Летчик-истребитель. Боевые операции «Ме-163»
Мано Зиглер


Me-163


Мано Зиглер

Летчик-истребитель

Боевые операции «Ме-163»





Глава 1

ОПЫТНОЕ КОМАНДОВАНИЕ 16


Чудесным июльским днем 1943 года я вышел в Бад-Цвишенане, в Ольденбурге, из 
старенького поезда. Казалось, расшатанные колеса, унося состав вдаль, 
незатейливо и трогательно одновременно выстукивают слово «победа». Я запрокинул 
голову, устремив взгляд в безоблачное небо; небо, которое хранило тайну, 
зашифрованную истребителями, оставившими в нем дымные круги. Пилотируемый 
реактивный самолет – умопомрачительно быстрый – взмывает ввысь, словно стрела! 
Это невозможно! Такой скорости достичь невозможно. Это похоже на абсурд, разве 
нет?

Я стоял на перроне маленькой железнодорожной станции, с восхищением глядя в 
пустое небо. Но действительно ли там ничего не было? Я смотрел и заметил 
крохотное черное пятнышко, появившееся на небосклоне, растущее с феноменальной 
скоростью и превращающееся на моих глазах в предмет, напоминающий бумеранг, 
который зашел на вираж, спикировал вниз, выполняя резкий маневр, а затем, 
промчавшись беззвучно, словно призрак, скрылся за деревьями.

Охранник, несший вахту на воротах аэродрома, смерил меня более чем 
подозрительным взглядом так, будто бы на мне были надеты, как минимум, ласты и 
парик. Он тщательно изучил мои документы, очевидно, не в силах поверить, что 
перед ним настоящий лейтенант Зиглер, посланный с рапортом в командование 16 в 
Бад-Цвишенане. В конце концов наличие моего удостоверения подтвердило тот факт, 
что я являюсь вышеупомянутым лейтенантом, и он позволил мне войти в тот мир, 
который формально даже и не существовал, в мир нирваны. Неожиданно я вздрогнул 
от заложившего уши рева. Раздавшийся звук можно было сравнить с таким шипением, 
будто бы громадный, раскаленный докрасна утюг окунули бы в такую же огромную 
ванну. А еще, наверное, именно такие звуки издает разъяренный дракон! У меня 
закружилась голова, и моему изумлению не было предела, когда я увидел нечто 
сине-черного цвета, похожее на грозовое облако, толкающее перед собой предмет, 
ускоряющийся все сильнее и сильнее и, наконец, оттолкнувшийся от земли и 
устремившийся ввысь. Так и стоя с открытым от изумления ртом, я еще не успел 
опомниться, а предмет уже растворился в воздухе. Мне ничего не оставалось, как 
констатировать, что у меня начинаются галлюцинации. Будто и не было несколько 
мгновений назад никакого самолета, и только серый след, оставшийся в воздухе, 
говорил об обратном. Спустя совсем немного времени новый объект, очень похожий 
на тот, за которым я наблюдал, стоя на железнодорожной станции, плавно пронесся 
в воздухе, закружился и рухнул на землю.

Не в силах сдержать любопытство, я бросился к месту, где сейчас лежал самолет, 
словно мотылек, опаливший крылья. Так началось мое знакомство с «летающими 
бомбами», а также с летчиками из разных немецких летных отрядов. Здесь их было 
около тридцати человек, часть из которых прибыли служить добровольцами, а 
остальные были направлены в Бад-Цвишенан для испытания нового оружия и, таким 
образом, прохождения своего боевого крещения.

В тот же самый день, но чуть позднее я увидел дымящийся и шипящий предмет, 
который я уже имел удовольствие созерцать ранее и который оказался вовсе не 
«летающей бомбой», а его предшественником, «мессершмитом» – «Ме-163А». 
Несколько его моделей были специально созданы для того, чтобы ознакомить нас с 
особенностями полетов. «Доверять – значит уважать», – подумал я, направляясь в 
сопровождении Отто Ортзена и Герберта Лангера к большому ангару, где у меня 
была возможность подробнее исследовать этого маленького монстра и, может быть, 
хоть что-то понять, найти ответы на интересующие меня вопросы. Отто был одним 
из техников, а Герберт, совсем юный младший лейтенант, – адъютант нашего 
командира, который в настоящий момент отсутствовал.

В полумраке ангара, словно съежившийся детеныш летучей мыши и в то же время 
грациозно распрямивший свои крылья, стоял он – «Ме-163А». Отто открыл люк 
фюзеляжа, и я уставился на запутанные трубки, которые имели огромное сходство с 
внутренним устройством обыкновенного холодильника. Как мне объяснили, это 
оказался двигатель! Хотя одна из трубок была расположена в форме буквы Z и 
проходила через другую – в виде буквы Т, обе они распределяли горючее в камеру 
сгорания, где сразу же происходило зажигание, создающее тягу, эквивалентную по 
мощи двум тысячам лошадиных сил. Отто и Герберт разговаривали, как два 
профессора зоологии, обсуждающие скелет ихтиозавра, будучи знатоками в этой 
области. Для меня же предмет их беседы являлся абсолютно неизвестным, и поэтому 
было непросто уловить, о чем идет речь. Меня сильно впечатлил тот факт, что в 
столь маленьком двигателе самолета тяга равна двум тысячам лошадиных сил. Это 
казалось невообразимым, и в то же время так оно и было!

Следующим поразительным открытием для меня явилось то, как здесь был 
организован быт. Еду готовили потрясающе вкусно! Отварной рис со сметанным 
соусом и фруктовым вареньем, аппетитные омлеты с вареными почками, макароны 
высшего сорта с подливкой и гуляшем и бесконечное количество разнообразных 
других блюд, которые уже довольно давно исчезли с немецких столов. А завтрак? 
Подрумяненные ломтики хлеба вдобавок к приготовленной яичнице-болтунье или 
яйцам, сваренным всмятку; кстати, тосты жарились из первосортного белого хлеба! 
О черном – здесь даже не слышали. И все эти пиршества дополнялись натуральным 
кофе и чаем. Когда я осведомился, почему здесь такое хорошее питание, то в 
ответ, в первый раз, услышал такой зловещий термин, как «строжайшая диета». 
Штабной врач, доктор Данкер, специалист по проблемам здоровья, возникающим в 
связи с высотными полетами, которого специально направили в наш отряд, объяснил 
мне, что самолет «Ме-163» обладает таким эффектом, от которого человеческое 
тело становится очень сильно похоже на закрытую книгу. Также это происходит в 
результате громадных нагрузок при высоких скоростях реактивного истребителя. На 
самом деле так называемая «строжайшая диета» являлась не чем иным, как 
превентивной мерой, направленной на то, чтобы избежать попадания в организм 
неудобоваримой или вызывающей газообразование пищи. В общем, в нашем организме 
не должно было оказаться тех продуктов питания, которые могли бы ухудшить 
самочувствие, ведь перегрузки организма и так были велики. Мысленно я печально 
попрощался с идеей полакомиться в ближайшее время своим любимым гороховым супом 
с беконом. Еще доктор мимолетно упомянул, что ожидает меня на следующее утро в 
барокамере, для прохождения моего первого испытания!

Также я должен был доложить о себе командиру, который прибыл позднее, вечером 
того же дня. Абсолютно искренне я чувствовал сильное волнение. Просьба 
перевести меня на реактивные машины отклонялась до этого дважды, и 
обосновывался отказ тем, что я был «слишком старым». В действительности, в свои 
тридцать пять лет, я считался «взрослым мужчиной» по существующим стандартам 
для пилотов истребителей. Но очень скоро я обнаружил, что наш командир 
Вольфганг Шпёте, который имел около ста побед на счету и звание кавалера 
Рыцарского креста с дубовыми листьями, не придает моему возрасту особого 
значения. Он подчеркивал свое дружелюбие, и я почти сразу же попал под его 
влияние и даже простил ему тот факт, что он, очевидно, не ожидал от меня особых 
успехов, в силу моего возраста. Сам он был человеком дела, верно исполняющим 
свой долг, и, даже будучи не на задании, всегда хотел находиться в центре 
событий, как говорится, быть «хозяином положения».

Все, находящиеся в Бад-Цвишенане, приехали из разных мест: с русского фронта, 
из Франции, Африки, Италии или Финляндии. Каждый человек был личностью, 
индивидуальностью; по характеру ребята отличались друг от друга кардинально, но 
одно объединяло всех – общий язык и страсть к полетам. Несмотря на бессчетное 
количество мнений, мы являлись одной «связкой». Следующие за этим днем долгие 
месяцы наша жизнь порой была невыносимо трудна, но это лишь более сплотило нас, 
сделав одним целым, одной командой, готовой на любые отчаянные подвиги.






Рис. 1. Рыцарский крест с дубовыми листьями



Следующее утро я встретил в барокамере. Это специальное оборудование было 
захвачено и вывезено из Советского Союза и напоминало металлическую капсулу, 
размером с половину железнодорожного вагона. Доктор Данкер пригласил нас войти 
в трубу через массивную стальную дверь, напоминающую стальную камеру в банке. 
При входе внутрь сразу появлялось ощущение, будто находишься на подводной лодке.
 Здесь стоял длинный стол, где лежали карандаши и бумага, и я сел между 
Гербертом Лангером и Фритцем Кельбом, которые приехали сюда на несколько дней 
раньше и, вероятно, были уже более приспособлены к здешним условиям. Лязгнув, 
дверь закрылась, и зоркие глаза Данкера стали следить за нашей реакцией через 
«шпионский глазок», располагающийся в верхней части двери. Для меня было 
сомнительным удовольствием путешествие в подводной лодке, а в этой камере с 
низким давлением именно такая атмосфера и была, особенно когда дали команду на 
откачку воздуха. Фритц сухо прокомментировал, что несколько человек уже умерли 
в этой камере.

– А некоторые окоченели от холода, – добавил Герберт, когда новенькие стали 
издавать хлюпающие и присвистывающие звуки, и затем стук зубов наполнил трубу, 
а стрелка циферблата, находящегося перед моими глазами, стала четко 
приближаться к отметке тысяча… две тысячи… три тысячи… четыре тысячи метров. И 
одновременно в камере становилось все холоднее и холоднее. Мы вцепились в 
карандаши и начали записывать на бумаге числа: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8!.. Когда 
стрелка на циферблате приблизилась к отметке семь тысяч метров, я почувствовал, 
что моя правая рука стала неметь, но я упорно продолжал писать. Сидя следом за 
мной, Фритц принялся выстукивать мелодию, и я присоединился к нему, в то время 
как Герберт болтал что-то невразумительное. Судорога у меня в руке не проходила,
 и я почти не чувствовал карандаш, зажатый между пальцами. Стрелка приблизилась 
к отметке восемь тысяч метров. На какой-то момент уши заложило, а затем стрелка 
пошла в обратную сторону, сопровождая свой ход чудовищным шипением. 
Приблизительно на уровне четырех тысяч метров Фритц заметно оживился, а Герберт 
стал разминать задеревеневшие пальцы. Я почувствовал себя кротом, очнувшимся от 
долгой зимней спячки, и не мог не усмехаться, глядя на полосы, которые начертил 
на листе. Первые линии были четкими и аккуратными, но постепенно они 
становились корявыми, будто их дрожащей рукой начертил восьмидесятилетний 
старик. На уровне шести тысяч метров линии делались ломаными, переходя из 
ровных полосок в замысловатые иероглифы.

Когда давление между нашей стальной коробкой и внешней средой выровнялось, 
доктор Данкер открыл дверь, и сразу же я обнаружил несколько интересных фактов 
вокруг себя. Находясь на отметке восемь тысяч метров, я практически перестал 
осознавать происходящее. Состояние было близким к такому, что спустя несколько 
минут и Фритц, и Герберт, и я должны были плавно перейти в мир иной. И о чем 
только думал наш чудесный доктор?! Тогда я решил попробовать дружелюбно 
поговорить с доктором о нашем положении, на что сразу же получил исчерпывающий 
ответ, что такие непростые испытания необходимы ежедневно для достижения нужной 
спортивной формы, требуемой для осуществления полетов. Для того чтобы выдержать 
сильнейшие перегрузки, очень важно научиться распознавать болезненные симптомы. 
Могло случиться, что наша система подачи кислорода выйдет из строя или будет 
повреждена в бою, а мы не сможем немедленно изменить высоту и, соответственно, 
фактически не вернемся на землю живыми. Нам было рассказано, что при появлении 
симптомов нужно, устремив нос истребителя вниз, резко идти на снижение, 
спускаясь до безопасной высоты, четырех тысяч метров. Все это, конечно, 
требовало усиленных тренировок для любого летчика-истребителя, испытывающего 
колоссальные перегрузки. Чувствуя ноющую боль в желудке, сидя в барокамере, 
словно подопытный кролик, я мысленно настраивался на следующие испытания. Мои 
коллеги, Фритц и Герберт, выдали мне обмундирование, необходимое для тренировок 
на «летающей бомбе». Снаряжение включало в себя такие принадлежности, как 
ботинки на меху, шлемофон с проводами связи, парашют, специальные перчатки и 
еще много всякой всячины. Основным в обмундировании считался комбинезон, 
изготовленный из специальной защитной ткани! Фритц прокомментировал ситуацию, 
предвосхищая мой вопрос:

– Когда станет тяжело дышать, вместо того чтобы выбраться из кабины, ты сгоришь,
 как фитиль, потому что в таком костюме не шибко развернешься!

