не получено и что это в большой степени зависит от реакции на посылку испанских 
добровольцев. Выяснилось, что Англия уже отозвалась: ввоз бензина в Испанию 
запрещен{790}. 
    Не следует, однако, слишком серьезно относиться к ссылке испанских 
официальных лиц на возможную отрицательную для Испании реакцию США и Англии как 
основную причину воздержания от открытого объявления войны СССР: то была не 
главная причина и, во всяком случае, не единственная. Об этом достаточно 
красноречиво свидетельствует новая телеграмма Шторера уже от 28 июня 1941 года, 
из текста которой следует, что протест армии против отправки фалангистских 
формирований имел более серьезную основу, нежели некое соперничество: «Военные 
попытались выступить против всего плана в целом, так как, по их мнению, его 
выполнение могло поставить Испанию на грань войны...» Сам Суньер, по мнению 
Шторера, хочет войны, однако он ожидает более благоприятного для Испании 
момента, который наступит после получения сырья и материалов, находящихся в 
пути{791}, и после соответствующей подготовки общественного мнения. Главные 
противники вступления в войну, по мнению Шторера, — «недостаточность 
экономической и военной подготовки»{792}. 
    Шторер высказал надежду, что политика Суньера неизбежно в конце концов 
приведет Испанию к вступлению в войну. Тем временем оттяжка решения об 
официальном вступлении в войну на стороне Германии не помешала форсировать 
формирование «добровольческого» соединения для войны на Востоке. 27 июня 1941 
года начальник итальянского Генерального штаба У. Кавальеро записал в своем 
дневнике: «Глава нашей миссии в Мадриде сообщил, что немцы вербуют в Испании 
добровольцев для отправки в Россию. Распространяются слухи, что и мы пошлем 
своих добровольцев. Муссолини заявил, что не видит в этом смысла, так как в 
Россию отправляются регулярные части итальянской армии»{793}. В Риме не 
усмотрели никакой разницы между тем, что делалось в Италии и в Испании. 
Государственные же руководители Испании прибегли к уловке, обычной в условиях 
военных интервенций: [334] без официального объявления войны принять в ней 
самое прямое участие. 
    Более того, отправкой дивизии в далекую Россию они хотели заменить 
вступление в уже начавшуюся войну. Игра Франко была очевидна, во всяком случае, 
для тех, кого он хотел ввести в заблуждение. Чиано записал в эти дни: «Вклад 
«Голубой дивизии» в дело держав оси нельзя было бы сравнить с успешным 
осуществлением операции «Изабелла-Феликс»{794}. В беседе с Муссолини вечером 25 
августа 1941 года в своей штаб-квартире Гитлер с горечью говорил об Испании, 
заявив, что эта страна «страшно его разочаровала»{795}. 
    При ретроспективном взгляде на ход событий замысел Франко также совершенно 
очевиден: он, «низведя эту интервенцию до «крестового похода» против коммунизма,
 стремился обойти вступление в войну против Англии», — отмечает биограф 
каудильо К. Мартин{796}. Еще в августе 1940 года, в дни подготовки операции 
«Изабелла-Феликс», в ответ на запрос Берлина о мотивах уклонения Испании от 
вмешательства в военный конфликт Шторер доносил, что «Франко стремится избежать 
преждевременного вступления в войну и, следовательно, такого длительного в ней 
участия, которое было бы не по силам Испании, а при некоторых условиях 
послужило бы источником опасности для режима»{797}. Франко не только и не 
столько, не хотел воевать, сколько не мог воевать. Нельзя всерьез говорить о 
воздержании Франко «по доброй воле» от вступления в войну, как это делает 
бывший политический директор испанского министерства иностранных дел Хосе 
Дусинаге в книге «У Испании есть право»{798}. Крайне неустойчивое положение 
внутри страны, грозившее серьезными последствиями при малейшем нарушении весьма 
шаткого внутриполитического баланса, — вот что было главной причиной отказа 
Испании от активного участия в войне. 
    Франкисты откладывали вступление в войну, надеясь со временем 
стабилизировать экономическое положение и обеспечить политическую устойчивость 
режима. Эти надежды не оправдались. Во время встречи с Муссолини в Бордигере 12 
февраля 1941 года Франко заявил, [335] что «Испания, как и прежде, хочет 
сотрудничать со странами оси и внести свой вклад в дело окончательной победы. 
Однако Испания испытывает самый настоящий голод, и в военном отношении 
совершенно не подготовлена»{799}. Неустойчивым оставалось и внутриполитическое 
положение. «Мысль о примирении настолько далека от сознания и сердца испанцев, 
что даже не предпринималось никаких попыток в этом направлении. Победившая 
половина хочет наступить на горле побежденной, а побежденная по-прежнему кипит 
возмущением»{800}, — отмечал корреспондент «The Times» еще в январе 1940 года. 
Для борьбы с непокорившимися была создана система государственного террора. 
Масштабы репрессий были таковы, что, казалось, франкисты намеревались 
восстановить пресловутое единство нации при помощи физического уничтожения или 
по крайней мере строгой тюремной изоляции не только своих активных противников, 
но и всех не поддающихся «единению во франкизме» элементов населения. 
    Чиано писал о 200 тысячах «красных» в тюрьмах Испании в июле 1939 года{801}.
 По данным Ватикана, в испанских тюрьмах осенью 1939 года находилось около 
полумиллиона заключенных. Альварес дель Вайо, левый социалист и бывший министр 
иностранных дел республиканского правительства, в конце 1940 года говорил о 
миллионе республиканцев в тюрьмах Франко{802}. Корреспондент «News Chronicle», 
возвратившийся из Испании в начале 1940 года, писал: «Можно с уверенностью 
утверждать, что в тюрьмах Испании находится от одного до двух миллионов 
человек»{803}. При всей своей разноречивости эти сведения свидетельствуют об 
одном — о невиданном в истории страны размахе террора. Однако усилия франкистов 
были тщетны. На протяжении всего периода Второй мировой войны им так и не 
удалось стабилизировать внутриполитическое положение. «Последствия