атких выступления от русской колонии, а после 
вручения чека они хотели бы, чтобы несколько слов сказал я. По окончании 
официальной части состоится концерт самодеятельности.
 Мы прошли в небольшой заполненный до отказа зал. Кудашев открыл собрание и 
произнес искрометную краткую вступительную речь. После него слово взяла одна 
писательница. К сожалению, память моя не сохранила ее фамилию. Она страстно 
говорила о чувстве негодования, охватившем русскую колонию, когда Гитлер напал 
на Россию, и о том, что эмигранты, как истинные патриоты, все «распри позабыв», 
стали вести работу по оказанию помощи героическому русскому народу, чтобы хоть 
на малую толику умерить его страдания. В конце выступления она вручила мне чек 
на собранные деньги. Речь писательницы была доброжелательной, патриотической, 
но она избегала произносить слова «советский» и «Красная Армия». Советский Союз 
она называла Россией.
 По окончании официальной части члены президиума спустились в зал и устроились 
в первом ряду, я — рядом с князем Кудашевым. Начался концерт самодеятельности. 
Играл небольшой оркестр русских народных инструментов, выступали хор и солисты 
— главным образом дети эмигрантов, никогда не видевшие Отечества своих 
родителей и знавшие его только по книжкам и рассказам взрослых. Они с душой 
пели русские народные песни. Мне понравилось их исполнение, и я искренне 
аплодировал артистам. Потом доморощенный конферансье объявил следующий номер — 
русскую народную песню «Бублики» — и назвал исполнителей. Зал замер в ожидании 
чего-то необычного. На сцену вышли парень с девушкой в русских национальных 
костюмах и стали танцевать под аккомпанемент гармошки. Танцуя, выступавшие 
напевали куплеты с антисоветским душком. Я повернулся к князю Кудашеву и 
спросил:
 — Это что, специальный номер для советского гостя? Кудашев задал встречный 
вопрос:
 — А вам это не нравится?
 — Это же антисоветчина, — ответил я.
 Тогда князь взобрался на сцену, встал между исполнителями и, махая руками, 
недовольным голосом прокричал:
 — Вы, глупцы, прекратите свои нечестивые песни и пляски! Прекратите, 
прекратите! Вы оскорбляете соотечественников, сражающихся с нашим злейшим 
врагом.
 В зале раздались аплодисменты. Вначале робкие, они быстро перешли в овацию, в 
которой потонули отдельные неодобрительные голоса. Куплетисты исчезли за 
кулисами.
 Когда мы выходили из зала, Кудашев стал заверять меня в том, что он не знал о 
подготовке «нечестивого номера», иначе он уговорил бы организаторов не 
показывать его. Я поблагодарил князя за его благородство за то, что он взял на 
себя смелость остановить куплетистов.
 — Это была просто реакция порядочности с моей стороны в отношении Родины, — 
заметил князь. — Вы знаете, все русские эмигранты, признают они СССР или нет, 
сейчас исполнены гордости, ходят с высоко поднятой головой. Победы Красной 
Армии над казавшимся несокрушимым гитлеровским вермахтом морально возвысили 
всех русских. И это чувствуют даже американцы.
 Представительская деятельность — подготовка речей, поездки в разные города, 
выступления и присутствие на митингах и собраниях — требовала большого 
напряжения сил, отнимала много времени. Но польза от нее была несомненная — она 
давала возможность находить друзей Советского Союза, которые могли оказать 
важную секретную помощь, а также пополняла мои знания, обогащала опыт общения с 
иностранцами, что немаловажно для успешного ведения разведки. Тогда я четко 
понял: только постоянное и добросовестное выполнение официальной работы 
способствует успешному осуществлению разведывательных заданий. И наоборот, 
пренебрежение обязанностями по «прикрытию» отрицательно сказывается на 
разведывательной деятельности.




 В РЕЗИДЕНТУРЕ


 В 1941 году в резидентуре насчитывалось тринадцать человек, включая трех 
технических сотрудников. В годы войны возможности заменять разведчиков 
регулярно, как в мирное время, не было, и они работали бессменно четыре-пять 
лет. Так случилось, что в Нью-Йорке часто менялись резиденты, потому что они 
были самыми активными разведчиками, о их деятельности становилось известно 
противнику и им приходилось покидать страну. Дело в том, что в те годы резидент 
обычно считался не только начальником, но и ведущим разведчиком. Он проводил 
особо важные вербовки и имел на связи наиболее ценных агентов. Считалось, что 
только активно работающий резидент мог правильно руководить подчиненными ему 
людьми, быть для них авторитетом в оперативных вопросах. Действительно, личный 
пример руководителя резидентуры психологически сильнее воздействовал на молодых 
разведчиков, чем слова, и побуждал их энергично включаться в разведывательную 
работу.
 До конца апреля 1941 года резидентуру в Нью-Йорке возглавлял Гайк Бадалович 
Овакимян, в прошлом научный сотрудник, кандидат химических наук. Он прекрасно 
знал Соединенные Штаты и хорошо владел английским языком. По прикрытию Овакимян 
являлся инженером-консультантом Амторга. Он сумел завербовать нескольких 
агентов для научно-технической разведки, которые успешно действовали долгие 
годы и после его отъезда из США. В апреле сорок первого он был арестован 
сотрудниками ФБР на месте встре