– О чем это ты? – спросил я.

– Такое иногда случается. К примеру, если рванет топливный бак! – ответил он.

В дальнейших объяснениях я не нуждался!




Глава 2

ПРАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ НАЧИНАЮТСЯ


Практический курс моего обучения в качестве пилота истребителя начался в тот же 
самый день, и именно эта часть занятий оказалась наиболее опасной, хотя все 
началось вполне безобидно; на этот раз нам предстояло освоить легкие планеры. С 
самого начала они были хорошо известны под названием «грюнау бэби» и «краних», 
но очень скоро нас перевели в категорию «хабихт», за маленький размах крыльев. 
За счет уменьшенного размаха скорость при приземлении возрастала, и наш так 
называемый «штуммель-хабихт» садился на скорости 62 километра в час, которая 
для планера была вполне достаточной. В дальнейшем на «Ме-163А» мы садились со 
скоростью около 100 километров, а идеально оснащенный «Ме-163В» – истребитель 
«комета» – касался земли, имея скорость 137 километров в час! В сущности, такая 
посадка осуществляется без выпускания шасси, так как «комета» сбрасывает свое 
шасси, едва оторвавшись от земли.

Такому высокоскоростному приземлению сопутствовали проблемы, а именно тот факт, 
что если пилоту машины не удавалось с первого раза удачно посадить самолет, то 
у него не было шанса пойти на повторный круг, как у обычного самолета. Не имело 
значения, с какой высоты и с какого направления он заходил на посадку; в любом 
случае он должен был рассчитать все таким образом, чтобы сесть максимально 
мягко.

Итак, начались наши учения. Нам предстояло стать такими специалистами, чтобы 
без вреда для планера посадить его, не ошибившись ни в чем.

Каждый летчик знает: научиться летать лишь немногим сложнее, чем научиться 
сажать машину! Инструктор, обучая навыкам, требующимся при посадке, 
одновременно рассказывает множество других важных вещей. Управлять простым 
самолетом в безоблачную погоду легче, чем помогать бабушке сматывать шерсть в 
клубок, но когда нужно сажать машину, вот тут может возникнуть путаница. К 
сожалению, «Ме-163» был одноместным самолетом; видимо, при всей 
изобретательности конструкторов, им не хватило смекалки, куда же можно 
установить второе сиденье в этом крошечном самолете.

Тогда, в Бад-Цвишенане, нам больше рассказывали, нежели показывали на деле, как 
посадить этого маленького неподдающегося зверька.

Первое и самое основное, что нам следовала запомнить, было то, что при посадке 
необходимо очень мягкое касание. Несоблюдение этого правила означало не только 
повредить самолет; это бы наверняка привело к смещению позвонков у пилота! Нам 
рассказывалось, что «грязная» посадка или посадка вне периметра аэродрома 
запросто может привести к необратимым последствиям для пилота или перелому 
крыла у самолета; также машина могла скапотировать, и в результате 
воспламенения ракетного топлива, оставшегося в баках, летчик не имел никаких 
шансов к спасению. В случае грубой посадки опасность взрыва была не просто 
реальной, а скорее всего вероятной. Естественно, я очень хорошо понимал суть 
этого так называемого волнительного разговора, нужного для того, чтобы немного 
сбить спесь и убавить самомнения у беззаботных молодых кандидатов, бесстрашно 
готовых к полетам. Но в то же время даже старшие по возрасту и более опытные 
бойцы чувствовали, что все не так легко и просто, как выглядит на первый взгляд.
 У меня было ощущение, будто я только что появился на свет; я чувствовал себя 
беззащитным дураком, не представляющим, как себя вести и что делать. Эта смесь 
перекиси водорода и гидрата водорода, а еще метилового спирта могла всем нам, и 
опытным военным, и новичкам, обеспечить бесплатный проход на тот свет.

Я сразу познал на собственном опыте очень неприятное чувство беззащитности. 
Находясь в ангаре для истребителя, я был вместе с двумя нашими техниками, Элом 
и Отто, которые демонстрировали мне, какова мощь горения ракетного топлива.

Отто положил поддон на пол ангара и осторожно разлил в две или три небольшого 
размера емкости жидкость белого цвета. Потом он отступил и капнул несколько 
капель другой жидкости в те же емкости. Результат не заставил себя ждать – 
свист, хлопок и черное пламя появились одновременно! Вообще-то меня не так 
просто испугать, но, когда Эл отметил, что «комета» несет в себе две тонны 
такой гремучей смеси, цвет моего лица сделался неестественно белым. Еще он 
добавил, что у «Ме-163А» топливо подразделяется по названиям на буквы Т и Z, 
принимая во внимание, что «Ме-163В» носили в названии своего топлива буквы Т и 
С. Истинная же сущность состава горючего, скрытая под аббревиатурой, была 
узнана мной спустя много лет, в действительности уже после войны. Мы были как 
малые дети, которые, не спрашивая, ели все, что нам с ложки кладут в рот.

После того как демонстрация горючего была закончена, Отто, наклонившись над 
поддоном, окунул большой палец в жидкость.

– Не желаешь попробовать? – спросил он. – Окуни палец быстро.

Я макнул кончик пальца в жидкость и сразу же вытащил. Через несколько секунд он 
побелел, и стало жечь кожу. Отто уже засунул палец в рот и, смеясь, посоветовал 
мне последовать его примеру, если я хоть немного беспокоюсь за свой палец. Не 
мешкая, я засунул обожженный палец в рот, и почти тут же слюна нейтрализовала 
ожог.

Вечером у меня появилась возможность остаться в одиночестве. Фритц и Герберт 
ушли куда-то за пределы части, и я не придумал ничего лучше, как прогуляться в 
Бад-Цвишенан. Благородного вида уже немолодой человек, внешне похожий на 
Бисмарка и Вильгельма II одновременно, присел за мой столик в маленьком 
ресторанчике, и спустя какое-то время мы разговорились. Сначала поболтали о 
погоде и обсудили новости с фронта, обрывисто, кто что знал, а потом, 
неожиданно, он перегнулся через стол и, приблизившись губами к моему уху, 
попросил меня подойти к другому входу ресторана. Я очень удивился, но он 
настаивал, добродушно глядя на меня и по-отечески приговаривая:

– Пойдем, пойдем. Скажи мне, друг мой, сможешь ты пролететь вон там завтра?

Выражение моего лица сделалось еще более загадочным, а пожилой джентльмен 
прошептал с конспираторским видом:

– Всем известно, что скоро случится. Ты ведь летаешь над британским побережьем, 
не так ли?

Я пожал плечами, а мой собеседник кивком подозвал официанта и шепнул ему на ухо 
что-то, а затем, снова повернувшись ко мне, произнес:

– Ты можешь ничего не рассказывать мне, но мы-то видим все каждый день. 
Самолеты улетают и никогда не возвращаются назад, а еще от них такой страшный 
шум!

После второй выпитой бутылки вина я уже знал наверняка, что являюсь «одним из 
тех парней», которые летают над британским побережьем, а затем исчезают. А 
потом торпедные катера вылавливают их из Канала! Возвращаясь на аэродром, я 
благодарил Бога за то, что умею плавать!



Инструктаж по мягкой посадке «штуммель-хабихта» продолжался несколько дней, но 
все это ничегонеделанье очень скоро закончилось, и началась более серьезная 
сторона наших учений. Тридцать новоиспеченных пилотов принялись за дело, и их 
заданием стало провести эксплуатационные учения на самых опасных и 
непредсказуемых самолетах, которые когда-либо существовали, а именно «комета». 
Нашими инструкторами были наш командующий офицер Вольфганг Шпёте, его 
вездесущая тень Йозеф Пёхс, его правая рука Тони Талер и храбрый маленький 
Рудольф Опитц, которого все звали просто Пиц. Вольфгангу и Пицу было еще далеко 
до того возраста, когда пилотов можно назвать «стариками», но по налету часов и 
опыту оба они были ветеранами «кометы» еще в Пенемюнде, а Тони и Йозеф, также 
прошедшие всю школу и изучившие все секреты, постоянно прогрессировали в летных 
навыках.

Прообраз «кометы» и первые реактивные двигатели уже прошли интенсивные 
испытания в Пенемюнде, где создавалось оружие «V-1» и «V-2»[1 - «Фау-1» и 
«Фау-2». (Примеч. ред.)]. Под руководством ведущих летчиков мы изучали 
реактивную технику и тактику ее применения.

С помощью лекций и фильмов мы, новобранцы отряда, постепенно изучили за это 
время все, что необходимо было знать о «Ме-163». Мы узнали всю историю 
истребителя с первых дней его существования, узнали, какие истории случались с 
ним, и, более того, что очень важно, – что в принципе могло происходить с 
самолетом. Хотя слишком много слов никогда не говорилось, мы все осознавали тот 
факт, что двигатель истребителя имеет капризный характер; отрыв от земли или 
посадка могли спровоцировать его на взрыв, а также он мог и без провокации 
взорваться в любой момент! Проводились постоянные эксперименты с целью избежать 
подобного неприятного случая, но никто не мог дать гарантии, что мы не взлетим 
на воздух, даже не имея нескольких секунд, чтобы получить хоть малейшее 
предупреждение. Не выбирая выражений, наши инструкторы объясняли, что стекла в 
кабине пилотов запотевают до такой степени, что, фактически, лишают летчика 
видимости, в то время как постоянно существует риск возгорания. В случае пожара 
нам было необходимо покинуть как можно скорее эту крошечную скорлупу, 
называемую кабиной самолета, стараясь не оказаться охваченным огнем.

Когда мы уже больше не нуждались в инструктаже, начались более неприятные 
события в нашей жизни, одним из которых стало то, что мы должны были научиться 
не зависеть полностью от наших комбинезонов, призванных защищать нас от огня в 
случае возгорания топлива. А это все равно что забыть сбросить шасси после 
взлета.






Рис. 2. «Ме-163А»



Из всех этих предупреждений и объяснений, для чего нужны рычаги, кнопки, ручки 
и приборы в кабине нилота, и состоял наш теоретический курс. Многое из 
рассказанного прошло мимо и вылетело из наших голов, но все же основные навыки, 
приобретенные там, остались с нами на всю дальнейшую жизнь.

Наши практические учения начались с планирующих полетов на «Ме-163А», с заменой 
топлива на то, которое используется в грузовых машинах. Двухмоторный 
«Мессершмит Bf-110» служил нашим буксировщиком, таща за собой «Ме-163А» на 
стометровом стальном тросе. После взлета «комета», в которой находился один из 
обучаемых нилотов, сбрасывала шасси и, поднявшись на несколько тысяч метров, 
следуя за «Bf-110», отсоединив буксирный трос, скользила по воздуху.

Наконец, подошла и моя очередь взобраться в крохотную кабину «Ме-163А». Фонарь 
кабины закрылся, рычаги управления были проверены, и, резко дернувшись, я 
бешено помчался по взлетной полосе. И вот я поднялся в воздух и, едва колеса 
оторвались от земли, я почувствовал накатившую на меня волну легкого, на резко 
увеличивающегося волнения. На высоте трех тысяч метров отсоединил трос, и 
сейчас я помню несколько наиболее примечательных моментов, которые последовали 
в следующие минуты. Все сомнения и страхи, порожденные угрожающими фактами, на 
примере которых нас обучали, казалось, покинули меня, и с бьющей через край 
энергией я взмыл ввысь, оставляя на небе круги. Но вместе с тем очень скоро 
взгляд на альтиметр привел меня в чувство, и я пошел на снижение. Я слышал 
удары сердца, когда мой самолет с гулким звуком полетел навстречу земле, а 
потом осторожно стал поворачивать и, спустившись до высоты шестисот метров, 
пролетел над полем. Руль высоты правее… чистый проход вдоль полосы… небольшой 
крен, выравнивание машины, и вот я коснулся земли, заскользив по асфальту с 
безумной скоростью, и машина остановилась.

