перо, в результате появилась книга «Послы в аду». 
    Но до всего этого еще должно было пройти время, а в начале 1943 года 
«Голубая дивизия» считалась вышестоящими немецкими штабами вполне боеспособным, 
соединением. Испанские части по-прежнему занимали ответственный участок фронта. 
Фалангисты среди испанских военнослужащих все еще говорили о предстоящей победе,
 хотя здравомыслящие солдаты легко могли сравнить их бахвальство с истинным 
положением вещей. [359] 
    Драконовские дисциплинарные меры усиливали глухое недовольство. Будущее, и 
это начинало понимать все большее число солдат, не сулило ничего хорошего. 
    В разведсводке штаба нашей 225-й дивизии от 18–28 января 1942 года, 
составленной по показаниям военнопленных, перебежчиков, документам убитых и 
другим источникам, отмечалась слабая дисциплина солдат 250-й дивизии, большое 
количество обмороженных (до 10–15%), отсутствие лыж и зимнего 
обмундирования{895}. За год больших изменений не произошло. В своем дневнике 
капрал-фуражир 262-го пехотного полка 250-й дивизии записал 18 января 1943 
года: «Неизбежные переброски поглощают большую часть дней... В этих 
перемещениях лишь обнаруживаются недисциплинированность и беспорядок, 
характерные, к несчастью, для испанцев»{896}. О низкой дисциплине 
свидетельствуют и показания перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, 
перешедшего на нашу сторону 2 января 1943 года{897}. Солдат 269-го полка 
утверждал, что «солдаты неохотно выполняют приказания офицеров, все делается 
из-под палки»{898}. 
    Эти сведения подтверждаются показаниями многих военнопленных и перебежчиков.
 Солдат 269-го полка рассказал: «10 или 11 декабря (1942 года. — С.П.) командир 
третьей роты капитан Ферер собрал всю роту и с большим возмущением заявил: «Я 
собрал вас, чтобы сказать, что у нас есть много случаев нарушения дисциплины... 
Связные не исполняют полученных поручений и каждый раз увиливают от работы. 
Повара в нашей роте готовят пищу хуже, чем в других ротах. Дежурный сержант, 
получивший приказ послать патруль в штаб полка, выполнил его с опозданием на 
полтора часа. Группа солдат, которую послали приготовить помещение к 
рождественскому празднику, едва придя на место, по одному разошлась и не стала 
работать. У нас есть солдаты, осмелившиеся бить ефрейторов. Таких случаев уже 
было несколько. Если вы себя держите так в тылу, то на переднем крае вы будете 
держать себя еще хуже. Я уверен, что если нам придется идти в атаку на русских, 
вы оставите меня одного перед русскими траншеями»{899}. «Дисциплина в частях 
плохая, держится с помощью палки, — рассказывал [360] перебежчик, солдат 262-го 
полка, — солдаты так замучены работой и нарядами, что часто, ложась спать 
голодными, просят не будить их, когда привезут пищу. Ходят всегда понурые. 
Сержанты ругают солдат, называя их «красными». Есть случаи 
членовредительства»{900}. 
    Об избиении солдат говорили многие. «Официально в дивизии солдат бить 
запрещено, но как офицерский, так и унтерский состав избивают солдат за 
малейшее нарушение», — жаловался солдат отдельной роты лыжников. По его словам, 
командир лыжной роты капитан Саласар, фалангист, болезненный и раздражительный 
человек, часто бьет солдат, которые его ненавидят{901}. Но больше жалоб 
вызывали все-таки сержанты, а не офицеры. По мнению капрала 269-го полка, 
перешедшего линию фронта 26 марта 1943 года, «сержанты избивают солдат и 
издеваются над ними. Офицеры понимают положение лучше и не наказывают 
солдат»{902}. По убеждению многих пленных и перебежчиков, офицеры дивизии, как 
правило, окончили в свое время военные училища и академии, но в последнее время 
(речь идет о 1943 годе) из Испании стали присылать стажеров без звания для 
замещения офицерских должностей. Это было вызвано тем, что после высадки 
англо-американцев в Северной Африке в Испании был объявлен призыв пяти 
возрастов, и тогда обнаружился большой дефицит офицерских кадров. Капрал,о 
котором речь шла выше, как, впрочем, и многие другие в дивизии, был весьма 
невысокого мнения о сержантах: «Сержанты, за редким исключением, все почти 
неграмотные. Карту читать не умеют. Они сами возмущаются, что их долго не 
сменяют. Никаким авторитетом ни у солдат, ни у офицеров они не пользуются»{903}.
 
    По словам перебежчика, солдата 262-го пехотного полка, солдаты его дивизии 
о международном положении «ничего не знают, об успехах Красной Армии 
также»{904}. На отсутствие регулярной информации жаловались многие: «Мы живем 
отрезанными от всего остального мира... Газеты, прибывающие из Испании с 
месячным опозданием, — наш единственный источник получения приблизительного 
представления о том, что творится на всех фронтах»{905}. Солдат 269-го полка 
сообщил, что в [361] письмах, приходящих из Испании, все фразы, касающиеся 
международной обстановки и событий на фронтах, вычеркивались цензурой{906}. 
Командование, вероятно, полагало, что франкистский фанатизм был достаточно 
надежной броней против «разлагающего» влияния информации. «Исключительно важной 
мне представляется краткая и лаконичная сводка Верховного командования, которая 
признает прорыв фронта южнее Сталинграда. Но этому здесь едва ли придают даже 
второстепенное значение, хотя этот факт представляется мне весьма 
симптоматичным. Такова уверенность испанского солдата в исходе войны»{907}, — с 
горестью отмечал 7 декабря 1942 года в своем дневнике капрал-фуражир 262-го 
пехотного полка. Как не вспомнить в этой связи клятву молодого фалангиста: 
«Обещаю отвергать и игнорировать голос, который может ослабить дух нашей 
фаланги, будь то голос друга или голос врага»{908}. 
    Впрочем, командование «Голубой дивизии» смотрело на события с большей 
степенью трезвости: «Мы жили в то время ожиданием предстоящего наступления на 
Ленинград... — писал в своих мемуарах командир дивизии генерал Эстебан-Инфантес.