али-то в Рим!?… Всего Вам обоим доброго.
  Ваша Мария Будберг» .  
  22. V .[1924  г.]
 «Милый Владислав Фелицианович,
 Вот какое у меня к вам предложение и просьба: у меня есть заказ американский 
на перевод книги пушкинской прозы: 1) Арап П. В. 2) Рославлев 3) История села 
Горюхина. Надо малюсенькое предисловие. Не хотите ли его написать? Думаю, что 
это и денежно Вам кое-что даст, а меня очень обяжете. Совсем коротенькое. 
Конечно, если это Вам не скучно и не отрывает от более важной работы. Но если 
согласитесь, то нельзя ли было бы получить его скоро, скажем, в начале июня? 
Напишите мне!
 Очень хочется вас обоих видеть, вот хорошо бы, если бы Вы приехали на самом 
деле! По тону Ваших писем мне кажется, что хоть Париж и хорош, но Вам все же 
что-то в нем не нравится? Нет? Уж очень Вы сердитый.
 Насчет „Беседы". Вы теперь знаете – надо только выяснить, как это отразится 
практически на журнале в дальнейшем. Ну – пока всего доброго. Обнимаю Нину 
Николаевну, а Вас боюсь – колючий!
  Мария Б . »  
  1. VI [1924 г .] 
 «Милый Владислав Фелицианович,
 Большое спасибо за согласие написать предисловие и примечания к переводу – мне 
самой непонятно, почему именно эти три рассказа составляют книжку. –
 О гонораре смогу Вам написать дней через 10.
 „Обратная сторона медали" – вещь чисто индивидуальная и для меня состоит лишь 
в том, что разрешение „Беседы" – вычеркивает одну лишнюю причину „сердиться" на 
коммунистов. (Положим, и без этого хватит.) Кроме того – это уже детское – 
приятно было быть „неразрешенными". –
 Практически же все говорит в пользу. Каплун пишет об аккуратном печатании 
каждые 2 месяца, о значительном увеличении гонорара и пр. – Пока не конкретно.
 – Просит готовить материал к 6-му №. Вы что-нибудь дадите?..
 Самое трагичное это конечно то, что происходит с лучшими людьми в России, – 
вот это уж действительно такая патология, от которой руки опускаются. Между 
прочим, видели ли Вы „Бунт машин" Ал. Ник. Толстого – целиком „переведенный" с 
R.U.R. чеха Чапека.
 Очень смеялась над Куприным. Удивляюсь действительно его невежеству по части 
героинь „Ямы". Казалось бы, ему и книги в руки!
 Очень, очень ждем вас – когда, в сентябре? Уж если так поздно, т. е. не сейчас 
– то приезжайте в сентябре – я к тому времени вернусь из летней поездки по 
земному шару.
 У меня – приобретение в моей коллекции неприятностей: моего сына укусила 
бешеная собака. Делают прививки.
 Вы на меня не рассердитесь? Скажите, как у вас с деньгами? Плохо? Напишите 
откровенно, может быть, что-нибудь придумать можно …Мы здесь живем ничего. Я 
довольно много работаю. Аристократическая молодежь загорает. Ал. Макс. немного 
хворал – теперь лучше. Нет, Италия хорошая страна, хорошо бы из нее сделать 
Россию. С нетерпением жду письма, а пока всего доброго. Обнимаю вас обоих.
  Мария Будберг».  
  21. IX.[1924 г.] 
 «Милый Владислав Фелицианович,
 Я только что вернулась из северных стран и нашла Ал. М. совсем расклеившимся – 
сегодня пишу Вам – собственное желание – по его просьбе, в ответ на запрос о 
его здоровье. Дело в том, что у него начались страшные боли в области желудка,
 – я очень боялась язвы или еще не дай Бог чего хуже, но сегодня приехал доктор 
из Неаполя и ручается, что это „только" острый катар. Но и то слава Богу! – 
Надеюсь, что скоро вылечим. Ал. Макс. все-таки работает, не лежит, но очень 
похудел… Просит очень Вам кланяться, также Нине Ник. – ждем вас с нетерпением 
около 10-го, есть 2 комнаты и все, чему в них полагается быть.
 Я еще ничего не имею из Америки относительно „Арапа", хотя обещали еще месяц 
тому назад выслать деньги. Очень, очень радуюсь увидеть вас – очень! Не могу 
сказать, как соскучилась.
 Увидите Розу, спросите, получила ли она мои письма в Лондоне, и поцелуйте ее – 
когда же она приедет? Привезите книжек. Целую Нину Николаевну – а Вас еще 
можно?
 Нина Николаевна – Вам Стивенс нравится? Приезжайте скорей!
  Мария Будберг». 
 Эти письма, написанные между 13 марта (все еще из Мариенбада) и 21 сентября 
1924 года (Сорренто, вилла Масса), были получены нами сначала в Италии, а затем 
– в Париже, где мы были летом. Четвертое, предпоследнее письмо о разрешении 
«Беседы» было написано, очевидно, под влиянием какого-то ложного слуха: в это 
же время в письмах Горького к Ходасевичу нет ни одного слова об этом радостном 
событии. И сама Мура больше не вернулась к нему. Многое в этих письмах 
характерно для ее тона с нами: шутки, кокетство, путаница, парадоксы, которые, 
взятые сами по себе, звучат бессмысленно, нежность чувств и заботливый голос, 
не ведущий ни к каким последствиям: она знает, что если у нас «с деньгами 
плохо», то у нее мы помощи просить не будем, мы знаем, что «Арапа Петра 
Великого» в ее переводе не издадут – как не издали ее переводов писем Чехова, 
«Очарованного странника» Лескова и «Детства Люверс». Она играет с Ходасевичем, 
и он отвечает ей игрой, насколько может и умеет играть в ее ключе. Слова «мы», 
«нам», «наши» заявляют о близости ее к русской литературе; она имеет на них 
полное право.
 9 октября 1924 года мы из Парижа приехали в Сорренто. Горький и остальные, 
после краткого пребывания в Неаполе, переехали сначала в гостиницу в центре 
Сорренто, а потом сняли виллу у обрыва, на берегу залива. Это была вилла Масса. 
Она смотрела на Неаполь, на Везувий, на Искию, на пароходики, которые шли из 
Неаполя вправо на Кастелмаре, влево – на Капри.
 Дом был большой, в саду росли пальмы, агавы, цвели кусты, апельсиновые и 
лимонные деревья. Но вилла была неуютной, дорогой, и чувствовалось, что город 
слишком близко. Прожив в ней лето и осень, через месяц после нашего приезда 
Мура начала искать более подходящее жилище, и я вместе с ней ходила смотреть 
предлагавшиеся дома.
 Максим теперь купил мотоциклет и мог в