палубу крейсера и вспомогательного 
корабля, заглянуть в кубрики к матросам, машинное отделение, залезть верхом на 
ствол зачехленной пушки, а в конце посещения — попробовать флотского борща и 
компота.
      А вечером на палубе крейсера выстраивался духовой оркестр, и над широким 
заливом неслись волнующие звуки «Сопок Маньчжурии», «Дунайских волн» или «Марша 
Преображенского полка». К оркестру присоединялся хор, и толпящиеся внизу 
датчане танцевали под «Катюшу». Вечер на Лангелиние превращался в настоящее 
народное гулянье. Наших детей и жен, которым моряки оказывали особое внимание, 
с трудом можно было увести домой.
      Посольство вместе с командованием Балтфлота устроило грандиозный прием, 
на котором я впервые увидел столько военных из стран НАТО. Настроение у всех 
было приподнятое, праздничное. Никто в посольстве эти два дня не работал, и все 
дипломаты выступали гидами для групп офицеров и матросов, рассыпавшихся 
синебелыми пятнами по улицам Копенгагена.
      На приеме я стоял с нашим капитаном второго ранга и еще одним коллегой из 
посольства, когда к нам подошел верзила в форме подполковника ВВС США. Он молча 
встал рядом и, не представившись, слушал, о чем мы разговариваем. Капитан 
второго ранга рассказывал чтото о службе, о дальних походах, а я завидовал ему 
и впервые пожалел, что не пошел служить моряком. В это время американец 
наклонился ко мне и громким голосом, перекрывая многоголосый фон, сообщил мне 
прямо в ухо:
      — Все равно мы вас разбомбим!
      Я недоуменно посмотрел на него, но того и след простыл. Храбрый 
подполковник исчез в толпе гостей.
      — Что случилось? — подошел ко мне Николай Коротких, второй секретарь 
посольства.
      — А что за американец только что был рядом с нами?
      — Помощник атташе по военновоздушной части американского посольства.
      Я рассказал о наглой выходке помощника.
      — Пойдем найдем и набьем ему морду, — предложил Коротких.
      Мы долго искали американца, но не нашли. Вероятно, он не стал рисковать и 
покинул прием. А жаль: настроение у нас с коллегой было боевитое. Зато я 
получил наглядный урок относительно того, что американцы — серьезный противник, 
и нам никак не следует расслабляться. Международная разрядка не про нас, 
разведчиков.
      Провожали отряд кораблей всем посольством. Корабли были расцвечены яркими 
флажками. Команда выстроилась на верхней палубе и замерла в ожидании. Раздались 
слова команды «отдать швартовы». Оркестр на палубе грянул «Прощание славянки», 
и корабли стали медленно отходить от причала. У всех нас на глазах выступили 
слезы. Мы стояли на Лангелиние и еще долго махали руками вслед символу нашей 
славы, дисциплины, безупречного порядка и русской лихости, пока силуэты 
крейсера и вспомогательного судна не слились с белыми барашками на горизонте.
      Вот это был визит!
      А вообщето командированные граждане жили в Копенгагене скучно и 
однообразно. Большинство из нас считало, что загранкомандировка — это 
подготовительный период к настоящей жизни, которая начнется лишь по возвращении 
на родину. А здесь жизнь не всамделишная. Одним словом, ДЗК.
      Такая философская установка, конечно, не способствовала полнокровному и 
свободному проявлению личности. Неизбежные объективные ограничения внешнего 
плана накладывались на добровольные самоограничения, и, как результат, мы 
выглядели на фоне жизнерадостных датчан и прочих иностранцев довольно 
скукоженно.
      Все мы копили и откладывали часть мизерных зарплат на покупку автомашин, 
квартир, одежды, техники; бегали по магазинам и выписывали товары по 
дипломатической скидке; складывали все приобретения в коробки, упаковывали их 
накануне отпуска и везли домой, где ничего подобного не было и любая безделица 
воспринималась на ура. Я с грустью вспоминаю все эти сборыпроводы, погрузку в 
поезд, толпы провожающих, норовящих вручить отъезжающему свою посылкупередачку,
 презрительные взгляды датчан, наблюдающих сцену «переселения народов» эпохи 
Гражданской войны, встречи на Белорусском вокзале с адресной раздачей вещей… 
Какое убожество!
      Вся советская колония была разбита на группы общения, формируемые в 
основном по ведомственному признаку и редко — по интересам. Мы часто ходили 
друг к другу в гости, слушали пластинки и аудиопленки, выпивали и поедали массу 
блюд с национальным русским уклоном, сплетничали и тосковали по дому.
      Но мы были молоды, жизнь нам еще улыбалась, и мы были полны надежд и 
оптимизма.
      В 1972 году в копенгагенскую резидентуру приехал работать Олег 
Гордиевский. Он поменял подразделение — из нелегальной службы перешел в 
политическую разведку—и теперь в новом качестве прибыл к нам в точку.
      Его приезд я воспринял с большим энтузиазмом. Все эти два года мы 
поддерживали между собой регулярную связь, активно переписывались, обменивались 
мнениями. Мне казалось, что, находясь на расстоянии, мы еще больше сблизились, 
и теперь будем работать рядом, общаться каждый день, дружить семьями. Я 
надеялся также найти в нем опытного товарища и советчика, хорошо знавшего 
страну и владеющего местной обстановкой.
      Первое свидание не предвещало ничего тревожного. Гордиевский был сдержан, 
но приветлив и внимателен.
      Я сразу предложил пообедать у меня, потому что быт его был пока не 
устроен, но он вежливо отклонил приглашение, добавив, что у нас будет еще время 
пообщаться. Я не стал настаивать, но первый осадок в душе незаметно отложился.
      Шло время, мы каждый день встречались на работе, но Гордиевский 
попрежнему соблю