Я поднялся в кабине, всем своим видом показывая беспечность, и невозмутимо 
пошел к остальным ребятам, чувствуя себя полностью удовлетворенным. Некоторые 
инструкторы смотрели на меня с явной критикой во взгляде, но Тони Талер сказал, 
что для первого раза это была неплохая посадка, и для меня этого было вполне 
достаточно. В тот же момент Тони обратил наше внимание на «Ме-163А», который 
готовился взлетать на другой стороне поля. Для нас этот самолет был уже не 
планером, а истребителем с полными баками горючего, и, естественно, мы 
устремились через поле, чтобы поближе рассмотреть его.

Отто и Эл суетились возле самолета, как цыплята около мамы-курицы, а Рудольф 
Опитц пристегнул себя ремнями безопасности в кабине. Крышка люка захлопнулась… 
послышался треск… солнечный луч отразился от металла… и Пиц понесся по полосе, 
оставив клуб гари. Шасси дикими скачками понеслись по полю. Пиц надавил на 
ручку управления, и самолет, словно летучая мышь, оторвался от земли. Внезапно 
на высоте между двумя и тремя сотнями метров ревущий звук мотора смолк! Тяжелое 
облако гари вырвалось из хвоста самолета, который лишь секунду до этого несся 
стрелой ввысь, а теперь стал стремительно падать. «Пиц, будь осторожнее!» Ужас 
парализовал всех, кто наблюдал за этой картиной, которая напоминала замедленный 
кадр в фильме, хотя все происходило молниеносно. Баки были наполнены до краев. 
Не войди в штопор, друг! Машина блефует! Все смотревшие затаили дыхание, когда 
Пиц стал выправлять свой тяжелый самолет. Я закрыл глаза, ожидая взрыва, 
который должен был произойти неминуемо, но, чудо из чудес, самолет повернул и 
стал снижаться. Наверняка баки с горючим разлетятся на куски в ту же секунду, 
как самолет дотронется до земли, но нет, взрыва не последовало, и Пиц коснулся 
земли легко, словно перышко, отбросив крышку люка над собой, когда машина 
встала как вкопанная. Мы сразу же окружили самолет, помогая Пицу подняться с 
кресла и одновременно заливая водой горящий хвост самолета, который угрожающе 
продолжал коптить! Пиц, бледный и трясущийся, облегченно присвистнул, пожал 
плечами и, пробормотав что-то по поводу удачного расположения звезд тот день, 
побрел в направлении столовой. Мы пошли за ним, и Тони очень красочно убеждал в 
нецелесообразности какой бы то ни было попытки соперничать с ним в подобных 
условиях чтобы на такой малой высоте суметь вывести самолет из крена, хотя 
сразу же обеспечил полезными советами.

– Если такое произойдет с кем-то из вас, – сказал Тони, – тяните рычаг, чтобы 
быстро избавиться от горючего, и попытайтесь сесть ровно, без поворотов и 
наклонов.






Рис. 3. «Ме-110»



– А если удастся, берите курс прямо на кладбище, чтобы сэкономить расходы, – 
добавил Фритц сухо.

Спустя несколько секунд «Вf-110» приготовился к взлету, включив двигатели, и 
наши занятия были возобновлены. В тот вечер в суматохе мы слышали, что 
двигатель на самолете Пица отказал из-за неполадок, возникших при ускорении. 
Это могло служить правдой, а могло – оправданием. У нас не было возможности 
поговорить о таких вещах, потому что все технические вопросы являлись 
сверхсекретной темой. С другой стороны, мы уже знали, какие неполадки наиболее 
часто возникают при наборе скорости. Могла произойти остановка в подаче топлива,
 и, как следствие, мотор мог заглохнуть, но избежать этой проблемы было не так 
просто. Это было равносильно тому, что сказать водителю, который едет но горной 
дороге – серпантину, строго соблюдать скорость 60 километров и не сбавлять даже 
на поворотах. Как бы там ни было, но тот случай мистического спасения Пица 
многим из нас оставил в ту ночь надежду, что в жизни нужно верить в лучшее.




Глава 3

«САМОСТОЯТЕЛЬНЫЙ» СТАРТ


По окончании курса нашего обучения планеризму наступил день, когда мы, совсем 
еще неопытные юнцы, должны были произвести свой первый самостоятельный старт. У 
некоторых из нас, настроенных особенно скептически и отягощенных зрелищем, 
увиденным во время полета Пица, развеялись иллюзии, что старты непременно 
должны пройти успешно, потому что даже у таких асов, как Пиц, Шпёте и Тони 
Талер, могли случаться накладки. И хотя большое количество успешных полетов 
наших инструкторов говорило об обратном, все же неприятное ощущение перед 
полетом Фритца Кельба, который шел первым, не покидало нас. Перед тем как 
подняться в кабину, он порылся у себя в кармане, вытащил смятую пачку сигарет и 
протянул мне, торжественно проговорив:

– Вот, Мано. Осталось три штуки. Выкури их в намять обо мне, если там, в 
воздухе, меня разнесет на кусочки!

Но «Ме-163А» не разнес его на кусочки, и я представил, что слышу радостный крик 
Фритца, когда он стрелой рассекал небо, волоча за собой сине-черный клуб дыма. 
Его машина была в полном порядке, и вот он с диким ревом промчался высоко над 
нашими головами. Фритц ловко и без ошибок посадил самолет, а потом крикнул мне:

– Эй, Мано! Этому полету я бы предпочел только одно – прогуляться с самой 
красивой девушкой Берлина!

Эти слова означали то, что он очень доволен выполненным заданием.

Затем настал мой черед. Никогда в жизни мне не приходилось оседлывать жеребца, 
но, выпади мне такая возможность, я уверен, что чувствовал бы то же самое, что 
и перед своим первым самостоятельным стартом. Я сильно волновался; капли пота 
выступили на лбу, и волосы прилипли к голове. Во рту пересохло, а ладони стали 
липкими. Я буквально заставил себя сесть в кабину. Всего несколько секунд 
паники, и спокойный голос инструктора дал мне наставления, и мучившие меня 
страхи улетучились сами собой. «Крепко держи ручку управления во время отрыва 
от земли… сбрасывай шасси, когда наберешь несколько метров… натяни рычаг 
немного на себя, когда будешь пересекать границу аэродрома». Затем мне было 
сказано, что я должен снизиться и выполнить серию произвольных поворотов, 
постепенно делая их все более частыми, но постоянно следя за высотой, и, 
наконец, произвести нормальную посадку. Все это звучало совсем просто, но не 
сыграет ли этот чертов истребитель со мной злую шутку?

Мне без труда удалось удержать в равновесии тяжелый хвост, и, со звеневшими в 
ушах словами «Не забудь про шасси!», фонарь кабины надо мной захлопнулся, и я 
приготовился к полету. Быстро все проверив и установив ручку подачи топлива в 
нужное положение, включил стартер. Двигатель запустился. Система заработала, и 
я немного расслабил левую руку, лежащую на руле, и, к моему огромному удивлению,
 оглушающий грохот самолета в самой кабине был немного тише. Затем сила в две 
тысячи лошадиных сил притянула меня к креслу и понесла мой самолет через поле 
все быстрее и быстрее. Внезапно тряска прекратилась, и я поднялся в воздух. Это 
свершилось! Самолет зарычал и громыхнул, когда я сбросил шасси, и этот 
малюсенький «Ме-163А» метнулся ввысь, словно стрела, выпущенная из лука. 
Отметки границы аэродрома были подо мной, и я с облегчением повел ручкой 
управления. Я сидел откинувшись назад, и вокруг меня ничего не было, кроме 
голубого неба и темной синевы надо мной. Потрясающе! Нет другого слова, которым 
можно выразить испытанное удовольствие, когда я поднялся на самую высоту. Мои 
мозги теперь освободились от всех мыслей, ранее внушавших страх, и я ни о чем 
не мог думать, кроме как о прелести полета и о том, как прекрасна жизнь. Но 
очень скоро мои мечты прервали мирские заботы: идти верным курсом, соблюдать 
нужную высоту, следить за давлением, за тягой двигателя и другими приборами. Я 
должен был быть готов к докладу после полета, и потому было естественно, что я 
наблюдаю за всеми этими нелепыми циферблатами и запоминаю все их показания.

Резкий толчок вывел меня из раздумий, и я ощутил, как мой самолет закачало, и 
он завис в воздухе. Я потянулся вперед, насколько это возможно было сделать 
из-под пристегнутого ремня, неожиданно осознав тот факт, что гул вокруг меня 
прекратился. Топливо закончилось. Казалось, тишина укутала меня, словно мягкое 
покрывало. И вдруг неведомая сила неистово потянула самолет на несколько сот 
метров, а затем скорость начала снижаться. Взглянув на альтиметр, я увидел, что 
нахожусь на высоте четырех тысяч метров и уже можно начинать виражи. Я опустил 
крыло и накренил самолет вправо, увидев внизу сверкающее в солнечных лучах 
озеро в Цвишенане. Мне сразу вспомнилось детство, счастливые дни, то 
незабываемое мирное время. Да, я не мог и представить себе вероятность того, 
что когда-то мне придется совершить вынужденную посадку на воду этого самого 
озера. Наши инструкторы информировали нас, что в случае вынужденной посадки 
истребитель камнем пойдет на дно, и мы должны быть изворотливы, чтобы вовремя 
выплыть из кабины и не затонуть вместе с самолетом. Насколько я мог разглядеть, 
пролетая дальше, подо мной ковром растянулись поля, и меня забавляла мысль, что 
всего несколько дней назад многие из нас, сидя на берегу, коптили 
свежепойманных угрей, а вечером пили крепкий бренди, устроившись в маленькой 
пивной, которая находилась где-то здесь, среди этих полей. А наутро мучились от 
похмелья.

Мне чертовски не повезло; погода в тот день была совершенно не предназначена 
для полетов! Меня постоянно донимали неприятные мысли, что я могу впечататься в 
землю. Это было так просто. Я чувствовал, что-то должно произойти – или 
внезапно откажет двигатель, или что-то случится с крылом. А может, я не смогу 
найти аэродром. Но нет, ничего такого не случилось, и касание земли было мягким.
 С тех пор я навсегда привязался к своему маленькому смелому «Ме-163А».




Глава 4

ПРИБЫТИЕ «ЛЕТАЮЩИХ БОМБ»


Человек так устроен, что может привыкнуть к любым условиям, главное – время; 
будь это однообразный рутинный ежедневный труд в офисе с раздражительным 
боссом-самодуром или монотонное пребывание в барокамере и полеты на реактивных 
истребителях. Очень скоро мы стали взбираться в кабину «Ме-163А» почти каждый 
день, хотя, положа руку на сердце, это было далеко не то же самое, что сесть в 
свой автомобиль и поехать в офис. Барокамера была значительно дискомфортней, и 
наш замечательный доктор Данкер, заходя в нее, наверное, чувствовал, как мы 
ругаемся про себя последними словами, хотя впоследствии мы стали ценить его 
усилия по обеспечению нашей отличной формы, что являлось необходимым условием 
для полетов. Тогда как в самом начале наших тренировок ничто сильнее не 
угнетало нас, чем нахождение в ситуации, когда нас медленно «поднимали» на 
восемь тысяч метров и давление скакало, а потом мы вновь оказывались под 
нормальным давлением и оно менялось при этом менее чем за тридцать секунд. Во 
время этих жутких перепадов давления мы ощущали, как все внутренности 
раздуваются, будто воздушные шары, и мы кричали, испытывая боль, а головная 
боль была просто невыносимой. Очень правильно, что доктор Данкер ни на миг не 
сводил с нас глаз и быстро регулировал давление в камере, если видел, что 
кому-то становилось плохо. Тем не менее, мы утешали себя осознанием того, что 
мучения в барокамере приведут нас к тому дню, когда первый из наших «Ме-163В» 
станет по праву называться «летающей бомбой» и сможет занять достойное место в 
16-м опытном командовании.

