гидроакустического поста. - Шумы постоянно указывают на подводную лодку. 

Я развернул корабль в указанном направлении и увеличил скорость до 21 узла, 
поскольку на меньшей скорости эсминец рискует получить повреждения от 
собственных глубоководных бомб. Все стояли по местам, готовые к атаке, ожидая 
только моей команды. Меня самого охватил охотничий азарт, и я дрожал от 
возбуждения. Я уже был готов дать команду, но в последний момент проглотил 
вырывающиеся слова и приказал: 

- Отставить атаку глубинными бомбами! Отставить! 

Я считаю, что это было одно из самых важных решений, которые мне пришлось 
принимать в ходе войны. Мое решение основывалось на том, что день "Д" был 
назначен на 8 декабря, до которого оставалось еще двое суток. Со всех точек 
зрения было бы неразумно атаковать в открытом море чью-либо подводную лодку, 
которая не продемонстрировала по отношению к нам никакой враждебности. Не 
говоря уже о многом другом, подобная атака могла сорвать внезапность нашей 
собственной атаки на американцев. Кроме того, мне совсем не хотелось, чтобы 
первый выстрел в этой войне сделал именно я. 

Отказавшись от атаки, я развернулся и присоединился к отряду. 

В этот момент мы соединились с авианосцем "Рюдзе" и двумя тяжелыми крейсерами, 
вышедшими вслед за нами из Палау. Построившись в круговой ордер, все двенадцать 
кораблей двинулись на запад со скоростью 18 узлов. 

Воспользовавшись первым же удобным случаем, я приказал собрать на верхней 
палубе экипаж эсминца и кратко объяснил им обстановку и поставленную перед нами 
задачу. Меня удивила их спокойная реакция на такую страшную новость, как начало 
войны. Возможно, что они сами уже догадались обо всем по многим событиям двух 
последних недель. 

Когда офицеры и матросы вернулись на свои места, я сел за штурманский столик в 
ходовой рубке и стал изучать карту прибрежных вод Давао. Спускалась ночь. 
Погода стояла тихая и прекрасная. Океан был спокоен. Полностью затемненные 
корабли нашего круглого ордера продолжали идти заданным курсом. 

В рубке внезапно появился рассыльный, совсем юный, семнадцатилетний матрос 2-го 
класса Такео Мурата, пришедший на эсминец лишь накануне выхода из Куре. Он 
принес радиограмму. На мгновение у меня в душе шевельнулась жалость к этому 
мальчику, вынужденному идти на войну вместе со взрослыми мужчинами. 

Радиограмма снова оказалась разведсводкой, в которой говорилось: "В районе 
Легаспи кораблей противника не обнаружено. 19:00, 6 декабря". 

Следующие доставленные на мостик радиограммы оказались просто перехваченными 
сообщениями прессы. В одном из них говорилось: 

"Японские послы Номура и Курусу возобновили переговоры с госсекретарем Холлом и 
президентом Рузвельтом относительно последних американских предложений..." 

А во втором: 

"Представитель Министерства Иностранных дел сегодня объявил, что пассажирский 
пароход "Татсута-Мару", вышедший из Иокогамы на прошлой неделе в Лос-Анджелес, 
получил инструкцию совершить визит в Мексику. В связи с этим он прибудет в 
Лос-Анджелес 14 декабря, а выйдет в обратный рейс 16 декабря. Прибытие парохода 
в Манзанилло ожидается 19 декабря". 

Ничего не говорило о приближающейся войне. Кто мог тогда подумать, что столь 
длинное сообщение об изменении графика рейса "Татсута-Мару" маскировало тот 
факт, что пароход уже получил приказ ложиться на обратный курс и возвращаться в 
Японию? 

Следующий день, 7 декабря, прошел столь же монотонно. Время от времени 
приходили радиограммы, очень напоминающие предыдущие. Приказа об отмене 
операции не поступало, а мы еще находились довольно далеко от цели нашего 
нападения - в 50 милях восточнее мыса Сант-Августино и в 100 милях восточное 
Давао. 

Я утомился, находясь двое суток на мостике, а потому позволил себе вздремнуть в 
командирском кресле прямо в рубке, оставив командовать кораблем старшего 
лейтенанта Тосио Кояма - молодого, но уже очень опытного штурмана. Меня 
разбудил шум дождя. Корабли вошли в полосу тропического ливня. Было 3 часа 30 
минут ночи 8 декабря - дня "Д"! 

Я даже ощутил угрызения совести, что проспал начало столь великого дня. Я тут 
же позвонил в радиорубку, чтобы узнать, не было ли каких-нибудь новых сообщений.
 Оказалось, что не было. Я все еще чувствовал себя сонным и злился, что в такой 
день я не могу сконцентрироваться на выполнении боевых задач, поскольку война