его посадили в тюрьму, в октябре судили и приговорили к смертной казни. 
Обвинительное заключение было коллективное: вместе с ним судили еще 38 человек. 
Каждому из них было отведено только несколько строчек, содержавших в себе 
обвинение и приговор. В течение 18 месяцев в тюрьме Сантандера он каждую ночь 
ждал, что, как и других, его вызовут из камеры и поведут расстреливать. Он 
подсчитал, что за 18 месяцев в тюрьме Сантандера «законно» (во исполнение 
приговора) расстреляли 1 тысячу человек. Только в ночь на 27 декабря 1937 года 
фашисты расстреляли более 200 республиканцев. В августе 1940 года его временно 
выпустили из тюрьмы. Несколько раз он безуспешно пытался уехать на американских 
пароходах. В августе 1941 года, страшась отправки в концлагерь, он вступил в 
иностранный легион, а в январе 1942 года добровольно записался в «Голубую 
дивизию»{871}. 
    Этот перечень можно было бы продолжить. Казалось, не было ни одной партии 
или организации, существовавших в бывшей республиканской зоне Испании, членами 
которых не объявляли бы себя перебежчики. Один из них даже уверял, что он с 
1935 года был членом ПОУМ. Отсутствие смущения при допросе можно объяснить лишь 
его дремучим политическим невежеством: он твердо был уверен, что ПОУМ была 
близка к Коммунистической партии, так как она называлась «Марксистской партией 
пролетарского единства». «Антифранкистские» убеждения, на которых он настаивал, 
не помешали ему в период гражданской войны служить в армии Франко, куда он был 
мобилизован в сентябре 1938 года. Попыток уклониться от службы он не 
предпринимал. Впрочем, этот случай был чуть ли не единственным. Остальные 
перебежчики довольно четко и со знанием деталей рассказывали о «своем 
республиканском прошлом». 
    Эти столь часто повторяемые в показаниях перебежчиков уверения в их левых 
настроениях, ссылки на прошлую [354] службу в рядах республиканской армии и т. 
д. можно было бы счесть за «легенды», сочиненные исключительно с целью 
облегчения своей участи, если бы не некоторые официальные документы. Так, 12 
сентября 1941 года штаб 262-го пехотного полка 250-й дивизии получил следующее 
распоряжение: «Наша секретная служба информации утверждает, что в дивизии есть 
люди, имевшие в прошлом самые крайние политические взгляды и бывшие под судом. 
Одни записались в дивизию с целью саботажа, другие пошли в дивизию во избежание 
суда и наказания за свои преступления, совершенные еще в прошлой нашей 
кампании{872}. Секретной службе известно также, что существует организация, в 
которой принимают участие все или почти все «экстремисты». Она состоит из 
открытых ячеек, куда приняты люди, не знающие друг друга; постепенно из них 
организуются закрытые ячейки. Наша секретная служба не теряет контакта с 
вышеуказанной организацией с целью расстроить ее намерения. Это будет 
невозможным без содействия и помощи службы внутренней информации в частях и 
подразделениях, которая до сих пор была недостаточно активной. Сложившееся 
положение может привести ко всяким неприятным неожиданностям, за что буду 
привлекать к ответственности»{873}. 
    Как видно из опроса перебежчиков и пленных, фалангисты следили за солдатами 
и их настроениями{874}. Солдат 269-го полка рассказал, что однажды, стоя на 
посту в Вырице, он подслушал речь на собрании фалангистов. Фалангистам 
разъясняли, что их главная задача на фронте — разоблачать бывших республиканцев 
и вскрывать «вредные настроения» среди солдат. Ему известно, что при штабе 
269-го имеется представитель Национальной хунты фаланги солдат, некто 
Ревилья{875}. Созданная в первые дни после сформирования дивизии система слежки 
за солдатами сохранялась до тех пор, пока существовала сама дивизия. Капрал 
269-го полка, перешедший линию фронта 26 марта 1943 года, рассказал: «В роте за 
солдатами следят... С декабря (1942 г. - СП.) производится анкетирование 
солдат; сведения по ряду вопросов анкеты проверяют путем затребования сведений 
с родины»{876}. [355] 
    О систематической слежке и периодическом анкетировании сообщали многие 
перебежчики и военнопленные. 
    В «Голубой дивизии» дезертирство тоже было нередким явлением. Перебежчик, 
солдат 262-го полка, сообщил, что 17-й маршевый батальон прославился тем, что 
половина солдат, прибывших в его составе, разбежалась. Многие бежали в тыл, 
некоторые — к русским{877}. Эти сведения нашли подтверждение и в показаниях 
перебежчика, солдата 269-го полка, который рассказал, что офицеры заявляют 
солдатам; 17-й маршевый батальон опозорил всю 250-ю дивизию, так как многие 
солдаты этого батальона перебегали на сторону советских войск{878}. Этот же 
перебежчик сообщил, что в 19-м маршевом батальоне некоторые солдаты еще в 
Логроньо высказывали намерение «перейти к русским». По пути из Германии на 
Восточный фронт из батальона дезертировали 160 человек. Один из офицеров 269-го 
полка, принимавший пополнение из 19-го маршевого батальона, прямо заявил 
солдатам: «Прибывшие — все красные»{879}. Борьбу с дезертирством вели отряды 
испанской полевой жандармерии, которые охраняли дороги в тыл. Один из таких 
стоял в январе 1943 года под Мосталено (Ленинградский фронт). В иных случаях к 
борьбе с дезертирством привлекали и фашистов-добровольцев. Военнопленный, 
солдат 262-го пехотного полка, захваченный в плен в районе Путролово 3 марта 
1943 года (в прошлом член фашистской молодежной организации), рассказал, что 
был направлен в караул для задержания перебежчиков, за что ему было обещано 5 
тысяч марок (25 тысяч песет){880}. Перебежчик, солдат 269-го полка, рассказал, 
что во время февральской операции 1943 года в районе селения Красный Бор 80 
человек дезертировали в тыл; многие были пойманы и расстреляны на месте. В 
дивизии имелось немало и «моральных» дезертиров. Командир одного из 
подразделений 262-го полка, захваченный в плен в бою 10 февраля 1943 года после 
неудачной попытки вывести остатки роты из окружения, утверждал, что