Рудольф Лацис 
Два года в Испании
Два разговора
Это было в Москве, в воскресное утро осенью 1936 года. Я сидел за старым 
письменным столом в маленькой комнатке на первом этаже дома, окна которого 
выходят на двор в Бобровом переулке, у Кировских ворот, и перечитывал издания 
латвийской нелегальной печати за последние месяцы.
Кто-то постучал в окно. Подняв глаза, я увидел стройную, плечистую фигуру 
Круминя-Пилата, заведующего Иностранным бюро Компартии Латвии, руководителя 
Латсекции Коминтерна. В то время он жил недалеко, в десяти минутах ходьбы от 
Боброва переулка. Моя комната была ему хорошо знакома — в ней останавливался не 
один работник Латсекции.
Я поспешил к дверям, смущенный и взволнованный. Почему он пришел в воскресенье?.
. Ведь у меня дома телефон — Пилат мог позвонить и вызвать к себе... Должно 
быть, у него очень срочное и важное дело...
После эмиграции из Латвии я уже шестой год жил в Москве. В начале 1936 года 
окончил Коммунистический университет. Советского гражданства у меня не было, 
так как я собирался вернуться на родину. Прошло уже больше полугода с тех пор, 
как мне сообщили, что против моего возвращения на партийную работу возражений 
нет, но тем не менее практическое решение вопроса задерживалось. Несколько 
недель назад я обратился к председателю Контрольной комиссии Коминтерна т. 
Ангарейтису с жалобой на то, что мне так долго не дают возможности вернуться на 
партийную работу.
Вспомнив об этом, я почувствовал себя как-то неловко. С Круминем-Пилатом можно 
было всегда и обо всем говорить откровенно. Он всегда был очень чуток к людям, 
и его никак нельзя было заподозрить в бюрократизме. Вот почему, когда я 
вспомнил о своем заявлении Ангарейтису, мне показалось, что я этим причинил 
Круминю-Пилату неприятность.
Но Круминь-Пилат, войдя в комнату, своей симпатичной, открытой улыбкой и 
сердечным рукопожатием сразу вызвал во мне приятное чувство взаимной близости, 
и неловкость сразу исчезла.
Мы сели. Увидев на столе номера «Цини» и «Брива яунатне», Круминь-Пилат сказал:
— Изучаешь нелегальную литературу нашей родины? Наверно, у самого руки чешутся, 
если даже в воскресенье не хочется почитать чего-нибудь другого. Ну, как ты 
считаешь, справляются они со своими задачами?
Я сказал, что издание объединенного антифашистского фронта «Брива яунатне», 
по-моему, хорошо справляется со своей задачей, но от «Цини» можно было ждать 
большего. Она выходит нерегулярно, и ее политические выводы не всегда 
достаточно продуманы. Я сказал, что, по-моему, правительству, составленному во 
Франции Блюмом, дается слишком оптимистическая оценка, а в другой статье, 
напротив, преувеличивается роль генерала Франко, которого считают вождем 
мирового фашизма.
Круминь-Пилат не возражал. Он слушал меня как будто внимательно, но лицо его 
носило заботливое выражение. Мне не давало покоя мое заявление. Он, должно быть,
 думает, что я так усердно рассказываю о нелегальной печати только потому, что 
мне стыдно за свое заявление. Слушая меня, он, наверно, ждет, не скажу ли я 
что-нибудь и о нем.
— Да, так оно есть, трудно нам приходится, — вставил Пилат, глядя куда-то вдаль.

— Трудно приходится, а я вот уже восемь месяцев сижу здесь без серьезного дела, 
— перешел я в наступление. — Неужели за это время не представилось возможности 
дать мне работу на родине?
— Вот я и пришел, чтобы поговорить об этом, — сказал Круминь-Пилат, — ты 
написал заявление товарищу Ангарейтису, жаловался, что тебе не дают возможности 
работать. Это неплохо, что ты жалуешься, каковы бы ни были объективные 
обстоятельства, не-позволявшие нам до сих пор дать тебе возможность уехать, 
жалоба твоя обоснована, ты поступил правильно. Я пришел, чтобы обсудить вместе 
с тобой, как нам быть дальше.
Товарищ Круминь-Пилат долго говорил о трудностях подпольной работы в Латвии в 
1936 году.
— Нам приходится трудно вовсе не потому, — сказал он, — что после 
ульманисовского переворота массы от нас отошли. Именно теперь, после переворота,
 когда «вожди социков» окончательно разоблачены и обанкротились, рабочие и все 
прогрессивные слои населения, обратились к нам. Создан единый фронт с 
социал-демократами, и многие из них вступают в коммунистическую партию. Главные 
трудности у нас возникают из-за-того, что мы не можем охватить массы, которые 
идут к нам. Губительнее всего для нас деятельность провокаторов, к сожалению мы 
не всех можем разоблачить. В последнее время уже дошло до того, что многие 
центральные организации не доверяют друг другу. Огромные провалы говорят о том, 
что для такого недоверия есть основание. Поэтому партию решено-реорганизовать.
Я, ничего не спрашивая, ждал, что он еще скажет, а он продолжал.
— Теперь ты понимаешь, что пока нам некуда тебя посылать. Мы не можем быть 
уверены, что посылаем тебя в верные руки. После шестилетнего перерыва для тебя 
тоже многое будет там новым. Надо обождать, пока не прояснится обстановка.
В самом деле, я и не подумал о том, что обстановка так сложна. Но неужели это 
означало, что мне, может быть, придется ждать еще восемь месяцев? Нет, с этим я 
не хотел примириться.
— Ты хочешь этим сказать, — возразил я, — что я должен сидеть сложа руки и 
ждать, пока другие приготовят мне там теплое местечко? 
— Нет, после твоего заявления тебе долго ждать уже не придется, — ответил Пилат.