Первым выступил комиссар бригады. Астурийский металлист, он за годы войны 
основательно познакомился с деревней, с тяжелым бытом андалузских и кастильских 
крестьян. 
— Друзья, — начал он. — Дорогие друзья, поздравляю вас с освобождением от 
власти мятежников. 
Комиссар рассказывал о войне. О том, что республика — это значит работать на 
себя. Жить в чистых домах. Учиться грамоте. 
— Сколько у вас школ? — спросил комиссар. 
— Нет у нас школ, — ответил кто-то. 
— А сколько церквей и попов? 
— Было семеро, да две церкви. 
Митинг затянулся. Крестьяне рассказывали о своих обидах, об ослах, 
реквизированных мятежниками... Договорились, что с завтрашнего утра ежедневно 
одна рота будет помогать убирать маслины и окучивать виноградники. 
...Поздно вечером мы сидели на скамейке у дома. Хозяин долго молчал, потом, ни 
к кому не обращаясь, произнес: 
— Вот, сеньор комиссар спрашивал сегодня о церквах. Если вашей милости будет 
угодно, я расскажу о нашем последнем попе. 
— Что ж, отец, рассказывай. 
Тихую, ясную ночь разорвали глухие далекие артиллерийские залпы. Круглая, 
словно начерченная циркулем луна цеплялась за высокий шпиль церкви. 
— Странная вещь, — начал свой рассказ старик.— Народ у нас тощий, худой. А вот 
попы все как на подбор — жирные. С чего бы это? Мясо каждый день едят! На 
oseitu[6] и смотреть не хотят. Как началась война — исчезли. Остался один. Дон 
Федерико Ривьера. Симпатичный такой и не так чтоб очень толстый. 
У нас многие из молодежи в партизаны ушли. А он, Федерико этот самый, ходил по 
домам и разговаривал. Дескать, молодцы ребята. Хорошо придумали, против немцев 
и итальянцев дерутся. Люблю храбрых парней. Сам бы пошел в горы, если бы не 
годы... И таким манером говорил он и говорил. Особенно нравилось ему 
исповедовать молодых девушек и женщин. У многих муж или жених — партизаны. А 
поп ласковый. Сейчас, говорит, молиться много не следует. У бога и без нас дел 
хватает. А вот за родных ваших я сам помолюсь. Вы только расскажите, где они 
дерутся, как успехи... 
Народ, сами знаете, у нас темный. Книг не знает, бога боится. Ну и рассказали 
попу про своих дружков... 
Нам все это было невдомек. Мы хоть и жили на территории Франко, но солдат тогда 
у нас было мало. А тут, в воскресенье это случилось, приезжает в село отряд. 
Офицеров в нем больше, чем солдат. Старик наш, выборный, деревенский, шел по 
улицам, гудел в дудку и кричал: «Господа испанцы и госпожи испанки! Сегодня 
после семи часов вечера на площади должны собраться все, кто может ходить, 
чтобы услышать все то, что будет говорить сеньор команданте!» Собрались вечером.
 Вокруг нас солдаты с ружьями, в середине — начальник. 
— Вот что, — говорит он, времени у меня мало. У кого в семье есть партизаны, 
пусть подходит ко мне и рассказывает. Всю правду, не то всем женщинам обрею 
головы (самое тяжелое оскорбление для испанской женщины — лишить ее волос. — С. 
Б.), а мужчин — каждого десятого отправим в рай. Поняли, крестьяне? 
Все молчат. Никто не отвечает. Тогда к командиру подошел наш поп, дон Федерико 
Ривьера и обращается к нам: 
— Прихожане! Добрые испанцы и ревностные католики! Вы сами рассказывали мне, 
что родные и близкие ваши сражаются против легионов генералиссимуса Франко. Это 
великий грех. Ибо, выступая против него, вы тем самым выступаете против единого 
нашего бога, против святой католической церкви. И после наказаний, обещанных 
вам сеньором команданте, вы будете еще сурово наказаны всемогущим господом 
богом. 
Ну, народ, ясное дело, опять молчит. Тогда поп пошептался с начальником и 
закричал: 
— Кончита Лопес, Пепита Морена, Энкарна Гонсалес, Маруча Рубиа, — и еще десяток 
других, — подойдите ко мне! 
Подошли. 
— Вот, сеньор команданте, — говорит поп, — у этих мужья, женихи и братья — 
партизаны. Они мне на исповеди все рассказали. Возьмите эту тетрадку. Здесь все 
подробно обозначено. 
Старик на минуту замолк, затянулся сигаретой. Откашлялся от едкого дыма и 
продолжал: 
— Дальше, сеньоры, было совсем плохо. Десять стариков наших повесили на 
оливковых деревьях. Всем женщинам и девушкам обрили головы. А самых хорошеньких 
роздали, по одной на десятерых, солдатам. Через два дня отряд ушел. Две девушки 
— Кончита и Энкарна — повесились. Одна сошла с ума, а восемь или девять пошли к 
партизанам. Воевать! Умные девушки. 
— Ну, а поп куда делся? — спросил один из нас. 
— Убежал. Вместе с отрядом. Церковь закрыли. У нас теперь мало верующих 
осталось. Не ожидали мы от бога такой подлости. Сейчас у нас желание есть, 
надежда есть, чтобы в одной церкви школу открыть, а в другую церковь, которая 
поменьше, пусть самые древние старухи ходят с богом разговаривать. Только 
некогда ему, я думаю, с бедняками шептаться... 
Занимался день. Посветлели на востоке краски. Горнист сыграл побудку. 
Рассказчик, неграмотный крестьянин, на семидесятом году жизни отказавшийся от 
бога, поднялся и по-старчески неуверенными шагами пошел в комнату. По дороге 
обернулся и, указывая на восходящее солнце, на оливковые рощи, на все цветущее 
великолепие плодоносной испанской земли, сказал: «Вот наш бог».