В то самое время произошел случай, спустивший всех нас с облаков на землю. 
Будучи очень довольным своей семейной жизнью, я и не помышлял, чтобы 
пококетничать с прекраснейшим созданием женского пола, случайно появившимся на 
горизонте, но в Бад-Цвишенане нашлась одна привлекательная девушка, способная 
заставить улыбнуться однолюба, а может, даже женоненавистника. На самом деле 
она была любимицей всего отряда, и мои восхищенные взгляды не были 
единственными в ее адрес. Звали ее Сюзанна. А затем судьба свела ее с Йозефом 
Пёхсом. Йозеф, адъютант командира, был очень красив и являлся образцом мужества.
 Высокий, темноволосый, всегда в отличном настроении, он имел спортивное 
телосложение, и нельзя было не признать, что любая девушка не смогла бы устоять 
перед ним. Теперь, где бы ни была Сюзанна, возле нее крутился Йозеф, повсюду 
сопровождая ее. Выбор был сделан, поэтому мы деликатно отошли в сторону, все мы,
 у кого на глазах развивался этот роман. Наш командир Вольфганг Шпёте был 
закоренелым холостяком, и мы не ожидали от него особенных подвижек в этом 
вопросе, а кто-то ведь должен был играть роль хозяйки на различных праздниках. 
Жена его адъютанта неплохо подходила для исполнения этих обязанностей. Да и 
почему, собственно, не Сюзанна? Потихоньку мы стали подбивать Йозефа официально 
объявить о своей помолвке, и как можно скорее! Роман развивался стремительно. 
Йозеф и Сюзанна встречались каждый день. Мы видели их купающимися вместе в 
озере, взявшись за руки прогуливающимися по пляжу или вокруг аэродрома, а 
вечерами они посещали ольденбургский театр. И мы искренне радовались за них и 
желали, чтобы «первая леди» поскорее заняла свое законное место.






Рис. 4. Посадка в кабину «Ме-163В»



Как-то раз ранним утром Йозеф поднялся в кабину «Ме-163А» и пристегнул ремни. 
Это был один из обыденных полетов, каких уже много состоялось до этого, и Йозеф,
 веселясь и ни о чем не беспокоясь и обменявшись парой шуток с Пицем и Тони, 
закрыл фонарь кабины и запустил двигатель самолета. Пока что все наши полеты 
проходили успешно, и не было ни одного чрезвычайного происшествия. Но судьба 
может быть жестокой и непредсказуемой даже по отношению к такой первоклассной 
машине, как «Ме-163А».

С ревущим грохотом самолет Йозефа помчался по полевой траве, молниеносно 
набирая скорость. Отрываясь от земли, он сбросил шасси, которые рикошетом 
попали по фюзеляжу и повредили его. Звук двигателя стих, шасси, вероятно, 
нарушили подачу топлива. Как такое могло произойти? Находился ли самолет 
слишком низко и налетел на что-нибудь на земле? Йозеф, должно быть, понял, что 
случилось, потому что он задрал нос самолета вверх и по инерции набрал высоту 
около ста метров, а затем, выровнявшись, полетел вперед. Вроде бы ситуация была 
под контролем, и мы вздохнули спокойно, думая, что, имея за плечами богатый 
опыт, Йозеф сумеет выкарабкаться.

Но он подлетел на опасно близкое расстояние к одной из вышек – маяков аэродрома.
 «Будь осторожен, Йозеф!» Конечно, он не мог нас слышать, да и в любом случае 
было уже слишком поздно, так как, очевидно, крылом самолета он закрыл себе 
видимость и зацепился за вышку. Всего лишь легкое касание, но этого было 
достаточно…

Самолет Йозефа камнем полетел вниз, ударился об землю и еще носом прорыхлил ее, 
перед тем как окончательно замер. Все это происходило примерно в двух 
километрах от того места, где мы стояли. Мы бросились со всех ног к самолету, и 
«скорая помощь» уже мчалась к месту катастрофы. Наверняка ничего страшного. Ну 
разве только несколько сломанных костей. По крайней мере, не было ни огня, ни 
взрыва! Мы подбежали одновременно со «скорой», но нашего Йозефа больше не было. 
Бедный Йозеф, наверное, не успел понять, что происходит. Он разбил голову о 
панель приборов. Ничто не могло спасти его. Было слишком поздно. Бедная Сюзанна.


Смерть Йозефа сильно поразила нас, намного сильнее, чем многое увиденное за 
время войны; за те годы, когда мы потеряли много своих товарищей. Но Йозеф стал 
первой жертвой «Ме-163» среди нас.




Глава 5

НАШИ ПЕРВЫЕ ПОТЕРИ


Как-то днем, несколько недель спустя после трагедии, грохочущий локомотив, в 
котором один вагон был опечатан, прибыл на станцию, ведущую к аэродрому, и 
остановился перед самым большим из наших ангаров. Эта новость облетела нас со 
скоростью ветра, наконец-то привезли наш первый «Ме-163В»!

Когда с вагона сняли печати и двери раздвинулись, мы увидели надгробие 
какого-то древнего фараона. Атмосфера накалялась: завораживающая неизвестность 
и масса предположений. При чем тут сокровища Египта! Вот «Ме-163В» был 
настоящим кладом и имел лишь отдаленное сходство со своим предшественником 
«Ме-163А». Никакой утонченности и грациозности в нем не наблюдалось. Довольно 
громоздкие очертания «кометы» подчеркивали ее мощь. Эта машина несла в себе 
энергетику дракона!

Больше размером, чем «Ме-163А», «комета» была раскрашена зловещим красным 
цветом, и ее фонарь круглой формы, расположенный наверху, чем-то напоминал глаз 
дьявола. Этот самолет был красив не изяществом, а, наоборот, привлекал своей 
мощью и тяжестью. Четко обозначенный нос переходил в девяностомиллиметровое 
бронированное стекло, которое защищало от огня противника. По сравнению с 
«Ме-163А» у «кометы» кабина была просторная, как жилая комната. В 
действительности такие размеры кабины объяснялись тем, что конструкторы 
предусмотрели установку 30-мм пушек по обеим сторонам кресла пилота!

– Когда хотя бы одна из них выстрелит, – пробормотал кто-то, – то сможет четко 
попасть в глаз святому Петру!

Тогда как фюзеляж в значительной степени был собран из дюралюминия и легких 
сплавов, крылья были деревянные с фанерным и тканевым покрытием. Для такой 
конструкции самолета казалось фантастическим, чтобы он мог достигнуть таких 
скоростей, как «комета».

Хвостовое оперение не имело руля высоты. Элероны имели большие триммера, 
управляемые колесом в кабине пилота. Закрылки гидравлические, двухпозиционные.

Теперь мы имели свой объект, который могли созерцать и постепенно знакомиться с 
новым видом оружия на его борту. Очень скоро мы выучили множество вещей, 
которые с первого взгляда казались недоступными, и не только для нас, но и для 
техников, которым, уж казалось, известно все об этих самолетах. Отто и Эл были 
хорошими ребятами, но я никогда не пытался вникать в запутанность их профессии 
и не стал бы интересоваться, если бы они даже позволили мне прикоснуться к 
завесе, скрывающей их секреты. Но как раз с этого места моя история становится 
вероисповеданием. Я провел несколько сотен незабываемых часов в воздухе, но не 
менее интересным оказалось, например, устранять возникшие неполадки в фюзеляже. 
Если такое случалось, то приходилось забывать, что ты не инженер, и ни разу я 
не встречал пилота, который стал бы выбирать место для аварийной посадки, 
ничего не предпринимая, тогда как имел достаточно времени, чтобы, к примеру, 
локализовать задымление. Да и со временем нас стали инструктировать, читая 
теоретический курс по техническому устройству истребителя, и я не могу сказать, 
что отнесся с удовольствием к этой стороне наших занятий. Но лишь практика и 
опыт могли действительно чему-то научить, поэтому постепенно эти лекции стали 
для меня такими же обыденными, как и сами полеты.






Рис. 5. «Ме-163В» с реактивным двигателем: Walter HWK 109-590А



Мы изучали, например, что горючее самолета, обозначающееся буквой Т, состоит из 
80 % раствора перекиси водорода в воде, а горючее под буквой С – из 57 % 
метилового спирта, 30 % гидразина гидрата и 13 % воды. Когда горючее Т и С 
соприкасались друг с другом, то возникала реакция, при которой происходил 
распад веществ, сопровождавшийся чудовищным шипением. Walter HWK 109-590А, 
двигатель самолета, сам по себе представлял электрический стартер, турбину, 
топливные насосы и клапаны, уменьшающие давление. Чтобы привести в движение 
двигатель, пилоту требовалось надавить на специальную кнопку, активирующую 
стартер, и тем самым заставить маленькую турбину снабдить небольшим количеством 
топлива Т паровой генератор. Затем стартер выключался, а турбина, работающая от 
парового генератора, начинала качать горючее Т и С из топливных баков в 
распределительный отсек, в соотношении три к одному. Такое соотношение 
определялось клапанами, а затем горючее поступало по двенадцати шлангам в 
камеру сгорания. Камера сгорания представляла собой цилиндр с двойными стенками.
 Процесс сгорания контролировался главным клапаном, который, в свою очередь, 
активировался за счет одного рычага в кабине пилота, при помощи которого 
начиналась подача топлива Т и С. У контрольного рычага имелось пять положений: 
выключенное, малая тяга, а также тяга первой, второй и третьей стадии. Вес 
мотора составлял около 365 фунтов, а общее количество сжигаемого топлива 
равнялось 336 галлонам за четыре-пять минут. Максимальная тяга была не менее 
чем 3700 фунтов, хотя размер турбины был меньше, чем пачка маргарина, а 
регулятор тяги легко мог быть спрятан в кармане брюк! Правда, не совсем в 
маленьком кармане. Весь мотор целиком кренился к воздушной рамке четырьмя 
болтами, и его можно было снять и переместить в течение пары часов.

Перед полетом каждый двигатель истребителя должен был подвергнуться проверке по 
его работоспособности. Т и С баки заполнялись водой, которая затем пропускалась 
под давлением через паровой генератор во впускные трубки. Если при этом трубки 
оставались водонепроницаемыми, а баки полностью опустошались в течение пяти 
минут, тогда мотор был готов к использованию но назначению. К сожалению, 
горючее Т и С растворялось в воде, но самую большую опасность представляло 
топливо Т, которое воспламенялось при малейшем контакте с органическим 
веществом. Поэтому перед любой попыткой запустить мотор обязательно должен был 
присутствовать пожарный, стоящий рядом со шлангом, чтобы, в случае 
необходимости, немедленно нейтрализовать утечку топлива. Можно прекрасно 
представить себе, как выглядели внутренние стены ангара во время испытания 
мотора, когда возникала та самая необходимость. Это был «ведьмин котел», 
пузырящийся, шипящий, свистящий, и здесь уже не было разницы, кто ты, майор или 
простой солдат. Шум стоял колоссальный; стук по барабанным перепонкам 
раздавался с неистовой силой; это надо слышать, описать словами невозможно. 
Даже кратковременного пребывания в «прачечной» для самолетов было достаточно 
для того, чтобы вся дурь вышла из головы. Но все это было для нас так ново и 
интересно, что мы с трудом могли дождаться дня, когда, наконец, сможем полететь 
на этом «дьявольском агрегате» в первый раз.

Как-то я стоял возле «разгоряченного» двигателя. Конечно, было невозможно 
запустить мотор на полную мощь в закрытом ангаре, и потому в задней стене 
«прачечной» было предусмотрено некоторое количество отверстий, чтобы могли 
выходить выхлопные газы, а также звук. Если кто-нибудь стоял в пределах десяти 
или двадцати метров от этих отверстий, пока прогревались моторы, то для него 
это могло быть равноценно самоубийству, но в то же время мы развлекались тем, 
что становились на расстоянии около ста метров от этих отверстий, когда моторы 
начинали громыхать не на шутку. Правда, мы надевали наушники, чтобы защитить 
уши от невыносимого грохота. А еще было даже приятно чувствовать, как теплый 
воздух, разгоняемый двигателем, попадает в легкие. Ради интереса стоит добавить,
 что мы даже вставали в очередь, чтобы узнать, насколько близко можно подойти к 
отверстиям, до того как жар сделается нестерпимым.

Обращение с топливом Т и С требовало предельной осторожности. Обе жидкости были 
бесцветными, и по этой причине баки и контейнеры, в которых они содержались, 
были окрашены в разные цвета. Как-то раз один невезучий механик слил несколько 
литров горючего С в емкость, где хранились остатки горючего Т. Он недолго 
прожил после этого, по крайней мере, недостаточно, чтобы осознать, какую 
глупость он сделал, но, возможно, его безалаберность спасла других от повтора 
его ошибки. Горючее Т должно было храниться в алюминиевых контейнерах, потому 
как стальные и железные емкости разъедало, так же как прорезиненные емкости, и 
все остальные, органического производства. Все провода для горючего Т были 
сделаны из искусственного волокна, известного как миполам, и каждый контейнер 
должен был быть тщательно запечатан, чтобы в него не смогла проникнуть ни 
мельчайшая пылинка, ни насекомое, которые были способны вызвать реакцию и 
привести к взрыву контейнера. А горючее С запросто хранилось в стеклянных, 
эмалированных и любых других емкостях, но приводило к заржавению любых 
предметов, сделанных из алюминия.



