— Уверенные в победе, мы с нетерпением ожидали начала предстоящей операции, но 
вдруг поступили первые сообщения о сражении под Сталинградом!.. Как только мы 
осознали поражение немцев и увидели, что германские войска уходят с нашего 
участка фронта на юг, мы поняли, что ход войны изменился и мы наступать не 
будем. Сперва ушли подразделения тяжелой артиллерии, затем пехотные дивизии, 
транспортные средства и др. На нашем участке фронта остались только дивизии, 
предназначенные для обороны»{909}. «Мы» — это означает командование дивизии и 
высшие офицеры, специальная подготовка которых и общий уровень образования были 
значительно выше уровня основной солдатской массы. Но, какие бы ни были 
сомнения у офицеров, перед строем рядовых они охрипшими, срывающимися голосами 
говорили, что при всех условиях «Германия выиграет войну»{910}. 
    Вот страницы уже цитировавшегося дневника: «Холодные и неспокойные ночи... 
В окопах тревоги беспрерывны, [362] и принимаются всякого рода меры, чтобы 
предупредить сюрприз русских. Ночью, когда я наконец заснул, несмотря на 
разрывы русских снарядов, авиабомбы упали так близко от моего дома, что, когда 
я выскочил на улицу, то увидел, что исчезла крыша помещения, в котором 
находились боеприпасы нашей дивизии... Остается несомненным, что легкие и 
громкие триумфы достаются все труднее. В дивизии по-прежнему царит нервное 
предчувствие грядущих неизбежных атак. Сегодня (27 декабря), например, 
пронеслись слухи о довольно важных военных операциях, которые якобы должны 
скоро начаться... Никто не знает, кто будет атаковать первым, но, по всей 
вероятности, наши военные приготовления имеют целью сдержать русское 
наступление»{911}. Январские записи 1943 года свидетельствуют о нараставшем с 
каждым днем напряжении: «Тревоги в секторе дивизии, можно сказать, стали 
постоянными. Это война нервов, которая изматывает даже наиболее крепких людей. 
Часы неописуемого напряжения с вечно натянутыми нервами в ожидании противника, 
лучший союзник которого — внезапность. Но русские не атакуют испанцев. Страх? 
Простая случайность. Время, высший судья, расшифрует тайну неподвижности нашей 
дивизии... Сейчас остались позади мирные дни у Ильменского озера. Война 
начинает становиться жуткой реальностью; в шуме и грохоте сражений на обоих 
флангах дивизии война становится с каждым днем все более ожесточенной»{912}. 
    Утром 12 января 1943 года «артиллерия и авиация Волховского и 
Ленинградского фронтов и Балтийского флота обрушили на позиции врага лавину 
огня и стали»{913}. Началось наступление советских войск. В немецком фронте 
образовалась брешь. А уже к 18 января командующий 18-й немецкой армией 
генерал-полковник Линдеман «вынужден был отдать приказ о том, чтобы каждая 
дивизия его армии на других участках выделила для закрытия прорыва по одному 
пехотному батальону или артиллерийской батарее»{914}. Командование «Голубой 
дивизии» послало в район Мги батальон 269-го полка, который считался одним из 
лучших и наиболее боеспособных в дивизии{915}. В феврале 1943 года настала 
очередь и для [363] всей дивизии. По словам перебежчика, солдата 263-го полка, 
удар, нанесенный советскими войсками (55-я армия) 10 февраля в районе Красный 
Бор, произвел на испанцев удручающее впечатление{916}. Военнопленный, солдат 
262-го полка, взятый в плен 3 марта в районе Путролово, рассказал, что 
«последние бои были сильнейшим испытанием для испанцев, они понесли 
колоссальные потери, были уничтожены целые батальоны...». Война, а особенно 
последние бои, по словам пленного, сурово отразились на настроении даже 
солдат-фалангистов, раньше фанатически веривших в силу Германии{917}. В 
результате боев на Колпинском участке фронта 262-й полк, понесший особенно 
большие потери, был снят с линии фронта и отведен на укомплектование. Тяжелые 
потери «Голубой дивизии» во время зимнего наступления Красной Армии на 
Ленинградском и Волховском фронтах еще больше сгустили атмосферу пессимизма в 
Мадриде, вызванную итогами Сталинградской битвы. 
    Еще 9 июня 1942 года между Франко и новым послом США в Испании Карлтоном 
Хейсом состоялась примечательная беседа. После вручения верительных грамот 
(кроме Франко, присутствовали Суньер и официальный переводчик барон де ла 
Торрес) состоялась беседа. Хейс спросил, может ли Франко спокойно относиться к 
такой перспективе, как господство на всем континенте нацистской Германии с ее 
фанатическим расизмом и антихристианским язычеством. Франко ответил, что это не 
совсем приятная перспектива для него самого и для Испании, но он надеется, что 
Германия сможет пойти на какие-то уступки западным державам и установить 
какого-либо вида «баланс сил» в Европе. «Франко настаивал, что опасность для 
Европы и Испании исходит не столько от нацистской Германии, сколько от русского 
коммунизма. Испания не столько желает победы оси, сколько поражения 
России»{918}. Статут «невоюющей стороны», разъяснял Франко, означает, что 
Испания не является нейтральной в борьбе против коммунизма, прежде всего в 
войне между Германией и Советским Союзом, с другой стороны, Испания не 
принимает участия в конфликте между [364] «осью» и западными державами, Испания,
 по его словам, не испытывает вражды к США... 
    За год многое изменилось. 1 мая 1943 года новый германский посол в Испании 
Дикхоф сообщал в Берлин: «Бросалось в глаза, что каудильо, очевидно, не совсем 
верит в возможность полного разгрома Советов; он неоднократно говорил об 
огромных пространствах страны и ее человеческом потенциале, и вообще в его 
рассуждениях нельзя было не слышать скептической ноты». Он, по словам Дикхофа, 
«не видит, каким образом могут быть сокрушены Англия и Америка»{919}. Франко, 
видимо, решил, что пришло время для мелких уступок англоамериканцам. 29 июля 
1943 года в своей резиденции Эль-Пар-до Франко принял К. Хейса по его просьбе. 
На беседе присутствовали министр иностранных дел граф Хордана и барон де ла 
Торрес. В конце беседы Хейс заявил, что «испанское правительство должно 
отозвать свою «Голубую дивизию» из германской армии, воюющей в России». Хейс