знали. 
Снаряды попадали в стену крепости, и сверху на нас сыпалась каменная пыль, 
осколки камней. Иногда лучи прожектора ложились на скалу, и наша темница на 
мгновенье озарялась причудливым холодным голубым сиянием. 
На четвертые сутки к вечеру, перед заходом солнца, к нам в камеру вошло 
несколько офицеров. Это были главари мятежа — Фернандо Оливе, Рикардо, как 
всегда пьяный полковник Армендиа. 
— Дорогие господа, — обратился к нам Фернандо Оливе медовым голосом, — из 
опасения за ваши драгоценные жизни мы вынуждены были вас на время перевести 
сюда, вниз. А сейчас требуется ваше авторитетное влияние, чтобы договориться с 
солдатами, атакующими «Капитанию». Попросите их гарантировать нам жизнь и 
свободу, и мы откроем двери крепости... 
Так вот почему старый шакал заговорил по-лисьи. Оказалось, у мятежников 
кончилась вода и боеприпасы, много раненых и поэтому они решили сдаться. Но с 
кем они сражались эти долгие дни и ночи? Кто хозяин Картахены? На все эти 
вопросы мы получили ответ несколько позже. А пока я и Жуков под конвоем 
вооруженных офицеров вышли из камеры, поднялись на третий этаж и подошли к 
забаррикадированной двери балкона. Офицеры и матросы мигом растащили баррикаду. 
Откуда-то появилась сомнительной чистоты простыня и нас вытолкнули на балкон. 
Двое матросов размахивали позади нас простыней. 
Я взглянул вниз. На молу против крепости стояли танкетки, несколько сот солдат 
в блузах цвета хаки и неизменных альпаргатах с карабинами и гранатами в руках 
столпились на узком пространстве, отделявшем «Капитанию» от моря. А море, 
вернее бухта, была пуста. 
Лучи заходящего солнца багровели в прозрачной воде. Вот здесь, в правом углу 
бухты, еще недавно стоял наш флагман — «Мигель де Сервантес», невдалеке была 
база бригады эскадренных миноносцев. Где флот? Куда ушли корабли? Только два 
старых транспорта да несколько парусных шхун сиротливо стояли у причалов. 
Все это промелькнуло в моем сознании с быстротой молнии. Внизу шумели, орали 
солдаты. Они кричали: 
— Смерть предателям! 
— Да здравствует республика! 
Они пели «Интернационал» и любимую песенку о бравом танкисте и его девушке по 
имени Лолита. мНаиболее рьяные бойцы подняли вверх дула карабинов и ручных 
пулеметов, взяв нас на прицел. 
Тогда я крикнул: 
— Esperate, soj russo![12] 
— Объясни им, в чем дело, — подтолкнул меня Евгений Николаевич. 
Стараясь перекричать орущих солдат, я сказал, что мы, четверо советских 
офицеров, были арестованы мятежниками. А теперь мятежники, когда им пришлось 
туго, выслали нас парламентерами и обещали немедленно открыть крепостные ворота,
 если республиканцы им даруют жизнь. 
Из толпы выскочил невысокий черноволосый парень в распахнутой солдатской куртке.
 Размахивая двумя револьверами, он закричал: 
— Передайте им, что мы не вступаем в переговоры с изменниками. Пусть 
выбрасывают оружие и открывают ворота. Даем три минуты срока. 
...Через несколько минут в крепость ворвались республиканцы. Они быстро, умело 
обезоружили тех, кто еще не успел или не хотел сдать оружие. 
Наши комнаты, гостиная, в которой мы слушали по радио голос Москвы, стали 
штабом республиканцев. Там уже сидели Паша Сосенков и Николай Сидоров. 
— Совсем как в кино, — улыбался Жуков. — Расскажешь в Одессе — не поверят. 
В комнату ввели главарей мятежа. Роли переменились. Жалкие трусы, они дрожали 
за свои презренные шкуры. Толстый Рикардо не переставая бубнил одну и ту же 
фразу: 
— Товарищи, мы находимся в комнате русских, мы надеемся, что под советским 
флагом мы в безопасности. Товарищи... 
— Молчи, сын плохой матери! Мы тебе не товарищи, — перебил его высокий парень с 
комиссарским значком на левом кармане солдатской куртки. 
Полковник Армендиа впервые отрезвел. Затем он умудрился упасть в обморок. Потом,
 очнувшись, он плача просил пощады, и грязные слезы скатывались по его жирным 
небритым щекам. Долговязый Фернандо Оливе пытался поцеловать руки кому-то из 
республиканцев. 
— Даю честное слово, — хныкал этот негодяй. — Даю честное слово, если мне 
даруют жизнь, никогда не прикоснуться к оружию. 
— Откуда у тебя честное слово, предатель и сын предателя? — сказал кто-то из 
бойцов. 
В комнату внесли человека с рассеченной губой. Я сразу узнал и его. Это был 
Селестино Рос, механик подводной лодки «С-1», на которой я плавал с год назад. 
Признаться, и тогда он казался нам подозрительным. Его не любили офицеры и ему 
не верили матросы. А сейчас он стоял взлохмаченный, небритый, с залитым кровью 
лицом. Он тоже был одним из организаторов и руководителей мятежа. Его поймали 
за пулеметом. Селестино Рос все еще пытался стрелять в республиканцев. 
Он узнал меня и закричал: 
— Спасите меня, тениенте! Моя жизнь в ваших руках! 
Признаться по совести, я совсем не хотел спасать этого франкиста. 
Мятежников увели. 
В комнате, кроме нас, остались командир и комиссар 206-й коммунистической 
бригады. Они нам рассказали о событиях, происшедших за эти несколько дней. 
Мятежники захватили морской арсенал, береговые батареи и «Капитанию». Утром 
пятого марта они предложили флоту немедленно уйти из бухты, а в противном