В это самое время нам нанесла визит легендарная женщина – пилот Ханна Рейч. Она 
приехала в Бад-Цвишенан не просто чтобы провести день, она приехала для того, 
чтобы летать! Только некоторые из нас были лично знакомы с Ханной, но все знали 
историю о том, что эта храбрая девушка страдала от тяжелейших травм, полученных 
ею в прошлом году в Регенсбурге при крушении «Ме-163», и что понадобились 
невероятные усилия докторов и железная воля самой Ханны, чтобы преодолеть 
последствия той катастрофы.

И вот теперь та самая Ханна стояла вместе с нами на взлетной полосе, готовясь 
снова забраться в кабину «Ме-163А», присоединиться к нам в барокамере, или в 
«прачечной», и в действительности быть обыкновенным солдатом среди других таких 
же солдат. Да, в Ханне совершенно ничего не было мужского. Она была вполне 
миниатюрным созданием, а когда смеялась, то можно было подумать, что это 
хохочет молодая девчонка. И лишь в ее взгляде читалась железная воля, 
внутренняя сила, и неуемная энергия скрывалась в ее хрупком теле. Каждый раз, 
подавая ей руку, когда она садилась в кабину и пристегивала себя ремнями к 
креслу, мы не могли не почувствовать, насколько эта девушка храбрая и 
мужественная.

В то же время мы все очень волновались за ее безопасность. И это было не потому,
 что мы считали возможность летать на самолетах лишь своей прерогативой. Это 
было потому, что мы были мужчинами, а Ханна – женщиной. И опять, Ханна была не 
просто особой женского пола, она являлась одной-единственной Ханной Рейч, 
символом женственности Германии и идолом немецкой авиации. Но Ханна, казалось, 
не понимала ни наших страхов и беспокойства, ни того факта, что все мы сейчас 
трепещем перед ней, будто перед генералом, приехавшим проверить нас. Она была 
прирожденным летчиком, и телом и душой. Для Ханны не существовало просто мужчин 
и женщин. Все для нее подразделялись на пилотов и «всех остальных»!






Рис. 6. «Ме-163В»



Спустя короткое время после приезда Ханны Вольфганг Шпёте лично произвел полет 
на «Ме-163В». Это случилось удивительным зимним утром. Аэродром был покрыт 
тонким слоем свежевыпавшего снега, такого же чистого и искрящегося, как колотый 
сахар, а отражавшееся солнце давало эффект, будто рассыпали бесчисленное 
количество бриллиантов. Зимнее небо было потрясающе синим, и маленькие столбцы 
дыма лениво поднимались вверх; это дымили трубы близлежащих домов в Цвишенане и 
знакомый до боли местный поезд, направляющийся но своему обычному пути в 
Ольденбург.

Приготовления к взлету были, как всегда, ответственной процедурой. Пилот 
приставил миниатюрную лестницу, без которой нельзя было попасть в кабину, 
пристроил парашют в удобное положение на спине, а затем один из помощников 
закрепил его, как полагается. Забравшись в кабину, он проверил приборы, 
пользуясь последней возможностью проверить их защитных очков, соединил штекер 
шлемофон с рацией, проверил генератор, прицел, приемник воздушного давления, 
элероны и закрылки, выставил триммера на взлет. Затем он надел и проверил 
кислородную маску, а потом его механик закрыл фонарь кабины, который запирался 
изнутри. Теперь все было готово к взлету.

Мы стояли, молчаливо наблюдая за процессом. В это утро «комета» должна была 
совершить первый полет с нашего поля. Наконец, наш командир дал знать, что он 
готов к старту, и после этого включился стартер, и турбина начала завывать, как 
брошенный фокстерьер. Звук сделался чище, раздался резкий треск, когда топливо 
потекло в камеру сгорания. Белый пар растворился, послышалось журчание, а потом,
 с грохочущим стуком, «комета» начала подаваться вперед, как утка на сухой 
земле, которая пытается взлететь. Внезапно самолет рванул вперед с 
оглушительным ревом, а мы жадными глазами следили за ярко-красной машиной, 
которая, слегка подпрыгивая, понеслась но полю, как привидение, и, наконец, 
оторвалась от земли. Набрав высоту около десяти метров, Шпёте сбросил шасси, 
издавшие дикий скрежет, когда истребитель освобождался от них, и в следующее 
мгновение машина стрелой пошла вверх. Она пересекла приграничную полосу 
аэродрома и, задрав нос, устремилась в небесную синеву, оставляя за собой 
серебристый хвост. Что за зрелище! Наши глаза следили за сделавшимся крохотным 
самолетом, до тех пор пока он не исчез из виду, а потом еще долго изучали 
оставленный след, который продолжал тянуться на высоте в десять – двенадцать 
тысяч метров, говоря о том, что самолет продолжает свой полет на расстоянии, 
недоступном человеческому глазу. Но и эта белая, тонкая, как булавка, линия 
постепенно растворилась в синеве зимнего неба. Некоторое время спустя наше 
внимание привлек шум, становящийся все громче, и, наконец, Шпёте со свистом 
пролетел через взлетное поле, пройдясь совсем низко над нашими головами, и 
снова умчался ввысь. На этот раз мы все время могли наблюдать за его 
траекторией движения и видеть, как Шпёте выполняет серию умопомрачительных 
виражей, уменьшая их амплитуду по мере снижения высоты. Постепенно самолет 
приблизился к земле и произвел мягкую посадку, проскользив по белоснежному 
покрову поля.

Когда мы подбежали к «комете», Шпёте все еще сидел в кабине, счастливо улыбаясь,
 но совершенно не в состоянии пошевелиться – его пальцы буквально задеревенели 
под перчатками от холода, и он не мог ни отстегнуть ремней, ни подняться с 
кресла. Он был словно беспомощный ребенок, и, к счастью, для экстренного выхода 
не было необходимости. Мы вытащили его из кабины и, пока он рассказывал о 
полете, растирали ему пальцы снегом, и, хотя это был первый пробный полет 
«Ме-163В», со стороны могло показаться, что группа пилотов обсуждает 
обыкновенный полет, каких множество происходит ежедневно.

Мы так радовались успешному полету Шпёте, что не могли дождаться дня, когда 
тоже сможем подняться в кабину «кометы», чтобы осуществить свой первый старт. 
Погода продолжала оставаться замечательной, один чудесный день следовал за 
другим, и за этот период к нам прибыли еще несколько истребителей «Ме-163В», и 
их испытание осуществлялось но плану. Мы же продолжали свои полеты на «Ме-163А»,
 страхуемые «Bf-110», но теперь это занятие казалось скучным и неинтересным, и 
мы все с большим нетерпением ожидали окончания этой фазы нашего обучения, чтобы 
в конце концов вступить в настоящую схватку с «летающей бомбой».

Сержант Алоиз Вёрндл из Ахау, отличный парень и надежный товарищ, летающий с 
предельной точностью, согласно приборам, был выбран среди нас, учащихся, чтобы 
первым совершить старт.

– Удачи тебе, Алоиз! – прокричали мы, когда он оторвался от полосы. Так как мы 
были новичками, то в нашем случае для успешного взлета было безопасней, если 
подвесные баки не будут заполнены до краев, хотя мы считали, что несколькими 
сотнями литров больше или меньше, разницы нет – ведь это было горючее Т! 
Конечно, это значило, что «комета» не сможет подняться на высоту, на которую 
она способна. Как и следовало ожидать, двигатель самолета Алоиза не смог 
потянуть выше шести тысяч метров, и он повернул обратно, в сторону аэродрома, 
планируя вниз, в соответствии с инструкциями, придерживаясь их настолько точно, 
насколько это возможно. Все мы видели, как «комета» снижается, готовясь к 
посадке, и вдруг без предупредительных сигналов самолет скользнул на крыло! У 
каждого из наблюдавших вырвался крик. Теперь мы увидели отчетливо, что самолету 
не удастся сесть как положено, и кричали, пытаясь что-то изменить, хотя, 
конечно, он не мог слышать нас! Слишком высоко! Слишком быстро!

Застыв от ужаса, мы наблюдали, как самолет относит в сторону от аэродрома, 
словно невидимая рука тащит его. Не зная, как быть, мы смотрели, как «комета» 
падает за пределами периметра аэродрома. Сделав неудачную попытку подняться 
выше, самолет снова сорвался и кирпичом полетел вниз. Стукнувшись о землю, он 
несколько раз перевернулся, оставив грубые вмятины на земле. Затем он застыл, 
лежа на спине, и через несколько секунд загорелся белым пламенем, вслед за 
которым над местом аварии вырос гриб из дыма.

Пожар бушевал, и уже машина «Скорой помощи» мчалась в направлении, где 
случилась катастрофа. Я прыгнул в грузовик, который так же стремительно 
отправился к упавшему самолету. На бешеной скорости мы подъехали к грибу, 
состоящему из маслянисто-черного дыма, и у меня в голове промелькнул образ 
Алоиза, его глаза, светящиеся от счастья, перед тем как он взлетел.

– Держитесь крепче! – крикнул водитель в тот момент, когда мы поехали по 
взрыхленной земле.

Я чуть не отлетел в сторону, когда машину как следует тряхнуло, но вовремя 
схватился за ручку двери. Мы находились в километре от места трагедии, когда я 
увидел, что пять пожарных расчетов уже прибыли и тушат обломки самолета.

– Осторожнее! Встаньте в сторону! – крикнул кто-то, когда мы подъехали и 
остановились недалеко от места аварии. Кто-то поддакнул в ответ. Мы в этот 
момент находились в пятистах метрах от обломков и видели, что языки пламени, 
уже вырвавшись из-под самолета, начинают распространяться дальше. Я на ходу 
спрыгнул с машины и побежал в самую гарь. В двадцати шагах от меня врачи 
«Скорой помощи» клали тело Алоиза на носилки.

Судя по всему, его выбросило из кресла, когда истребитель ударился о землю во 
второй раз, и его шея и обе ноги переломились одновременно. По крайней мере, 
умер он быстро. В тот же день вечером я был с докладом у Шиёте. «Родственники 
Вёрндла хотели бы забрать тело домой. Нужно позаботиться о сопровождении гроба. 
Передайте мои глубочайшие соболезнования его родителям». Голос Шпёте звучал 
слегка отрешенно, глаза смотрели устало, а губы были плотно сжаты. Он спросил, 
есть ли у меня какие-либо вопросы, и я ответил:

– Да, сэр! Почему это произошло с Вёрндлом? Его посадка всегда была 
безупречной!

Шпёте пожал плечами:

– Возможно, слишком много топлива осталось в баках. А может, он ошибся в 
расчете и стал слишком быстро заходить, может… – Он замолчал на мгновение, а 
йотом продолжил с горечью в голосе: – Мы должны иметь средства для сбрасывания 
топлива! Это жизненно необходимо! Мне рассказывали, что когда-нибудь придумают 
выход, но это не так-то просто. Отверстие должно быть довольно большим, чтобы 
опустошить баки всего за несколько секунд!

Затем он кивнул, и я удалился. На рассвете следующего дня мы аккуратно занесли 
гроб в железнодорожный вагон и прикрыли его венками. Сержант Вёрндл был готов 
отправиться в свой последний путь домой. Все сопровождавшие отсалютовали, отдав 
дань памяти товарищу, и мы вместе с Рольфом Глогнером вскарабкались в вагон. 
Этот обычно беспечный капрал сейчас все больше молчал, подавленно склонив 
голову над сигаретой. В багажном отделении лежали две наши кожаные сумки, а 
также принадлежности Алоиза в двух портфелях, и у меня но спине побежали 
мурашки от мысли, что может случиться, что вот так же будут лежать чемоданы с 
моими вещами и двое товарищей будут так же молчаливо сидеть на своих местах. 
Словно прочитав мои мысли, Глогнер произнес:

– Ты отвезешь меня домой, когда это случится, а, лейтенант?

Его голос оторвал меня от мрачных мыслей.

– Такого больше не произойдет, – ответил я.

– Что-то слабо в это верится. Сначала Пёхс, теперь Вёрндл! И погибли не в бою, 
ни за что! Я уже начал задумываться, останется ли кто из нас к тому времени, 
когда придется участвовать в настоящем сражении?

