сот пятьдесят… шестнадцать 
тысяч…
 И так далее до конца. Пересчитав деньги, я снова завернул их в газету.
 – Давайте пленки, – сказал я, протягивая правую руку, а левую держа на свертке.

 Он отдал их мне и потянулся за свертком.
 – Пока нет, – сказал я. – Вы получите деньги сразу же, как только я взгляну на 
пленки. Вам придется подождать четверть часа, пока они будут проявлены. Для 
этого все готово. А деньги – вот они, вы их видели и сосчитали. Если вы не 
согласны, можете забрать назад свои пленки. Итак?
 – Вы слишком подозрительны и должны мне больше доверять. Но как хотите. Я 
подожду здесь.
 Я почувствовал громадное облегчение. Следовательно, это – не трюк. Только 
теперь я поверил, что все будет хорошо. Вид денег и их пересчет возымели свое 
действие. Почувствовав себя владельцем целого состояния, он, видимо, не хотел 
все испортить глупым упрямством. Да и доверял мне, наверное, больше, чем я ему.
 Пока я снова запирал деньги в сейф, он стоял спокойно около письменного стола. 
Да и я наконец успокоился. Критический момент миновал.
 – Хотите закурить? – спросил я и протянул ему пачку сигарет.
 Взяв несколько штук, он заметил:
 – Их вполне хватит до того, как вы вернетесь.
 Сев в кресло, он закурил. Выйдя из кабинета, я запер дверь снаружи, чтобы туда 
случайно не зашел ночной сторож, обходя территорию. Камердинер конечно же 
слышал, как в двери повернулся ключ, но, к моему удивлению, не стал 
протестовать, оказавшись в роли пленника. Я поспешил к своему фотографу.
 У него все было уже готово. Проявитель был доведен до нужной температуры. Он 
взял в проявку сразу обе пленки. Я внимательно наблюдал за его действиями и 
попросил давать объяснения по ходу, намереваясь в будущем делать все сам. 
Времени на проявление и закрепление ушло больше, чем я рассчитывал.
 – Можно ли здесь курить?
 – Конечно, но только тогда, когда пленки находятся в бачках.
 Фотограф действовал быстро и уверенно в свете красной лампочки. Через десять 
минут он открыл крышку первого бачка. Я собственноручно достал оттуда пленку, 
промыл ее и положил в закрепитель. Затем то же было проделано и со второй 
пленкой.
 Минуты, казавшиеся мне вечностью, тянулись. Наконец фотограф сказал:
 – Первая пленка должна быть готова.
 Прополоскав немного пленку, он поднес ее конец к световому экрану.
 Несмотря на крошечный размер негатива, я отчетливо разглядел машинописный 
текст. Документы были пересняты просто великолепно. Обе пленки пошли на 
промывку в проточную воду. За последней процедурой я наблюдал с нетерпением. 
Оставалось всего несколько минут.
 В заключение мокрые пленки были повешены для сушки на прищепках на протянутый 
для этой цели шнур. В помещении вспыхнула стоваттная электрическая лампочка. 
Взяв увеличительное стекло, я склонился над кадрами. И вот что я прочитал:

 «Совершенно секретно.
 Британскому послу. Анкара.
 Министерство иностранных дел».

 Под документом стояла совсем свежая дата.
 Заголовка и даты было для меня вполне достаточно.
 Выдворив фотографа, я запер дверь каморки и попросил его прийти через четверть 
часа. Затем направился к себе.
 Когда я вошел, Цицерон сидел на том месте, где я его оставил. Пепельница была 
полна окурков, что свидетельствовало о длительности истекшего времени. Несмотря 
на долгое ожидание, он внешне не проявил ни нетерпения, ни неудовольствия, 
произнеся только:
 – Ну и как?
 Вместо ответа я открыл сейф, достал сверток с деньгами и вручил его 
камердинеру. Одновременно передал ему заранее подготовленную расписку в 
получении 20 тысяч фунтов стерлингов, которую он, однако, высокомерно отложил в 
сторону. Должен сознаться, что в тот момент я показался сам себе смешным.
 Засунув сверток под плащ, которой не снимал все это время, он надвинул шляпу 
на лоб и поднял воротник. Даже близкий друг не узнал бы его в таком виде в 
темноте.
 – До свидания, месье, – промолвил он. – Завтра в это же время.
 Кивнул мне и скрылся в темноте. Когда я пишу эти строки, события того дня 
явственно встают перед моими глазами. Я, конечно, точно не помню слов, которыми 
мы обменялись, но вижу перед собой человека с угловатыми чертами лица, лица 
тщеславного раба, долго мечтавшего о власти и наконец ее получившего. Всего час 
тому назад он вошел в мой кабинет простым слугой, а теперь покидал его богатым 
человеком. До сих пор слышу его слегка ироничный с нотками триумфа голос, когда 
он попрощался, уходя.
 Сегодня все это кажется мне сценой из какой-то другой жизни. Но чувств, 
которые владели мной в последовавшие затем часы, до сих пор не забыл. Спать я 
не пошел. Час за часом сидел, запершись в своем кабинете, читая, делая заметки 
и рассортировывая полученные документы. К исходу ночи мне стали вполне 
понятными запутанные и сложные международные отношения того времени. Незаметно 
для себя уснул прямо за письменным столом, проснувшись от стука в дверь 
кабинета