сутолока, ложь.
      Где только не живут здесь люди! На верхушке горы, среди ветров и буранов, 
дрожит злосчастная хижина: [8] малое человеческое тепло борется с суровой зимой 
Леона. В Альмерии или возле Лорки иногда несколько лет кряду не бывает дождя – 
растрескавшаяся злая земля, рыжий туман, зной, голод, а среди трещин – кто 
знает зачем? – ютятся люди, они все ждут и ждут дождя. В Гуадисе люди живут не 
в домах, но в пещерах, это кажется справкой об иной эре, но это только 
обыкновенный уездный город, тихий и нищий, где вместо домов – пещеры, где надо 
платить пещеровладельцу – помесячно. В долинах Лас-Урдеса земля ничего не 
производит, это заведомо гиблый край, века он был отрезан от Испании. Недавно 
провели дорогу, люди могут уйти оттуда, но нет, они не уходят. Цепок человек в 
Испании, и трудно его выкорчевать.
      Да, конечно, в Валенсии золотятся знаменитые апельсины, в Аликанте 
вызревают финики, прекрасны ставшие поговоркой сады Аранхуэса и академичны 
достоуважаемые виноградники Хереса. Но все это только описки, только богатые 
предместья большого и нищего города.
      Горы, перевалы, камни, пустая дорога. Вот показалась смутная тень – 
крестьянин верхом на осле. Я не знаю ничего суровей и величественней, нежели 
пейзаж Кастилии. По сравнению с ним даже Кавказ кажется достроенным и 
законченным. Кастилия – это стройка природы, торчат стропила, разбросаны камни 
– мир здесь еще не доделан. Можно только угадать горделивый замысел зодчего. 
Человеческое жилье, редкое и непонятное, входит в землю. Оно прячется, как 
насекомое, от любопытного взора, оно одного цвета с камнями, оно пугливо к ним 
жмется. Так называемого «царя природы» здесь нет, и в самих камнях – безначалие.
 Все желто-серое, серое, порой рыжее.
      Крестьянин верхом на осле. Он выехал рано утром. На его плече волосатое 
одеяло. Сейчас из ущелий налетит ледяной ветер: близка ночь. Осторожно 
перебирает ногами терпеливый ослик, у него крохотные ноги, но они давно 
привыкли к непостижимым пространствам. Далеко до стойла. Все холодней и 
холодней. Человек говорит: «?Burro, arre!» Это звучит воинственно и громко, это 
потрясает своими «ррр». В переводе это значит: «Осел, иди!» Это не окрик и не 
приказание – осел послушно идет. Но скучно, сиротливо человеку в этакой пустыне,
 он едет час, два, три, он едет весь день, и вот он говорит с ослом – человеку 
надо с кем-нибудь поговорить. Долго и [9] неотвязно он повторяет: «Осел, иди!» 
Осел, тот не отвечает, он только исправно переставляет ножки. Холодно! Человек 
развернул одеяло и закутался в него, как в саван. Стемнело. Только силуэт виден 
– причудливая тень, рыцарь в плаще на маленьком ослике. Горная тишина, и все то 
же причитание: «Осел, иди!», как справка о судьбе – и осла, и своей, может быть,
 о судьбе всей Испании.
      Появление Мадрида кажется дурным театральным эффектом. Откуда взялись эти 
небоскребы среди пустыни?.. Здесь нет даже великолепной нелепости северной 
столицы, которая заполнила столько томов русской литературы, здесь просто 
нелепость: среди пустыни сидят изысканные кабальеро и, попивая вермут, 
обсуждают, кто витиеватей говорил вчера в кортесах1 – дон Мигель или дон 
Алесандро?.. Они окутаны ночью и камнями. По камням движутся тени, и, как 
пароль, звучит: «Осел, иди!..»
      декабрь 1931
      Небоскреб и окрестности
      Испанцы любят утверждать, что в их стране можно увидать различные эпохи – 
они отлегли пластами, не уничтожив одна другую. Это верно для историка искусств,
 однако, если интересоваться в Испании не только соборами, но и жизнью живых 
людей, встает хаос, путаница, выставка противоречий. Прекрасное шоссе, по нему 
едет «испано-сюиса» – самые роскошные автомобили Европы, мечта парижских 
содержанок, изготовляются в Испании. Навстречу «испано-сюисе» – осел, на нем 
баба в платочке. Осел не ее, ей принадлежит только четверть осла – это приданое,
 осел достояние четырех семейств, и сегодня ее день. Вокруг чахлое поле, девка 
тащит деревянный плуг. Приезжему это может показаться постановкой для 
киносъемки, археологической реконструкцией, но красавец кабальеро, который 
развалился в «испано-сюисе», не удостаивает девку взглядом: он знает – это 
попросту быт.
      Кабальеро отдыхал в Сан-Себастьяне, там прелестные [10] актрисы из Парижа 
и баккара2. Теперь пора за работу! Сегодня акции «Сальтос Альберче» 
котировались 76… Вот и Мадрид! Гран Виа. Небоскребы. Нью-Йорк. Здания банков 
этажей по пятнадцати каждое, на крышах статуи: голые мужчины, вздыбленные кони. 
Электрические буквы носятся по фасадам. Освещенные ярко таблицы гласят: «Рио 
Плата, 96… Альтос Орнос, 87…» Внизу под таблицами копошится фауна Мадрида: все 
безногие, слепые, безносые, паралитики и уроды Испании. Те, у кого осталась 
рука, сидят часами не двигаясь, с раскрытой ладонью, безрукие протягивают ногу, 
слепые стонут, немые трясутся. Вместо лица порой проступает череп. Развернуты 
тряпки, товар показан лицом: струпья, язвы, гнилое мясо. А наверху гранитные 
мужчины гордо придерживают бронзовых жеребцов.
      На Гран Виа светло и шумно. Сотни продавцов выкрикивают названия газет, 
названия высоко поэтические: «Свобода» или «Солнце». В газетах передовые перья 
пишут о философии Кайзерлинга, о стихах Валери, об американском кризисе и о 
советских фильмах. Кто знает, сколько среди этих продавцов вовсе неграмотных?.. 
Сколько полуграмотных среди блистательной публики? Одеты кабальеро, слов нет, 
на славу. Какие платочки! Какие ботинки! Нигде я не видал таких франтоватых 
мужчин. Надо здесь же добавить, что нигде я не видал столько босых детей, как в 
Испании. В деревнях Кастилии или Эстремадуры дети ходят босиком – в дождь, в 
холод. Но на Гран Виа нет босых, Гран Виа – Нью-Йорк. Это широкая большая улица.
 Направо и налево от нее – глухие щели, темные дворы, протяжные крики котов и