– Да, но если уж этому суждено случиться, то какая разница, погибнем мы так же 
или будем сбиты англичанами. Ведь рано или поздно все равно умрешь!

Но молодой капрал, чуть ли не годившийся мне в сыновья, не согласился бы с 
этим:

– Я хочу знать, где и когда меня подобьют! Существует очень даже большая 
разница, умру ли я геройски, получив пулю, или погибну нелепо, неудачно 
приземлившись, как Вёрндл, сломав себе шею!






Рис. 7. «Спитфайр»



Через два дня останки Алоиза Вёрндла были захоронены в промерзшей земле на 
кладбище Ахау. В низине долины молчаливые горы отражались в серебряно-голубых 
водах Чимзе-Лейк, и маленькая деревенская церквушка одиноко стояла на скале. 
Алоиз Вёрндл был дома.




Глава 6

ДВОЙНОЕ ВЕЗЕНИЕ


Спустя какое-то время после несчастного случая с Вёрндлом главной проблемой в 
Бад-Цвишенане стало то, как обеспечить быстрый слив топлива из баков в случае 
аварии. Сам Шпёте был первым из нас, кто стал предлагать решение этого вопроса.

Затаив дыхание мы следили за ярким хвостом, протянувшимся по небу, который 
оставил самолет Шпёте, и с нетерпением ждали, когда он приземлится. На посадку 
он заходил так же, как и Вёрндл в своем последнем полете. Самолет пересек 
взлетное поле, находясь на высоте приблизительно в тысячу метров, а потом зашел 
на поворот и начал снижение. И снова мы все хором выкрикнули «Скольжение на 
крыло!», но на этот раз нас будто услышали, так как наш инструктор умело 
опустил левое крыло машины и выровнял самолет. Он снижался аккуратно, чуть 
приподняв нос, и вот отличная посадка… но нет! Шпёте пронесся мимо нас. Мы 
знали, что его баки должны быть почти пустыми! Он летел слишком быстро и уже 
готовился к повторной попытке, чтобы сесть. Все это сильно напоминало ситуацию 
с Вёрндлом! «Комета» подскочила в воздухе, полетела вниз с душераздирающим воем,
 опять внезапно взмыла вверх, а потом уже упала, пробороздив поле и разбросав 
комья земли. Резко дернувшись, она остановилась, задрав хвост высоко вверх. Это 
был конец! Взрыв должен был произойти в тот момент, когда машина перевернется 
на спину. Но произошло что-то невозможное. «Комета» постояла несколько секунд 
на носу и затем медленно опустилась назад.

Приближаясь на машине к месту падения, мы увидели, как наш инструктор выпрыгнул 
из кабины, как будто сам черт оказался рядом с ним на сиденье, и сломя голову 
побежал прочь от самолета, вокруг которого уже начало образовываться зловещее 
облако дыма. За очень короткое время пожар был потушен, и опасность миновала. 
Сам Шпёте не проронил ни слова, когда мы добрались до него. Он просто смотрел 
на огонь, не в силах отвести взгляд. В этом чертовом истребителе совершенно не 
работала система слива топлива. Кто-то допустил ошибку в разработке, и очень 
серьезную ошибку, и за это должен был понести серьезное наказание!

Мы начинали привыкать к неприятным сюрпризам вроде этого, и только после того, 
как прошло наше бешенство и гнев немного поутих, мы смогли обсуждать ситуацию 
объективно.

Мы подкатили к большому ангару, где Ортзен и Отто Бёхнер, который после Смерти 
Йозефа занял его место офицера по технике, как раз занимались тем, что изучали 
разбитый самолет Шпёте. Очевидно, двигатель заглох на высоте восьми тысяч 
метров, но в баках оставалось еще довольно много топлива, и причина, по которой 
оно не сгорело, оставалась неизвестной. Были различные предположения, но ничего 
конкретного. Были предприняты попытки опустошить баки через шланги. Они 
оказались успешными. Когда мотор завелся, топливо моментально начало сжигаться. 
К сожалению, эта система не функционировала достаточно хорошо в условиях полета.


Отто и Эл работали отчаянно, засучив рукава, а Бёхнер уже покусывал свою 
лохматую бороду, пытаясь решить проблему – Шпёте нужен был ответ на вопрос, и 
быстро! В тот же самый день вторая «комета» стояла возле ангара, ожидая своего 
пилота. Он знал, что эта машина тоже не имела устройства по сбрасыванию топлива,
 но он хотел исследовать проблему и принять превентивные меры до того, как 
случится еще одна трагедия.

Взлет прошел нормально, и очень скоро «комета» Шпёте уже чертила полосы на небе.
 Она исчезла из вида, а затем мы едва уловили ее след, который сейчас виднелся 
еще на большей высоте, чем в предыдущем полете. Очень скоро он стал спускаться 
вниз, как метеор, а потом, сделав пару кругов над полем, пошел, наконец, на 
снижение. И вновь мы затаили дыхание. Он сел идеально, но сейчас из-за ледяной 
корки он продолжал нестись по нолю с чудовищной скоростью. Вроде все шло 
нормально, но тут произошло что-то уже совсем неожиданное. Крышка кабины 
открылась, и пилота подкинуло в воздух, ударило о крыло, и он отлетел на землю. 
А самолет понесло дальше, со скоростью больше чем сто километров в час! Механик,
 стоявший рядом со мной, перекрестился, и я сделал то же самое автоматически. В 
этот момент самолет перевернулся на спину и растворился в искрах, которые 
полетели во всех направлениях.

Мы обнаружили Шпёте лежащим без сознания на промерзшей земле, и тонкая струйка 
крови текла у него из затылка.

– Черт, я увидел так много за один день, – пробормотал Фритц Кельб, когда они 
несли командира. – Надо быть круглым дураком, чтобы дважды за один день попасть 
в подобную историю!

– Оставьте его в покое, – отозвался кто-то. – Он знает, что делает, и слава 
богу, что он не повторил прежних ошибок.

Пока мы поспешно ужинали, Хильда Дикерхоф, жена старшего штабного доктора, 
позвонила нам и сообщила, что состояние командира удовлетворительное. У него 
выявили сотрясение мозга, но оснований для беспокойства нет. На звонок отвечал 
я, и Хильда сказала, что если я не очень занят, то могу вместе с Лангером и 
Кельбом прийти к ним. Также она упомянула, что Ханна Рейч будет там. Дом 
Дикерхофов стоял в Бад-Цвишенане и служил пристанищем любому из нас, кто хотел 
провести вечер в дружеской обстановке. И эта атмосфера была создана не только 
благодаря винному погребу Гельмута Дикерхофа и превосходному умению Хильды 
готовить. Эти люди располагали к себе, и в их доме было спокойно и просто.

Это был не первый мой визит к Хильде и Гельмуту, да и Фритц с Гербертом 
чувствовали то же самое, что и я. Дикерхофы по возрасту могли бы быть нашими 
родителями, и мы называли их «мадам доктор» и «герр», и из наших уст это 
звучало так, как если бы мы называли их «тетя» и «дядя». Ни в радости, ни в 
печали Хильда никогда не теряла своего обаяния.

– Ну, что вы думаете о Шпёте? – Это были первые слова, с которыми она встретила 
нас, как только мы показались на пороге. – Ему исключительно повезло. Да он 
просто в рубашке родился! Поразительно, что ему удалось выпасть из самолета на 
такой скорости и при этом остаться в живых. Я думаю, что на его месте я бы 
просто вжалась в сиденье и зажмурила глаза.

– Сделать так значило бы остаться там навсегда! – сказал Фритц Кельб.

Доктор Дикерхоф приехал домой ненадолго из Ольденбурга.

– Командир всем передает привет, – сказал он, – а еще просил вас выпить бутылку 
за его сегодняшнее везение.

Затем он достал бутылку какого-то очень крепкого напитка, и мы распили ее, 
провозгласив тост за нашего шефа. Мы слышали, что к нему вернулось сознание на 
пути в госпиталь, и он сразу же принялся ругать всех вместе и каждого в 
отдельности. Он говорил, что с ним не произошло ничего серьезного, и настаивал, 
чтобы его отпустили обратно.



Во время отсутствия Шпёте Пиц принял на себя его обязанности и подготовил нас 
одного за другим к нашему первому самостоятельному старту на «комете». Спустя 
три недели воспоминания об инциденте немного поутихли. Это был неудавшийся 
старт, и «Ме-163В» разбился, но пилоту повезло, так как его выбросило раньше, 
чем самолет взорвался. Не считая этого случая, наши дни проходили в 
приятно-волнительных хлопотах, и точно через три недели командир вернулся к нам 
из госпиталя. Нет нужды говорить, как мы отпраздновали его возвращение, а уже 
на следующий день он отправился на встречу с высшим руководством в Берлин.

Сразу же после отъезда Шпёте произошло событие, которое сильно повлияло на нас, 
в очередной раз подчеркнув, какой страшной, разрушительной силой обладает 
«комета». Незадолго до обеда «Ме-163В» был готов совершить свой обычный полет, 
и техники занимались предстартовой проверкой. В какой-то момент наступила 
суматоха и Вальтер, который должен был лететь на «Ме-163В», торопился занять 
свое место в кабине. Пиц сказал, что выйдет с ним на связь через десять минут 
после взлета, а потом рассказал нам о новом противоперегрузочном костюме, 
выдерживающем давление, который должен быть протестирован в скором времени, и 
если испытания пройдут успешно, то это даст возможность подниматься на еще 
большую высоту. Нашу мирную беседу прервал свист, похожий на удары хлыста, 
только сильнее в несколько раз, и было ощущение, что воздух сейчас взорвется. В 
следующую же секунду мы оказались повергнутыми в шок. «Комета» взорвалась прямо 
на взлете.

– Вальтер! – закричал кто-то. Потом все мы побежали к нему так быстро, как 
только наше снаряжение могло нам позволить. Ужасная картина предстала перед 
нашими глазами. Там, где всего лишь минуту назад стояла «комета», готовая к 
взлету, сейчас не было ничего, кроме темного пятна на земле. Остатки самолета 
разбросало в радиусе нескольких сот метров – ничего не осталось от новенького 
истребителя. Горечь подступила к горлу, когда мы увидели окровавленные 
сухожилия и кости, прилипшие к куску металла, который, похоже, являлся фонарем 
кабины. Потом один из техников позвал нас к месту, находившемуся в восьмидесяти 
метрах от взрыва; там он обнаружил голую, оторванную ниже колена ногу. Это все, 
что осталось от нашего Вальтера!

Как могла произойти такая трагедия? Это был тот случай, когда никакие 
объяснения не поддавались логике. Возможно, произошла утечка горючего, может, 
небольшая трещина, поломка, но сейчас это не имело значения. Смерть снова 
запустила свои костлявые пальцы в нашу спокойную жизнь. Никогда до этого мы так 
четко не осознавали, насколько страшной силой обладало горючее. Мы просто 
стояли в тишине, чувствуя гнев, отвращение и страх, а самое главное – мы были 
беспомощны, от нас ничего не зависело. Появился медицинский персонал. Они 
положили оторванную ногу и остатки костей на носилки. Еще пятнадцать минут они 
осматривали территорию, но больше ничего не нашли. Затем они аккуратно 
поместили носилки в машину и уехали. Находясь в оцепенении, мы начали собирать 
обломки самолета Вальтера, пытаясь угадать, чему принадлежит та или иная часть. 
Все, что можно было поднять, мы сложили в грузовик, и все!

Днем того же дня меня отправили собрать личные вещи Вальтера. Сержант помогал 
мне. Фотография красивой девушки; пачка писем; фотография брата, одетого в 
военную форму и вставленная в серебряную рамку, перетянутую черной лентой!.. 
Громким голосом я перечислил все предметы сержанту, который внес их в список:

– Восемь носовых платков, четыре пары носков, одна пара гражданских брюк, 
коричневых в белую полоску, четыре фуфайки…

Когда небольшой чемодан был собран, я подумал про себя, что все, что осталось 
от Вальтера, это опустевшая комната. Все, чего мне хотелось, так это напиться.

На следующее утро я пошел на встречу с командиром, который к тому времени 
вернулся из Берлина. Я должен был доложить о приготовлениях похорон Вальтера, 
но на пути к его кабинету я встретил Ханну Рейч. У нее были заплаканные глаза 
или я ошибался? Сухо кивнув мне, она пронеслась мимо, и в этот момент в ней не 
было ничего общего с той Ханной, которую я знал. Шпёте выглядел нервным и 
слегка больным, когда я вошел. В воздухе чувствовалась напряженность, но 
возможно, мне так показалось.

