температурой подогретого саке, Оживленно щебетали, создавая за столом волнующую 
и радостную атмосферу. 

Время, разумеется, пролетело мгновенно. К 23:00 нам нужно было возвращаться на 
корабль. Когда мы уходили, одна из гейш шепнула мне: "Лейтенант, приходите 
завтра вечером один и вызовите меня снова. Меня зовут Утамару. Пожалуйста, 
запомните". Эта миловидная гейша была самой молодой и хорошенькой из трех. Я 
взглянул в ее влажные глаза и кивнул. 

Вечером следующего дня я пришел в этот ресторанчик один и вызвал Утамару. Она 
грациозно танцевала и пела прекрасные песни, ее голос напоминал перезвон 
хрустальных колокольчиков. Я опустошил несколько чашек саке и был сильно 
навеселе, но не слишком по этому поводу беспокоился. Впереди было 24 часа, и 
вся ночь принадлежала мне. 

Мой ресторанный счет, включая и ее услуги, составил 10 иен. Через два дня я 
пришел туда снова, уже ощущая себя серьезно влюбленным. В течение двух недель я 
прокутил все свое месячное жалование. 

Узнав об этом, Утамару встревожилась: "Ты не должен отчаиваться. Сними 
какую-нибудь скромную комнату в городе, куда бы я могла приходить, и тебе не 
придется тратить деньги". 

Я последовал этому совету на следующий месяц, когда эсминец вернулся в Куре из 
обычного учебного плавания. Сняв комнату, я пришел снова в этот ресторан, 
вызвал Утамару и сообщил, что "береговая база" готова. Честно говоря, я очень 
сомневался, что она придет ко мне. 

Однако, к моему великому удивлению и радости, Утамару появилась в снятой мною 
комнате уже на следующий вечер. Не было ничего чудеснее, чем остаться с ней 
наедине. Все остальное казалось совершенно ничего не значащим. В самом деле, я 
ведь даже не знал, какую огромную жертву принесла Утамару, чтобы прийти сегодня 
ко мне. Я полагал, что она просто отказалась ради меня от своего обычного 
вечернего заработка, и дал ей пять иен, чтобы не вводить ее в лишние долги. В 
действительности же хозяин заявил ей, что если она собирается обслуживать 
какого-то заказчика вне ресторана, то плата должна быть двойной, то есть две 
иены в час. Не желая говорить мне об этом, она доплачивала разницу из 
собственного кармана, и в результате наших свиданий ее долг хозяину рос как 
снежный ком. 

Я ничего не знал об ее отчаянной ситуации, а вскоре начались неприятности и у 
меня самого. Каждый месяц я тратил свое жалованье до последней монетки, ни о 
чем особенно не беспокоясь. Я был молод, любил прекрасную девушку и пользовался 
всеми радостями, которые людям предоставляет молодость. 

Как-то октябрьским вечером 1926 года я собрался сойти на берег, но рассыльный 
неожиданно доложил, что меня вызывает к себе командир эсминца. Когда я прибыл в 
его каюту, командир бросил на меня такой взгляд, что у меня по спине пробежали 
мурашки. 

"Лейтенант Хара! - сказал он. - Присядьте. У меня к вам серьезный разговор". 

Я сел, недоумевая, что за серьезный разговор он хочет со мной вести. 

"Вы уже достаточно давно служите, - начал командир, - и, конечно, понимаете, 
что у нас, на эсминцах, в отличие от крупных кораблей, мы все живем одной 
семьей. Поэтому я, как командир, должен быть знаком и с вашими личными 
проблемами, чтобы вовремя дать нужный совет. Вы согласны с этим?" 

"Конечно, командир", - отвечал я. 

"Хорошо, - продолжал он. - Я не собираюсь вмешиваться в вашу личную жизнь. Вы 
молоды, не женаты и имеете право наслаждаться своей молодостью. Но вам не 
кажется, что вы зашли слишком далеко?" 

"В чем?" - не понял я. 

"В ваших отношениях с гейшей, - пояснил командир. - Я никогда не имел ничего 
против, если мои офицеры время от времени посещали гейш. И сейчас ничего не 
имею против. Но жить с гейшей - это уже слишком! Немедленно прекратить! Сколько 
вам сейчас лет?" 

"16 числа будет двадцать шесть", - пробормотал я. 

"Почему вы до сих пор не женаты? Вы ведь жених хоть куда! Тысячи самых 
респектабельных семей почли бы за честь иметь такого зятя, как вы!" 

"Конечно, командир, - уныло ответил я. - Но мне кажется, что жизнь младшего 
офицера не очень приспособлена для брака. Я даже никогда об этом серьезно не 
помышлял".