бросится на немцев, очистит свою страну от них, спасет новую Россию и тем самым 
спасет союзников. Теперь, когда немецкая армия с марта стояла в Пикардии, когда 
в мае начались кровопролитные бои на Марне и фронт протянулся от Мааса до моря, 
Людендорф шел от победы к победе, и ни для кого не было секретом, что его 
когорты готовятся к решительному наступлению, к последнему решительному бою.
 Но в Англии и во Франции, где еще сильнее антибольшевистские настроения, 
должны бы понять (думал Локкарт), что союзные солдаты и офицеры на территории 
России будут сражаться за себя, а не для того, чтобы вмешиваться во внутренние 
дела русских. Они пойдут бок о бок с молодыми красными полками новой России, 
знающими, что ни Англия, ни Франция не отхватят (это особенно важно внушить 
крестьянству) ни куска русской территории, и разобьют общего врага. Эта картина 
вдохновляла его. Одно его смущало: а что как белые генералы, и буржуазия, и 
интеллигенция России не захотят такой интервенции, переметнутся к немцам и 
пойдут с ними против большевиков? Красивая картина вдруг меркла, что-то 
тревожное и страшное вдруг появлялось в романтической диалектике Локкарта, и в 
цепи его рассуждений наступал разрыв.
 И он говорил себе: все это надо будет тщательно обдумать, а пока – слать и 
стать им шифровки. Шифровальщики у него никогда не сидели без дела.
 Его мысль принимала иногда неожиданное направление: не идти бок о бок с 
молодой революционной армией Ленина и Троцкого, но выработать нейтралитет с 
большевистской Россией: бить немцев, не допуская их до занятия центров 
боеприпасов и снабжения (украинский хлеб!), имея обеспеченный тыл, нейтралитет 
большевистского правительства, которое пусть само укрепляет свою власть в 
центрах, только бы нам не мешало на окраинах. Возможно ли это? Да, если Ленин и 
Троцкий, Чичерин, Карахан и другие будут ему, Локкарту, верить, а он объяснит 
все это Ллойд-Джорджу: «Мы не вмешиваемся в их внутренние дела, пусть они без 
нас ликвидируют своих внутрироссийских врагов, мы приходим не как союзники их 
революции, мы приходим бороться с нашим общим внешним врагом». Это значит: 
расстреливайте ваших контрреволюционеров – это нас не касается. Возможно ли 
это? Что-то как будто и здесь не додумано. Но сейчас ему не до того.
 А если не будет удачи? Если мы, интервенты, потерпим военное поражение, одни, 
без большевиков, но на их территории, или – как в первом случае – вместе с ними 
ведя войну? Немцы, тоже одни или вместе с русскими военными и другими 
антибольшевистскими элементами, пройдут и в Петроград, и в Москву, и что тогда 
случится у нас на западном фронте? Поднимется дух армии Людендорфа, потечет 
снабжение с русских полей, вооружение с пущенных в ход русских заводов, уголь, 
нефть, руда. Помогут им и окраины, все те, которые сейчас откалываются от 
России, и что тогда останется делать нам? Союз России с Германией на сто лет, 
России генеральской или социалистической. Выходит, что в случае нашей удачи – 
красным будет хорошо, а в случае нашей неудачи – белым будет хорошо. На этом 
недоумении его стратегические и тактические размышления останавливались. 
Воображал ли он себя великим стратегом или великим тактиком? Или только великим 
спасителем тонущей, разбитой, разгромленной Европы? Когда он был подростком, 
его любимым героем был Наполеон.
 Теперь, тайно от всех, он обещал себе присмотреться внимательно к тем, которые 
казались ему до сих пор неизвестной силой: к Савинкову, к генералу Алексееву, к 
бывшим владельцам крупных заводов (в Москве кое-кто из них все еще скрывался, в 
том числе Путилов, отправив семьи в Крым), внимательно присмотреться. Что это 
за люди? Известно, против кого они, но за кого они? И, что еще важнее, кто с 
ними, кто за них, где их сила? Жак Садуль, французский «наблюдатель», говорит, 
что за эсерами вовсе нет никого, за крупным капиталом – только деньги, а за 
генералами – кайзер Вильгельм и германский генштаб. Ставить генералов у власти 
мы не можем, ставить эсеров – мы их у власти уже видели. Временная либеральная 
военная диктатура? Разве бывает такая? Украинский гетман – ставленник Германии. 
Это ли не пример? Но с другой стороны, даже А. В. Кривошеин, до сих пор не 
уехавший из Москвы, говорил генералу де Шевильи, начальнику отдела французской 
пропаганды, что, если союзники не помогут контрреволюции, России придется 
повернуться лицом к Германии, чтобы искать помощи у нее, как сделали Украина и 
Финляндия.
 Была у Локкарта еще одна мысль: высадить союзный десант, например в 
Архангельске, не объявляя своих целей – как японцы сделали во Владивостоке. 
Японцы не двигаются, потому что президент Вильсон этого не желает. А мы встанем 
на рейде в Архангельске, как сейчас стоим в Мурманске, и будем там стоять. И 
посмотрим, как повернутся события.
 Необходимо помнить, что время весной 1918 года, после заключения Россией мира 
с Германией, было для союзников трагическим, несмотря на помощь США: Брестский 
мир, подписанный 3 марта, не остановил Германию, но наоборот, дал ей 
возможность наступления на западном фронте. Генерал Фош (позже – маршал) в 
марте был назначен главнокомандующим всеми объединенными силами союзников; их 
потери были неисчислимы; дух на французском фронте был подрезан морально и 
физически четырьмя годами окопной войны и новыми орудиями войны, идущими с 
немецкой стороны, а также пропагандой так называемых «пацифистов». И кроме того,
 в связи с Октябрьской революцией и Брестским миром единодушие внутри самой 
Антанты (Ллойд-Джордж – Клемансо – Вильсон) касательно того, как быть с Россией,
 было если не утрачено, то поколеблено.
 Локкарт в эти месяцы считал, что знает каждую деталь, возникающую в умах 
высоко стоящих государственных людей в Кремле. «Я в контакте с каждым из них 
здесь», – телеграфировал он в Лондон, и это была сущая правда; этому 
доказательство не только выданное ему Троцким свидетельство, но и письмо 
Чичерина от 2 апреля по поводу прихода союзных крейсеров в Мурманск. 
Наркоминдел писал:
 «Дорогой М-р Локкарт Ввиду тревожных слухов, распространяющихся о нашем севере,
 и намерений Англии, порождающих их, мы были