Произошедшее трагическое событие отразилось на всех. Я отдал честь и сделал 
доклад.

– Спасибо, лейтенант, – грубо произнес Шпёте, – но в этот раз кто-нибудь другой 
будет сопровождать гроб. В расписании на завтра ваш полет назначен на десять 
часов утра. Погода позволяет.

– Есть!

– Сегодня вечером ваш самолет будет готов, лейтенант. Капитан Опитц полетит 
первым, а затем – ваша очередь. Сегодня вечером можете пойти на концерт, 
послушаете Бетховена. В канцелярии на столе найдете два билета.

– Благодарю, майор.

Выйдя из кабинета, я отправился на поиски Ханны. Может быть, на концерте она 
отвлечется от грустных мыслей. Скорее всего, она была у себя. Я постучал в ее 
дверь, но ответ прозвучал только после третьей попытки. Я вошел и увидел Ханну, 
которая сидела на кровати и вытирала глаза!






Рис. 8. Ханна Рейч



– Ради всего святого, что стряслось, Ханна?

Она не делала секрета из своего горя и не старалась остановить текущие слезы. 
Она пробормотала:

– Шпёте запретил мне лететь завтра. И так он решил не один. Это несправедливо!

Так вот в чем дело! Я почувствовал облегчение. Ханна продолжила:

– Он прекрасно знает, что я ждала этого полета с того дня, когда со мной 
произошел инцидент. И сейчас он закрывает дверь прямо перед моим носом. Это так 
нечестно!

Я спросил, почему Шпёте неожиданно решил не позволить лететь ей на «комете».

– Это было бы слишком опасно! Он говорит, что не готов взять на себя 
ответственность, если что-то случится со мной. Как будто я когда-либо 
интересовалась, будет полет опасным или нет! Все это потому, что я женщина! О 
нет! Женщины недостаточно способны, чтобы летать на «комете»!

– Но ведь вы летали до этого, Ханна, – сказал я, надеясь хоть немного успокоить 
ее, заставить прекратить эти душещипательные всхлипывания, которые мне было 
тяжело выносить.

– Только полеты на буксире – и вы называете это полетом?

– Но вы столько раз поднимались на «Ме-163А», разве не так?

– Конечно, но А – это не В, и я хочу… Я полечу на В! А сейчас я уезжаю, сегодня 
же!

Она вскочила и начала бросать свои вещи в чемодан. Слезы высохли, и в глазах 
появились твердость и упрямство. Для меня было очевидно, что из-за последней 
трагедии Шпёте не позволил этой уникальной женщине рисковать своей жизнью любой 
ценой. Ее имя было почти что легендарным в авиационной среде. Но Ханна 
поставила перед собой цель полететь на «комете». У нее была железная воля, и не 
так-то легко было сломить ее. Рано или поздно она убедит командира. Она 
захлопнула крышку чемодана и сказала:

– Передайте мои самые искренние пожелания всем нашим товарищам. Поблагодарите 
их за те чудесные дни, которые я провела вместе с ними в Бад-Цвишенане. Я 
никогда не забуду их!

Так Ханна покинула наш отряд.

Нам всем ее сильно не хватало.




Глава 7

ЗАБАВНОЕ НЕДОРАЗУМЕНИЕ


Так как у меня на руках было два билета, мне ничего не оставалось, как 
пригласить кого-нибудь с собой. Герберт получил приказ заняться организацией 
похорон Вальтера, поэтому он не мог сопровождать меня, но одному идти не 
хотелось. На горизонте появилась кандидатура Фритца Кельба, но, к моему 
удивлению, он сказал, что не может пойти со мной, потому что музыка Бетховена 
слишком тяжела для него. В конце концов у него возникла идея по поводу Хельги. 
Он сказал, что уверен на ее счет. Она наверняка не будет возражать, и он может 
позвонить ей в моем присутствии.

Уже несколько недель Хельга была девушкой Герберта. Она работала в Ольденбурге, 
и Герберт познакомился с ней на танцах. Теперь это был всего лишь вопрос 
времени. Герберт ждал отпуска, чтобы, наконец, отвезти Хельгу к себе домой, 
познакомить с родителями и получить их благословение на то, чтобы обручиться. 
Они были прекрасной парой. Это был один из тех случаев, когда оба строят 
счастливые планы на будущее.

Сопровождать Хельгу на концерт было настоящим удовольствием. Она выглядела 
потрясающе красивой в платье с высоким воротом, которое она носила с голубой 
бархатной накидкой. Я был очень рад, что мне представился случай надеть свою 
парадную форму. От дома Хельги до концертного зала было совсем недалеко идти, и 
я в отличном настроении направился к ней, на время забыв о взрывающихся 
истребителях и внезапной смерти.

Дирижер взмахнул палочкой, и концерт начался.

После короткого вступления зазвучал «Похоронный марш» – едва ли подходящая тема 
из всех, которые бы я хотел слышать в этот особенный вечер. Я не мог спокойно 
слушать эту музыку. Как будто чей-то голос твердил мне: «Живи так, как будто 
это последнее мгновение твоей жизни, Мано! Завтра может настать твой черед!» Я 
посмотрел на Хельгу, пытаясь отвлечься от навязчивой мрачной мысли, но это не 
подействовало. «Может быть, ты летишь в последний раз, Мано. Может, завтра в 
это время ты будешь жать руки Йозефу, Алоизу и Вальтеру».

Я собирался сразу же вернуться в Бад-Цвишенан, потому что хотел хорошенько 
выспаться, но в тот момент, когда я помогал Хельге набросить на плечи накидку, 
из громкоговорителя донесся голос, говоривший о том, что формирования вражеских 
бомбардировщиков приближаются к Ольденбургу. Мы поспешили из зала и, едва 
достигнув маленькой таверны, услышали завывающие звуки сирены. Вместе с 
несколькими другими посетителями хозяин заведения провел нас в подвал, который, 
к моему удивлению, оказался вполне уютной комнатой. Как гостеприимный хозяин, 
он не позволил сиренам помешать его планам и устроил нам настоящий пир, угостив 
красным вином и маленькими бутербродами с сыром. Мы будто сидели в баре 
какого-нибудь отеля в Палермо.

– Надеюсь, эти рейды закончатся, когда ваши самолеты будут готовы к ответным 
действиям, – вздохнула Хельга. – Как я хочу, чтобы это поскорее произошло!

– Так и будет, – ответил я, но, возможно, мои слова прозвучали не вполне 
убедительно, потому что она сразу же произнесла:

– Но вы и вправду верите в это чудодейственное оружие?

– Конечно, а как же? – ответил я. Но если бы мне велели поклясться на Библии, 
не уверен, смог бы я сделать это.

– Если только уже не поздно?

– Это никогда не поздно сделать, Хельга! – сказал я. – Только не всегда все 
получается так быстро, как бы мы хотели этого! Мы стараемся, делаем первую 
попытку, за ней – вторую, третью, четвертую!..

– Это так же, как Вторая мировая война последовала за Первой?

Чтобы сменить тему разговора, я предложил выпить за здоровье Герберта. Вой 
сирен стих, и мы засобирались домой. Я как раз успевал вскочить на последний 
поезд, отправлявшийся в Бад-Цвишенан, и Хельга поспешила на станцию вместе со 
мной.

– Спасибо за прекрасный вечер, – крикнула она, когда поезд тронулся, и я 
обнаружил, что нахожусь один в холодном и темном вагоне. Но выпитое вино не 
давало мне загрустить. Я стал смотреть в ночное небо, усеянное звездами. Да, 
завтра я буду там. Все будет отлично. Мой истребитель не даст сбоя, и ни одной 
лишней капли топлива не останется в баках. Через двадцать минут поезд дернулся 
и остановился. «Бад-Цвишенан», – раздался в темноте знакомый голос старшего по 
станции, и я устало побрел по дороге, ведущей к нашему закрытому миру, 
огороженному забором из колючей проволоки.

Когда я открыл дверь в комнату и включил свет, то испугался, как никогда в 
жизни. Постельное белье грудой валялось на полу. Пижама болталась на карнизе. 
Бритвенный станок был засунут в консервную банку, зубная щетка – в чернильницу, 
а носовые платки, воротнички и другие мелкие вещи кто-то приколол к потолку 
канцелярскими кнопками! На столе лежал большой картонный лист с надписью:



«Солдат должен запирать дверь в помещение, где живет, он обязан сдать ключ на 
охрану, он не должен пропадать так долго ни с какой девушкой, кроме своей 
невесты! Доброй ночи, лейтенант!

    Герберт и Фритц».

Убедившись, что стул не измазан горчицей или кремом для бритья, я сел и весело 
рассмеялся. «Да, теперь мне придется отомстить!» – подумал я, но сейчас был 
слишком уставшим, чтобы строить планы и придумывать что-либо, и поэтому только 
привел в порядок вещи, которые мои непрошеные гости оставили совсем в 
непотребном виде, и лег спать.

Мне, наверное, приснился дурной сон, потому что проснулся я в шесть часов утра 
весь в холодном ноту. Я лежал какое-то время, не в силах отделаться от мысли, 
что через несколько часов наступит мой черед подняться в кабину «кометы».

Мне было не по себе. Господин Страх, собственной персоной, сидел у меня в 
изголовье. Я нервно поднялся в кровати и, вытерев с лица холодный пот, 
почувствовал небольшое облегчение. Затем я снова лег и заснул.

– Подъем! Вылезай из кровати. Твой 163-й уже готов к взлету!

Я вылез из-под одеяла, и Герберт поинтересовался:

– Ну, как концерт?

– О, да мы не дошли туда, – ответил я.

– А где же, черт возьми, вы тогда были?

– Знаешь, мы остались у Хельги. Ее родителей не оказалось дома, ну, понимаешь, 
и поэтому я купил бутылку вина, и мы вместе выпили ее. Мы провели отличный 
вечер!

– Ты врешь… – закричал Герберт.

– А потом прозвучали сигналы воздушной тревоги, и мы спустились в погреб. Там 
внизу, очень уютно. Там мы тоже были одни! Конечно, чтобы не скучать, открыли 
бутылочку ликера. Ах да, чуть не забыл. Хельга просила передать тебе, Герберт, 
что она не сможет сегодня встретиться с тобой!

Я упивался своим рассказом, хотя и знал, что Герберт не верит ни единому слову. 
В этот момент мой ботинок стукнулся о раковину, с невообразимым грохотом скинув 
на пол все предметы, мимо которых пролетал, а сам Герберт набросился на меня…

– И если ты не женишься на Хельге как можно скорее, значит, ты самый тупой 
увалень из всех, которых я встречал! – прокричал я, когда мы, вцепившись друг в 
друга, повалились на кровать.




Глава 8

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЙЕППА


К десяти часам я был готов подняться в «комету», и Альберт, механик, помог мне 
надеть парашют и крепко прижал лестницу, когда я взбирался в кабину. У Пица, 
стоявшего рядом, выступили капли пота на лбу, и, хотя, он ни разу не летал на 
этой машине, он рассказал, что присутствовал при тренировочном запуске ее 
мотора и может сказать, что он звучит так сладко, будто поет соловей. Я сидел в 
кабине, и Альберт доложил, что истребитель готов к взлету, после чего Пиц 
поднялся по лестнице, чтобы дать мне, так сказать, «последние наставления».

– Все понял, Мано? Теперь держи крепко ручку управления двигателем и следи за 
давлением. Если станешь выходить за периметр, катапультируйся. Не забудь 
сбросить шасси, когда оторвешься от земли и будешь на расстоянии между пятью и 
десятью метрами! Дай скорости увеличиться до восьмисот километров в час, когда 
выйдешь за границу аэродрома. Будь внимателен. Все понятно? Вопросы есть?

– Все понял, Пиц.

Пиц задвинул крышку, и я запер ее изнутри. Альберт показал мне знаком, что все 
готово. Я нажал на кнопку и спустя секунду услышал, как заработала турбина. 
Сначала негромкий звук сделался похожим на вой и стал усиливаться. Белый дым 
окутал кабину, а затем на момент наступила тишина. На короткое чудовищное 
мгновение Страх будто сел рядом со мной на сиденье, но потом исчез. Турбина 
завыла в два раза сильнее, и я перевел двигатель на малый газ. Послышался 
резкий треск, когда сработало зажигание, и стрелка на измерительном приборе 
давления дернулась с пяти до почти двадцати четырех. У меня в мозгу пронеслось, 
что я везучий, так как даже не надеялся, что она подойдет к отметке двадцать 
один.

