ять трех пассажиров – двое помещались в 
колясочке и один на седле, позади него. Обычно Тимоша и Соловей садились в 
колясочку, а я – на седло. Было немыслимо представить себе Соловья сидящим на 
седле. Когда приехала Валентина, Максим сажал нас в колясочку и катал по холмам,
 в Равелло и Амальфи. Горький никогда мотоциклетом не пользовался, он боялся 
быстрой езды.
 Мне запомнился день в ноябре, когда «дети» все втроем уехали на юг смотреть 
Пестум, а мы с Мурой поехали на Капо-ди-Сорренто смотреть виллу герцога Серра 
ди Каприола, которая сдавалась. Она стоит к западу от Сорренто, на мысу. Это 
было чудное место: на юг – холмы, между ними – кипарисы кладбища, где в свое 
время был похоронен русский художник Сильвестр Щедрин, живший и умерший здесь. 
На север сверкала вся панорама Неаполитанского залива. За выступом берега на 
западе угадывался остров, на который Горькому было запрещено показываться и где 
он прожил шесть лет своей жизни. Но с Капри к нему приезжали старые друзья, 
рыбаки, знавшие его с 1907 года, и среди них его прежний повар, которого Мура 
обещала нанять, если будет снята вилла «Иль Сорито». Этого повара, синьора 
Катальдо, пришлось в 1926 году рассчитать: он не только оказался вором и 
приписывал к счетам, но и состоял на службе у фашистской полиции и следил за 
Горьким, Мурой и за их гостями.
 Место было удивительное, и я начала бессовестно приставать к Муре, чтобы снять 
«Иль Сорито». Ее останавливало одно: четвертую часть дома (с отдельным входом) 
хозяева хотели непременно оставить за собой.
 Я удивлялась и раньше тому, как Мура умела разговаривать с прислугой, со 
служащими, с почтовыми чиновниками, приказчиками и хозяевами пансионов и 
гостиниц. Фрау баронин, ла синьора баронесса, только и слышалось, а она 
проходила из комнаты в комнату, открывала и закрывала окна, пробовала краны, 
зажигала и тушила свет и замечала все. И все перед ней расстилались.
 Герцог Серра ди Каприола  [48] сам жил в Неаполе, и два его взрослых сына 
имели там свои дома, но две дочери, незамужние и не совсем уже молодые (так мне 
казалось тогда, когда я сама была всех моложе), оставались жить в доме. У них 
были две комнаты и балкон, и это помещение находилось как раз под комнатами 
Ходасевича и моей. Старшая, Матильда, темноволосая и тихая, лет тридцати, учила 
нас с Тимошей танцевать фокстрот, младшая, Элена, мужеподобная и независимая, 
весь день носилась в своей открытой машине по окрестностям. Они потом 
подружились со всеми нами.
 Дома Горький и Ходасевич сидели в саду. Мура сказала: Нина хочет эту виллу 
герцога. Сделаем удовольствие Нине. Как вы думаете? Только там ванна мала и в 
уборную надо ходить через балкон. При слове «уборная» Горький залился краской и 
стал нервно барабанить пальцами по столу и что-то напевать. На следующий день 
виллу решено было снять.
 Но в эти же дни я узнала от Ходасевича новость, которая поразила меня: он 
сказал мне, что Мура видела Локкарта. Где? Когда? В Праге, в августе. Она 
наконец нашла его, впрочем, найти его было не трудно, он человек достаточно 
известный. Она просто решилась на этот шаг: она встретилась с ним.
 Удивительно было то, что три раза за последний год их пути скрестились, и они 
могли легко встретиться случайно, как встречались герои старинных романов, в 
неожиданном месте, облегчая тем самым автору устройство их судьбы: Локкарт был 
в Фрейбурге летом 1923 года, когда Мура была в Гюнтерстале, в 1924 году – в 
Мариенбаде и между этими двумя датами – в Праге. Но встречи не произошло. Она 
ничего не знала о нем, кроме того, что он где-то в Центральной Европе. Она не 
переписывалась с Берингом, она встречалась с ним изредка, когда бывала в 
Лондоне. Когда именно она бывала там и как часто – на пути своем «к детям», – 
осталось навсегда неизвестным, но она бывала там, ее эстонский паспорт давал ей 
возможность жить там краткий срок, и она начиная с 1924 года даже видала там 
время от времени Уэллса. Но Локкарта она не видела, и только в конце прошлого 
лета, устроив Горького на вилле Масса, она выехала в Таллинн через Австрию и 
Чехословакию и, остановившись на пути в Вене, нашла его следы. В Вене, в 
конторе английского общества Кунард Лайн, служил их давний друг Уильям Хикс, по 
прозвищу Хикки, тот самый, что был арестован на Лубянке и выпущен вместе с 
Локкартом на свободу через месяц, за тридцать шесть часов до насильственной 
отправки в Англию. В этот день он успел обвенчаться с Любой Малининой и вывез 
ее тогда вместе с собой. Шестнадцать дней они плыли до Абердина…
 Все дальнейшее известно по записям дневника, который Локкарт вел все эти годы, 
и по его книге «Отступление от славы». Хикки, после телефонного разговора с 
Мурой, позвонил Локкарту в Прагу, где тот жил с 1919 года, сначала служа при 
английской миссии коммерческим атташе, а затем, с 1923 года – одним из 
директоров Англо-Австрийского международного банка, который теперь 
переименовался в международный филиал Английского банка. Центральное отделение 
его находилось в Праге, но Локкарт ведал и другими отделениями: в Будапешт