большими красными буквами была сделана 
надпись: «Строго секретно – чертежи». На какое-то мгновение Душе впал в 
полуобморочное состояние: карта была слишком большой и раскрыть ее не 
представлялось возможным, но он уже понял, что на ней изображены крепостные 
сооружения. Определить их характер у него не было времени. В глаза ему 
бросились слова: «блокгауз» и «срочная программа».
 В страхе Душе посмотрел на Шнеддерера: тот продолжал диктовать. Мозг Душе 
сверлила мысль: «Возьми ее, осел, возьми же. Другой такой возможности может не 
представиться. Давай же, пока он не видит…»
 Сделав три бесшумных шага назад от письменного стола, он продолжал держать 
карту в руке, застыв около камина… Нет, камин не подходит… однако над ним 
висело большое тяжелое зеркало в резной позолоченной раме подобно 
художественной картине, написанной маслом. Правой рукой он засунул карту за 
зеркало по длине, положив на окантовку, чтобы она не выпала оттуда. Затем тихо 
возвратился на прежнее место у стола. Позднее он рассказывал, что стал мокрым 
от пота и полумертвым от страха, так как если бы Шнеддерер обнаружил пропажу – 
вне зависимости от ценности карты, – это наверняка стало бы последней смелой 
выходкой Душе.
 Теперь ему оставалось ждать, пока Шнеддерер не закончит диктовку. Это были 
самые трудные минуты в его жизни, ибо он не смог в короткое время 
сконцентрировать свои мысли и оценить свой поступок, а тем более продумать 
возможные отговорки. Ему даже не пришло в голову попытаться выяснить, 
находились ли в стопке папок и другие карты. Если карта была одна, то ее 
пропажа будет обнаружена сразу же, и он не успеет даже выйти из здания. У него, 
конечно, была надежда в один из последующих дней незаметно извлечь карту из 
укрытия, пока же его тревожила лишь одна мысль – сможет ли он живым покинуть 
этот дом.
 Задумавшись, он не заметил, как Шнеддерер закрыл дверь соседней комнаты и сел 
на свое место за письменным столом. Выбрав два образца обоев, он сказал:
 – Стало быть, в понедельник.
 Душе был отпущен. Шнеддерер снова уткнулся в бумаги, даже не посмотрев на 
карты. Стало быть, пока у него не возникло никакого подозрения.
 Ноги Душе от страха едва передвигались, когда он спускался по лестнице. Он 
ожидал каждую секунду, что его вдруг схватят за шиворот или даже выстрелят в 
спину. Но ничего не произошло. Отправившись в кафе, чтобы пропустить 
заслуженную рюмочку, он почувствовал, что постарел на несколько лет.
 Через несколько часов гнетущее чувство страха исчезло, и он стал почти прежним 
Душе. Перед тем как вечером снова направиться в кафе, когда дети – 
одиннадцатилетний Жаке и трехлетняя Моника – были уложены спать, Рене рассказал 
своей жене, мягкосердечной, но бравой Одетте о происшедшем. Та, привыкшая к 
непредсказуемым выходкам мужа и относившаяся к нему как мать к 
проказнику-мальчишке, сказала просто и на полном серьезе:
 – Это великолепно.
 Вспоминая об этом позже, она призналась, что не была даже слишком всем этим 
удивлена, сказав лишь:
 – Он постоянно совершает всевозможные выходки.
 В те дни ее в большей степени заботило то, как уговорить Рене есть более или 
менее регулярно. Война сказывалась на нем в гораздо большей степени, чем можно 
было думать, глядя на него. Если ей не удавалось положить ему кусочек холодной 
курицы, то он обычно, перекусив немного, отодвигал тарелку в сторону, говоря:
 – Прости, дорогая, но я сегодня не голоден.
 Глядя ему вслед из окна своего старомодного дома, на его своеобразную 
покачивающуюся походку, когда он шел по двору в сторону кафе, она думала: «А 
ведь он так и не стал взрослым мужчиной».
 И она не была совсем уж не права. В тот вечер в кафе Душе чувствовал себя 
героем, приглашая всех друзей выпить за его счет, не без гордости сообщая 
каждый раз:
 – Знай, что я сегодня пережил нечто из ряда вон выходящее. Да, да, в 
предобеденное время, когда я был у производителя работ организации Тодта…
 Душе повезло с друзьями. Никто из них не ставил его похвальбу под сомнение – 
трепло есть трепло. До самого полицейского часа с полдюжины членов подпольной 
группы выслушивали в разных вариациях его рассказ. Смеялись, потому что никто 
ему просто не поверил. Одноглазый жестянщик Арсен, например, посчитал все это 
пустой выдумкой. А Роберт Тома, молодой слегка застенчивый блондин, высказался 
и вовсе более определенно:
 – У него всегда в голове одни глупости.
 Деваврен потом сказал, что работа подпольной организации без подобной болтовни 
могла бы осуществляться более эффективно, однако был вынужден признать: без 
смелых, порой безрассудных выходок она вряд ли принесла бы большую пользу.
 Ночью Душе спал спокойно. Продумав свои дальнейшие действия, он решил в 
понедельник зайти под каким-нибудь предлогом к Шнеддереру, рассчитывая, что 
какой-то случай вдруг подвернется и он сможет извлечь спрятанную карту. Одетта 
же почти не спала. Зная, что через два дома от них жили два гестаповца, она в 
испуге думала, когда свет фар проезжавших мимо автомашин падал в окно спальни: 
«Не к нам ли?» Или когда проезжавшая автомашина притормаживала, у нее сразу же 
возникала мысль: «Видимо, это к нам». Секунды в таких случаях казались ей 
вечностью, и она горячо молилась:
 – Боже, дорогой и всемогущий, пусть они не придут к нам, к детям!
 Когда шаги на улице затихали и наступала тишина, Одетта чувствовала себя 
разбитой.
 В понедельник, в половине девятого утра, Душе направился к зданию организации 
Тодта с двумя ведрами, малярными кистями и несколькими рулонами обоев. Он 
намеревался начать работу пораньше, чтобы освободиться часа в ч