также представители США, Великобритании и Франции. 
Тот поручил это мне.
 Через несколько дней состоялась репетиция, на которую я пришел, выучив 
наизусть пятиминутную речь. Ведущий программы и четыре представителя 
союзнических стран сели за стол. В зале, рассчитанном на тысячу двести человек, 
находилось около тридцати мужчин и женщин, которые должны были вечером стать 
заводилами оваций.
 Ведущий произнес вступление и дал первое слово представителю Франции, потом — 
Англии. Перед началом их выступлений исполнялись национальные гимны, 
«Марсельеза» и «Боже, храни короля». Когда ведущий назвал мою фамилию, я 
подошел к трибуне. В этот момент из динамика вместо ожидаемого гимна Советского 
Союза «Интернационал» полилась мелодия «Дубинушки». Меня всего передернуло. 
Повернувшись к ведущему, я спросил, почему не исполняют советский гимн. Он 
ответил, что у них нет пластинки и что они решили пустить популярную русскую 
народную песню. Я отошел от трибуны и заявил, что без исполнения гимна моей 
страны выступать не могу, и покинул студию.
 Шел пешком, чтобы успокоиться. По дороге все думал о том, как же не любят нашу 
страну американские реакционеры. Через двадцать минут я был в генконсульстве. 
Дежурный передал мне, чтобы срочно зашел к шефу. Когда я вошел в кабинет 
Киселева, там находилась женщина — представитель компании Си-би-эс. Она 
приехала на автомашине и уже сообщила генконсулу в дипломатичной форме, что я 
отказался от выступления и тем самым поставил под угрозу срыва важную 
политическую программу радиостанции. Не скрывая досады, я рассказал Киселеву, 
как все было, и предложил не участвовать в передаче. Генконсул заметил, что 
Си-би-эс уже принесла извинения по поводу происшедшего, что в студии нашли 
нужную пластинку и просят, чтобы советский представитель пришел на репетицию 
сейчас, так как о предстоящей передаче уже объявлено во всех газетах. Евгений 
Дмитриевич сказал американке, что он полностью одобряет мои действия, потому 
что мы не можем допустить даже малейшей дискриминации советского народа, 
несущего основную тяжесть борьбы с фашизмом.
 Вечером мы собрались на десять минут до начала программы. Американец и 
англичанин словом не обмолвились о случившемся на репетиции, а француз, пожав 
мою руку, одобрил мой поступок и сказал, что в данной ситуации он сделал бы то 
же самое.
 Летом 1943 года после Курской битвы редакция газеты «Новое русское слово» 
прислала генеральному консулу приглашение посетить собрание читателей, на 
котором в торжественной обстановке будет вручен чек на пятьдесят тысяч долларов 
для передачи Советскому правительству. Генконсул Киселев ответил, что он, к 
сожалению, из-за большой занятости не может лично воспользоваться их любезным 
приглашением, но вместо него обязательно прибудет другой представитель 
консульства. И назвал мою фамилию.
 В назначенное время я пришел в русский клуб на западной стороне Манхэттена, в 
районе Сто сороковых улиц. Перед входом в здание меня встретил молодой человек, 
который, после любезного приветствия, сказал:
 — Если вы не возражаете, то я хотел бы вас представить трем князьям, конечно 
бывшим, которые приняли активное участие в сборе средств и подготовке 
сегодняшнего собрания.
 Я не возражал. Мы вошли в здание, сняли пальто, и молодой человек провел меня 
в комнату, где находились князья и еще три-четыре человека из руководства 
«Нового русского слова». Все встали. В комнате был накрыт стол — бутерброды и 
бутылка смирновской водки. Я обратил внимание, что справа от меня, около стены, 
стояли три старика. Один из них в царской военной форме. Я сразу догадался, что 
это и есть князья, и подумал: «Как же я буду их называть — господин, князь, 
мистер?» Первым мне представили князя Разумовского. В форме царского генерала, 
старый, белый как лунь, морщинистый, он стоял прямо, руки по швам, с высоко 
поднятой головой. На его груди было много начищенных до блеска царских орденов 
и медалей. Здороваясь с ним за руку, я произнес:
 — Здравствуйте, рад с вами познакомиться. Князь, судя по всему, тоже 
волновался перед встречей, может, первой в его жизни, с советским человеком и 
не знал, что ответить. Он наклонил голову, потом слабым старческим голосом 
сказал:
 — Здравствуйте, здравствуйте…
 И замешкался. Чувствовалось, что князь не знает, как меня назвать — то ли 
«господином», то ли «товарищем».
 Второй князь — плотный, подтянутый, седоватый мужчина лет шестидесяти пяти, в 
темно-сером костюме. Он спокойно поздоровался, назвал меня «мистером», 
произнеся это слово чисто по-английски. Его взгляд говорил о том, что хотя он и 
пришел сюда, но это еще не означает, что он все одобряет в СССР.
 Третий князь оказался самым молодым. Полнеющий, только начинающий седеть, 
высокого роста, с красивым лицом мужчина. Когда я сделал шаг в его сторону, он 
стоял со сдержанной улыбкой на лице, сложив руки в замок на животе и вращая 
большими пальцами один вокруг другого. Как только наши взгляды встретились, он, 
оставаясь в той же позе, неожиданно для меня сам себя представил:
 — Бывший князь Владимир Кудашев. В настоящее время никаких препятствий 
большевикам не чиню.
 Все громко рассмеялись, а Кудашев, сдержанно улыбаясь, подал мне руку. Тут же 
бразды правления перешли к нему. Он сказал, что по русскому обычаю гостя 
встречают угощением, и предложил выпить всем по рюмке русской водки.
 — За скорую победу нашей Родины над фашистской Германией!
 Пока другие продолжали закусывать, он сообщил мне намеченный порядок собрания. 
Все присутствующие в комнате идут в зал и садятся на сцене за стол президиума, 
я — рядом с князем Разумовским, являющимся дальним родственником фельдмаршала 
Голенищева-Кутузова. Будут два к