байджанцев, казахов), 
который завел при посольстве в Нуакшоте ферму и заставлял отрабатывать на ней 
определенное время и дипломатов, и технический состав. (Партия как раз 
провозгласила курс на всемерное увеличение сельхозпродукции за счет подсобных 
хозяйств.) Многочисленные жалобы в Москву не выходили за пределы здания МИД на 
Смоленской площади, и посол продолжал бесчинствовать. На ферме появился любимый 
барашек, которому посол чуть ли не присвоил ранг первого секретаря. (О бедный 
Калигула, твой конь в сенате — ничто по сравнению с нуакшотским барашком, а ты 
сам с твоей извращенной фантазией и в подметки не годишься посламсамородкам из 
эпохи Великого Застоя!)'
      Терпение у дипломатов, как и у римской знати, оказалось небеспредельным. 
Когда рьяный проводник партийной линии отбыл в очередной отпуск, один дипломат 
зашел в кораль и прирезал ненавистного барана. Мясо пошло на шашлыки для всех 
сотрудников посольства. Когда посол вернулся из отпуска, ему доложили о 
случившемся, и виновный нахал был взят челядью посла под стражу и посажен на 
хлеб и воду. Тут уж взбунтовалось все посольство, и посол вскоре был отозван из 
страны и благополучно возвращен в свою республику. В отличие от Калигулы, 
который за свои извращенные выходки поплатился жизнью35.
      …Советник Бондарь недолго руководил посольством — Дания не та страна, 
чтобы место посла оставалось вакантным, и в мае 1970 года к нам прибыл 
чрезвычайный и полномочный посол Н.Г. Егорычев. Он был один из немногих, кто 
поплатился почетной дипломатической ссылкой за свою излишнюю самостоятельность 
на партийной и государственной работе — большинство же назначенцев из этой 
категории просто не справлялись со своими обязанностями, и их «пристраивали» 
подальше от Москвы. С точки зрения партии послом мог быть каждый — ведь и 
кухарке было обещано управлять государством!
      Первые шаги посла на новом поприще не обещали ничего хорошего. Он 
устраивал форменные разносы своим подчиненным за то, что датчане почемуто не 
испытывали энтузиазма от мирных и других инициатив Москвы и не торопились 
выполнять ее инструкции. Бывшему первому секретарю Московского горкома КПСС это 
казалось непозволительным безобразием, и он готов был вызвать к себе на ковер 
самого датского министра иностранных дел и «вчинить ему форменный разнос за 
невыполнение». Понадобилось время, в течение которого посол понял, что 
Копенгаген — это не Москва, датские чиновники — не члены партийной городской 
организации, а сам он — дипломат, а не первый секретарь партийной ячейки. 
Кстати, из Егорычева получился, как говорят, неплохой загранработник, и это 
делает ему честь. Он проработал в Дании десять лет и был назначен потом послом 
СССР в Австралии. Но это — исключение из правила. Другие 
партийнономенклатурные послы, сумевшие чемунибудь научиться за границей, мне 
не известны. А Н.Г. Егорычев теперь на пенсии, и его последнее время частенько 
стали интервьюировать журналисты. Ничего плохого, кроме хорошего, я о его 
выступлениях сказать не могу.
      …Разведчикадипломата на каждом шагу подстерегают опасности. Это и 
коварная контрразведка, которая спит и видит, как бы тебе подставить подножку. 
Это и традиционная дань уважения любого русского к веселию, которое питие есть. 
Это и бдительный Центр, каждую минуту готовый опустить над твоей головой 
дамоклов меч откомандирования за оперативную бездеятельность и отсутствие 
результатов.
      Но если вы считаете, что своей работой не вношу достойного вклада в 
копилку советской разведки, то и здесь я не прав. 
      Но главная опасность таится не там. Это — женщины. Это заграничные 
адюльтеры. Боже мой, сколько приличных работников погорели на слабостях к 
женскому полу! Сколько разрушенных семей, разбитых сердец и поломанных карьер 
связано с пребыванием за бугром! Несть им числа!
      Нужно отдать должное нашим замужним женщинам. Они оказались более прочно 
скроенными, чем представители сильного пола. Вся статистика амурных похождений 
за границей падает на женатых мужчин. Вероятно, в каждого из нас, как только мы 
пересекаем государственную границу, вселяется некий сладострастный чертик, 
постоянно и назойливо подзуживающий и стимулирующий мужской авантюризм, или, 
как его называют на Западе, либидо. Зато слабая половина всегда лидировала в 
«чрезмерном увлечении вещами».
      Она волновала мое мужское начало. 
      Любовные дела, эти сугубо личные, интимные стороны бытия, становятся 
предметом обсуждения всей советской колонии. Но этого мало. К нему подключается 
общественность, партийная, то бишь профсоюзная, организация, непосредственное 
начальство, посол, в конце концов, и несчастный Казанова становится жертвой 
лицемерной пуританской морали, надуманных инструкций, трусливой перестраховки и 
неприкрытого произвола.
      В том случае, если он «согрешил» с иностранкой, дело ясное: ему 
немедленно предлагают выехать из страны и навсегда забыть о том, что гдето 
существует заграница. Не так быстро и гладко разрешаются амурные дела внутри 
колонии. Там сначала проходят все «муки ада» по ритуалу, выработанному досужими 
кадровиками еще в начале 20х годов, а потом уж «отправляют под фанфары» домой 
с заключением, что впредь товарищу X. работа за границей противопоказана. 
Человек, приезжая в Москву, как правило, разводится, теряет работу, квартиру, 
семью и переходит в разряд рядовых советских невыездных граждан. Теперь 
зарубежную действительность он будет наблюдать по передачам Ю. Сенкевича, если 
вообще хватит денег на покупку воронежского «Рекорда», а самое длительное 
путешествие он предпримет на троллейбусе от дома до новой работы и обратно.
      Морально устойчив, в семейных отношениях незатейлив. 
      В начале своей командировки в Данию я был свидетелем того, как перед 
моими глазами разворачивалось одно такое дело. Сотрудник ГРУ, носивший имя 
славного шведского викинга, положившего начало целой династии русских князей, 
завел роман с секретаршеймашинисткой, незамужней и немолодо