ючка, запускает 
их в горловину печи и быстрым уверенным движением (все пекари на Востоке 
движутся очень быстро и складно) достает благоухающую самым мирным и самым 
приятным в мире запахом горячего хлеба чапати. Есть ее надо, пока она не остыла.
 
 Грустный городок Хайдерабад. Мрачные, ободранные стены, изукрашенные лишь 
невообразимой пестроты вывесками и сохнущим прямо над улицей бельем. 
Канализации в городе нет. Проложены по улицам стоки для нечистот, но течь им 
некуда - все высушит палящее солнце и ветер. Ревет динамик, установленный на 
крыше такого же обшарпанного, как и все вокруг, здания кинотеатра, дребезжащим 
и оглушительным голосом поет популярная актриса. Пластинка давно истерлась, и 
аппаратура никуда не годится, но народ слушает с удовольствием. 
 Женщину в городе можно увидеть только под тяжелой чадрой, квадратное окошечко 
для глаз заплетено густой сеткой, полы чадры метут по земле. Спешат женщины - 
их место дома. Мужчины сидят в чайханах, ходят в кино, гуляют, взявшись за руки,
 по улицам, мирно беседуют на перекрестках, и чужестранец, привыкший к иного 
вида толпе и иным порядкам, начинает слегка тосковать очень уныл город без 
женского лица. 
 Сердце и душа каждого восточного города - базар. Базар - это не только место, 
где можно что-то продать и что-то купить, это средоточие жизни. На базар идут 
за новостями, за дружеской беседой, здесь вершится городская политика, 
создаются и рушатся репутации, формируется общественное мнение, наживаются и 
растрачиваются состояния. 
 Оглушительный звон стоит в медном ряду. Десятки молоточков выбивают 
замысловатые узоры на медных блюдах, стаканах, кувшинах, привычно чертит мастер 
рисунок - то же чеканил его отец, дед, прадед, его же будет выводить и сын до 
тех пор, пока сохранится спрос на медную посуду. 
 Улочка переходит в улочку, товар сменяется товаром, и за каким-то поворотом 
резкий, всепроникающий запах сточной канавы, конюшни и отхожего места - так 
пахнут старые восточные города - вдруг смешивается с острым пряным ароматом. 
Стоят открытые мешки со всеми мыслимыми сортами перца красного, черного, 
зеленого, в стручках, в горошке, молотого, тертого, здесь же деревянные лари с 
корицей, гвоздикой, диковинными, неизвестными нам специями, стеклянные банки с 
душистыми травами, и над всем этим великолепием, втиснутым в маленькую лавчонку,
 сияет темно-красная, густая, окладистая борода хозяина - будто с умыслом 
окрасил он ее в цвет красного перца. Рядом такая же лавчонка, и напротив, и еще,
 и еще. Закрой глаза, почувствуй симфонию ароматов, она не повторится ни в 
Карачи, ни в Лахоре, ни в Пешаваре, только здесь, в Хайдерабаде, меж старых 
кирпичных стен, в прогретом, сухом, совершенно неподвижном воздухе можно 
ощутить этот древний, как сама Азия, букет. 
 И снова дорога. Каменистые холмы справа, распаханные поля слева. На 
красновато-серой земле выступают белесые пятна, будто выпал легкий снежок в 
этих краях, никогда не знавших холода. Почва заселяется. Понастроили плотины и 
каналы, избыточное орошение поднимает уровень подпочвенных, соленых вод, они 
выходят на поверхность, испаряются, оставляют тонкий пушистый слой белоснежной 
селитры. Больше на этой земле уже ничего не вырастет - еще одна беда для 
крестьянина. Многие бросают землю, идут в город на заработки, на поденщину - 
грузчиками, землекопами, чернорабочими, навеки отрываются от родных мест. 
 Мир суров. В азиатской отсталой стране (термин "развивающаяся страна" был 
изобретен вежливыми международными дипломатами) действительность жестока, 
грубое насилие пронизывает всю ткань общественных отношений, полное равнодушие 
к судьбе соотечественника (неимущего соотечественника) является нормой жизни. 
Индустриализация, перекачивание разоренного населения в города разрушают 
традиционные, сохранившие какие-то крохи гуманности, отношения между людьми. 
 Остановились на ночлег в дак бангла (или бунгало) - служебной "почтовой" 
гостинице. Когда-то такие гостиницы, учрежденные по всей Индии еще англичанами, 
предназначались для командированных чиновников. Дак бунгало - небольшой, 
построенный в английском колониальном стиле, расположенный на просторной и 
опрятной лужайке, за невысоким забором дом. Высоченные, в два с лишним 
человеческих роста, потолки, закрытые ставнями большие окна и высоко под 
потолком окошки поменьше, для притока воздуха. Та же самая, универсальная для 
здешних мест мебель - чарпаи, стол и два стула. Пустовато, пыльно. 
Электричество не проведено, и с потолка вместо привычных фенов свисает 
стародавняя панкха - обтянутая материей деревянная рама, подвязанная за один 
край к балке. От нижнего края панкхи идет к полу длинная веревка, и обязанность 
слуги (у каждого джентльмена, останавливающегося в дак бунгало, должен быть 
слуга) заключается в том, чтобы с ее помощью равномерно раскачивать панкху и 
создавать ветерок в помещении. Дело, по видимости, нетрудное, но каких усилий 
стоит сидящему на полу и плавно, ритмично дергающему веревку человеку не уснуть 
в расслабляющей жаре. Зимой панкха, к счастью, не нужна. 
 Тьма в этих краях приходит внезапно. Только что было светло, подкатило солнце 
к горизонту, окрасило полнеба во все оттенки красного цвета, завалилось за 
холмы, и через несколько минут устанавливается непроглядная темень. Смотри на 
звездное небо в полной, не нарушаемой ни одним звуком тишине - даже собаки 
умолкают в деревне, а шакалы еще не вышли на охоту. В такие минуты охватывает 
человека ощущение первобытного умиротворения, покоя, смиренного принятия своей 
ничтожной малости под черной твердью, сверкающей неисчислимым множеством 
голубоватых ярких огней. Огни мерцают, переливаются, вроде бы даже спускаются 
поближе к земле, слегка перемещаются и застывают, как только глаз пытается 
уловить их призрачное движение. На каждого жителя нашей планеты хватило бы по 
звезде, да жаль, не достанешь, не доедешь, не долетишь! 
 Издалека доносится протяжный, прерывист