цифру до 80 000 и писал, что Лондон требовал у него добиться у Ленина 
позволения вывести эту армию из России на франко-германский фронт. Для Локкарта 
стать спасителем чехословаков стало его тайной амбицией; спустя несколько лет 
эти чувства вылились в горячую любовь к чехословацкому народу и в дружбу с его 
вождями.
 Кроме чехословацкой угрозы, было двухнедельное Ярославское восстание (с 6 до 
21 июля), которое, несмотря на жестокие меры, с трудом было подавлено; Савинков 
действовал на северо-востоке от Москвы, в организованном им «Союзе защиты 
родины и свободы»; в это же время главнокомандующий Красной Армией в этом 
районе Муравьев перешел на сторону контрреволюции и теперь грозил открыть фронт 
и дать дорогу чехам на Москву; белые финны массами шли записываться в 
добровольцы, чтобы соединиться с союзными войсками, высадившимися в 
Архангельске, где выгружалось вооружение и воинские части уже начали 
продвижение к югу, встречая крайне слабое сопротивление. В эти же дни англичане,
 двигаясь от Персидского залива, вошли в пределы Кавказа и заняли Баку (4 
августа). Среди этих событий были и другие осложнения: 30 июля в Киеве был убит 
один из двух командующих немецкими войсками в оккупированной Украине, 
фельдмаршал Эйхгорн, и в знак протеста немецкий посол Гельферих, заменивший 
Мирбаха, выехал из Москвы в Берлин.
 Дзержинский, председатель ВЧК и член Реввоенсовета, ответил на это убийство 
жесточайшим террором, скоропалительным и неустанным. По благожелательным ему 
свидетельствам, в Петрограде им было расстреляно без суда около 1000 человек, а 
в Москве – «несколько меньше». Политических не судили, их ликвидировали 
немедленно. За последние три месяца стало ясно: Германия так или иначе найдет 
способ соседствовать с большевистской Россией, но союзники к этому отнюдь не 
готовы, и в Лондоне сейчас далеко не все сознают, что не немцы, но англичане и 
французы в данный момент первые враги Ленина и Троцкого. Ни после убийства 
Мирбаха, ни после убийства Эйхгорна отношения двух стран не дали заметной 
трещины, и сближение между Москвой и Берлином медленно, но верно развивалось в 
течение всего лета. Что касается Японии, то она по-прежнему занимала 
Владивосток и ждала первого знака, чтобы двинуться на запад. Франция же начала 
разрабатывать свой план занятия юга России и готовила крейсеры, чтобы послать 
их через Дарданеллы в Черное море. Она по-прежнему оставалась другом Временного 
правительства и заботилась о том, чтобы русские займы, разумеется, не 
признаваемые большевиками, не разорили бы дотла мелких французских держателей, 
когда-то с таким энтузиазмом откликнувшихся на них. К этому надо добавить, что 
с начала лета Людендорф пошел в наступление, и французская армия, истощенная 
четырьмя годами окопной войны и страшными потерями, из последних сил 
противостояла его натиску.
 Локкарт, еще в апреле уверявший Ллойд-Джорджа, что интервенция должна 
разделить большевиков с немцами, теперь в корне изменил свою идею борьбы и 
величайшим злом считал уже не немцев, а самих большевиков. Шифр был выкраден и 
раскрыт, и он понимал, что, как следствие этого, по распоряжению Дзержинского 
за ним теперь следят. Он стал особенно осторожен. За конспираторами 
савинковской группы, за всеми, так или иначе связанными с союзными 
консульствами, было установлено наблюдение. Это могло значить, что и приезд 
Рейли в Россию, и его частые наезды из Петрограда в Москву были далеко не 
тайной для ВЧК, несмотря на то, что Рейли гримировался, переодевался и умел 
заметать свои следы, как никто другой.
 Люди вокруг Локкарта теперь обещали ему скорую контрреволюцию. Его начал 
вдохновлять план, его вдохновляла опасность, его вдохновляли мечты о будущем.
 Связи с Лондоном больше не было. Было ли это следствием надзора за ним и его 
сотрудниками, или это было естественным результатом оккупации окраинных земель 
России и немецкого присутствия на Украине, в Прибалтике и в Финляндии? Этого он 
не знал. К середине августа Белая армия, организованная на юге, начала действия.
 Эта армия, в надежде на французских интервентов и с деньгами, полученными из 
Франции (для начала 270 000 рублей), начала свои операции удачами в Донецком 
бассейне, при поддержке замученного войной и голодом населения. Недостаток 
продуктов в Москве, ощущавшийся еще весной, стал в августе чрезвычайно острым. 
Атмосфера в столице накаливалась все больше. В день первых схваток в районе 
Белого моря японцы, узнав об этом из телеграмм, объявили, что у них семь 
дивизий готовы для посылки чехословакам. После этого был устроен налет на 
остатки французского консульства в Москве и на Юсуповский дворец в 
Архангельском, в свое время предоставленный дипломатам. Казалось, что Кремль 
начинает войну с интервентами в самом центре столицы.
 Отношения с Рейли постепенно вошли в новую фазу. Теперь Локкарт и он 
действовали в полном согласии друг с другом, причем каждый имел возможность 
самостоятельно выдавать кому требуется денежные суммы. «200 000 выдано вчера, – 
зашифровывал Локкарт. – Сегодня выдаю полмиллиона». Бывали дни, что он не 
выходил из своего кабинета и принимал различных людей; некоторые приходили и 
уходили с черного хода. Наконец, 15 августа в квартиру вошли двое военных. Это 
были латыши, знакомые Рейли. Они назвали себя: полковник Берзин и подпоручик 
Шмидхен  [18] . Они сказали, что приехали к Локкарту с письмом от Кроми, 
который в Петрограде познакомил их с Рейли, а затем послал в Москву. Они знали, 
что капитан Кроми до Октябрьской революции был атташе английского посольства и 
был оставлен в Петрограде для наблюдения за Кронштадтским флотом: англичане 
опасались, как бы он не попал в руки немцев, занимавших южный берег Финского 
залива. Оба латыша еще в июле пришли к Кроми, объявив себя членами боевой 
антибольшевистской организации. Когда Кроми познакомил латышей с Рейли, оба 
решили, что и Берзину и Шмидхену необходимо увидеть Локкарта.
 Говорил больше Берзин. Молодой, худощавый Шмидхен больше молчал. Теперь, когда 
союзн