Самолет тряхнуло, и он покатился. Должно быть, шум стоял чудовищный, но я, сидя 
в кабине, слышал только яростный скрежет. Моя «птичка» весом в четыре тонны 
неистово набирала скорость, и мои глаза неотрывно следили за приборами, но 
стрелка не заходила за отметку двадцать четыре. На долю секунды она соскочила 
до двадцати двух, но, к моему несказанному облегчению, тут же вернулась в 
исходное положение. Сейчас спидометр показывал скорость двести километров в час,
 но моя «комета», будто притягиваемая магнитом, до сих пор находилась на земле. 
Я забыл, что в мире существует что-либо еще, кроме взлетной полосы, 
протянувшейся передо мной, и приборов на панели инструментов. Скорость 
приближалась к тремстам километрам в час, и я ощутил, что «мессершмит» 
становится легче.

На высоте шести-семи метров я взял ручку управления самолетом на себя и сбросил 
шасси. Избавившись от этой обузы, «комета» резко увеличила скорость, неистово 
вмяв меня в сиденье, и опустила хвост. Моя рука автоматически потянулась к 
колесу триммера, потому что сейчас я должен был на два или три градуса 
передвинуть триммера. При взлете хвост «кометы» опускался на несколько градусов.
 Это являлось нормой, так как при скорости восемьсот километров никому бы не 
удалось держать «комету» ровно.

В одно мгновение я оказался на пятидесятиметровой высоте над Цвишенаном, и 
спидометр показывал отметку семьсот пятьдесят километров в час. Я мягко взялся 
за ручку управления самолетом, и машина устремилась ввысь, все выше и выше, 
пулей разрезая синеву неба. Понемногу я начал расслабляться. В этот момент у 
меня в наушниках закричал голос: «Летучая мышь», я «Синий колокол», прием…

Боже мой, я совсем забыл! Я же должен докладывать об изменениях высоты каждую 
тысячу метров! Я посмотрел на альтиметр и обнаружил, что уже поднялся почти на 
пять тысяч метров!

– «Синий колокол», я «Летучая мышь»! Я уже на высоте около пяти… уже пять!

Самолет уносил меня все дальше в небеса, и теперь я докладывал каждую тысячу 
метров, что двигаюсь в соответствии с предписанием.

Достигнув высоты в восемь тысяч метров, я начал снижение.

Я слегка опустил нос самолета, чтобы увеличить скорость, но истребитель 
находился на такой огромной высоте, что казалось, мне никогда не добраться до 
матушки-земли. Крошечные поля далеко-далеко внизу, а микроскопические точки – 
это дома, во что почти невозможно поверить. С расстояния я смог разглядеть 
окутанный туманом Бремен, а вдали серебряно-голубой край Атлантического 
побережья. Ни Цвишенана, ни озера видно не было. А вдруг мне не удастся снова 
найти аэродром? Я начал немного нервничать и попытался сконцентрироваться на 
поиске нужной местности. К моей неописуемой радости, я обнаружил, наконец, свой 
аэродром и взял курс правее. Все, что я видел, было так красиво и восхитительно,
 но одна мысль стукнула мне в голову: Вёрндл, должно быть, испытывал такие же 
чувства, пролетая над этими местами. Я сильнее сдавил ручку и стал продумывать 
свои дальнейшие действия при посадке, хотя пока еще находился на высоте четырех 
тысяч метров. Конечно, это было глупо с моей стороны. Ведь оставалась еще масса 
времени.

Тем временем приближалась та ответственная часть полета, когда мне нужно было 
выполнить удачную посадку, но пока что я находился на высоте полутора тысяч 
метров. Я летел над лесом, постепенно снижаясь до тысячи, затем пересек 
аэродром, аккуратно повернув к левой стороне озера, снова пересек взлетное поле 
– высота пятьсот, шестьсот, семьсот метров. Спустился до трехсот метров… 
слишком высоко… двести пятьдесят километров в час на приборе… слишком быстро. 
Казалось, «комета» падает вниз, словно мешок, нагруженный камнями, но все же я 
еще был высоко. Секунды бежали, и затем мощным толчком меня чуть не выбило 
из-под ремней безопасности. Со скрежетом и тряской самолет нес меня по земле, 
постепенно замедляя свой ход, пока, наконец, не остановился совсем. Я сделал 
это! Сорвав с лица кислородную маску и натянув на лоб очки, я освободился от 
парашюта и расстегнул застежки ремней. Потом надавил на крышку кабины и 
выбрался из самолета. Грузовик, в котором сидели Пиц, Герберт, Фритц и еще 
несколько других ребят, уже мчался мне навстречу, и на неозвученный вопрос Пица 
я ответил:

– Все прошло супер, Пиц! Я с большой радостью полечу снова на другой «комете»!

– Жаль, – сказал Фритц, – а я уже метил на твой десерт! Там сегодня печенье с 
шоколадной пастой!



На следующий день Йепп Мелстрох совершал свой третий или четвертый по счету 
тренировочный полет, и все присутствующие навряд ли когда-либо смогли забыть 
это представление! Йепп был самым веселым пилотом; шутник и заводила, из любой 
ситуации он всегда выходил с юмором. Родился и вырос он в Кёльне и был одним из 
тех завидных парней, каких не часто встретишь и с которыми постоянно что-то 
случается в жизни, но, несмотря на трудности, они твердо стоят на ногах. Йепп 
был абсолютным фаталистом. Он никого не мог обидеть. Но и его обидеть было 
невозможно. Он выполнял все, что от него требовалось; его аккуратности и 
работоспособности можно было только позавидовать. У него не иссякал запас 
веселых историй, притягательных самыми нелепыми происшествиями, но в придачу ко 
всему он являлся отличным пилотом.

Всего лишь несколькими днями раньше Йепп вернулся на аэродром на местном поезде,
 после того как провел в Ольденбурге вечер. Он подъехал к станции, высунув из 
окна голову, так что встречным ветром у него с головы сдуло фуражку, и она 
улетела куда-то в темноту. Зная, что его может остановить военная полиция, 
из-за того что он одет не по уставу, он нажал на стон-кран, что привело к 
вынужденной остановке поезда. Он побежал в обратную сторону вдоль линии, нашел 
фуражку, а затем впрыгнул в свой вагон. К тому времени, когда разгневанный 
машинист выяснил, в каком вагоне сорван стон-кран, там находился только один 
Йепп, у которого он и потребовал объяснений. В конце концов он убедил машиниста,
 что его поезд слишком сильно дернуло, да так, что у него даже фуражка слетела 
с головы, но, чтобы обойтись без начальства и не дать влипнуть машинисту в 
неприятную историю, а также избежать вызова пожарных и инженера, он решил, что 
будет лучше просто остановить поезд! Затем Йепп принес машинисту свои самые 
глубочайшие извинения. Вот таким был наш Йепп!

В тот день, когда он совершал свой очередной полет, погода оставляла желать 
лучшего. Видимость была плохая, но терпимая для того, чтобы не отменять обычный 
плановый полет. Он разогнался и, оторвавшись от земли на яростно ревущей 
«комете», прорвался в зияющую на небе дыру синего цвета, которая осталась 
незатянутой между множеством облаков, и исчез. Прошла минута, а затем мы 
услышали голос Йеппа по радиосвязи:

– Эй, здесь ни черта не видно! Где это чертово поле?

Он сообщил нам свою высоту и продолжил:

– Я еще никогда не летал вслепую. Ничего не вижу!

Руководитель полета проинструктировал его, в указание постепенно снижаться, 
описывая широкие круги, до тех пор пока самолет не выйдет из зоны облачности, 
но мы снова услышали голос Йеппа:

– Черт, я совсем заблудился! Ничего не вижу!

Затем связь прервалась. Прошло пять минут, еще минута – время тянулось 
бесконечно. Тяжелые облака сейчас, словно серое одеяло, потянулись с запада, и 
начал моросить дождь. Видимость заметно ухудшилась, и если несколько минут 
назад мы удивлялись сообщениям Йеппа и уже веселились, то теперь наше бодрое 
настроение сменилось неподдельной тревогой. Внезапно послышался громкий 
свистящий шум. Кто-то прокричал: «Пригнитесь, на нас летит Йепп!» Мы бросились 
на землю и растеклись по ней, как желе, а «комета» вылетела из облаков, которые,
 фактически, лежали на верхушках деревьев, и промчалась так низко над нашими 
головами, что мы почувствовали вибрацию воздуха прямо возле своих ушей. Какого 
черта он выскочил оттуда? Мы следили за его самолетом, и сейчас он мчался над 
полем с таким бешенством, будто тысяча чертей наступали ему на пятки, толкая 
назад в облака. Ему было необходимо сбавить скорость, и когда он снова появился,
 то стало ясно, что машина пойдет еще на один широкий круг. Но и теперь 
скорость, очевидно, превышала допустимую.

Каким-то образом самолет занесло. Он так мощно накренился вбок, что мы 
непроизвольно закрыли глаза. Конечно, это был конец! Но нет, скорее благодаря 
удаче, нежели опыту, пилоту удалось выровнять машину! «Комета» снова 
приблизилась к земле, едва, одним махом, не оставив нас без голов.

Когда мы подъехали, Йепп тихо стоял возле своего самолета, ставшего теперь 
скромным и спокойным. Тони Талер оказался первым, кто успел перевести дыхание и 
заговорил:

– Черт тебя побери, Мелстрох, ты еще жив?

– К вашим услугам, – ответил Йепп.

Ошеломленный произошедшим, Тони только и смог произнести:

– Ну уж спасибо.

– Моя жена всегда отвечает точно так же, – ответил Йепп со своим неподражаемым 
акцентом, и выражение лица у него было таким, будто он только что стал первым 
человеком, прилетевшим с Марса.

– Почему ты сразу не вышел из облаков?

– Ну, видишь ли, капитан, все произошло так быстро, что у меня даже не было 
времени сообразить, что к чему! Я вошел в зону облачности раньше, чем узнал о 
ней, а когда оглянулся, чтобы обнаружить тот просвет, через который я прошел, 
когда взлетел, то он уже был затянут! Поэтому мне ничего не оставалось, как 
наматывать круги и думать, что делать дальше. Потом я сказал сам себе: «Йепп, 
если ты собираешься ждать чуда, то учти, оно может и не произойти». Так я решил 
действовать и опустил нос своей «кометы» вниз, направляя самолет туда, где, я 
надеялся, находится аэродром. Когда я вырвался, наконец, из облаков, то не 
увидел ничего, кроме леса, а потом появилась дорога. Я сказал себе: «Йепп, 
здесь ты прогуливался вместе со своей женой, помнишь?» – и, кстати, очень милое 
место для прогулок.

Ну вот, а теперь я здесь!

Я увидел, как лицо Тони Талера становится все краснее и краснее и он сдерживает 
себя, чтобы не разразиться хохотом, не дослушав рассказ. Но, пересилив себя, он 
сказал:

– В любом случае, Мелстрох, тебе придется пригласить жену на скромное 
празднование своего второго дня рождения. Я думаю, она заслужила это право в 
такой же степени, как и ты!

– Да, сэр, – ответил Йепп. – Надеюсь, ко всему прочему мне еще выплатят 
сколько-нибудь денег или дадут ценных государственных бумаг?




Глава 9

ЛЫЖНЯ


Выкрутасы, которые проделывал Йепп в небе над Бад-Цвишенаном, поставили точку в 
полетах «кометы» с нашего аэродрома на неопределенное время. И этому 
способствовала не только погода, заметно ухудшившаяся, – мокрый снег 
чередовался с дождем, но и старания техников, пытавшихся раз и навсегда решить 
проблему, связанную с неполадками в двигателях, чтобы предотвратить дальнейшие 
трагедии.

Оставшись без возможности подниматься в облака, мы чувствовали себя так же, как,
 наверное, ощущает себя заядлый рыболов, оказавшийся возле реки, полной рыбы, 
но не прихвативший с собой удочки. Весь отряд впал в депрессию. Все валилось из 
рук. Мы садились в круг и разговаривали обо всем подряд и, когда уже все темы 
были исчерпаны, замолкали и слушали радио или читали все, что попадалось под 
руку в тот момент. В действительности мы подошли к той стадии, когда уже не 
могли видеть лиц друг друга, и вот, в самый неожиданный момент, Герберту 
Лангеру, Фритцу Кельбу и мне было поручено отправиться в Рехлин и забрать 
«Ме-163».

Но нам требовалось не просто подготовить самолет к транспортировке, а 
переправить его по воздуху, своим ходом в сопровождении «Вf-110» из Рехлина 
прямо в Бад-Цвишенан!

Ранним утром следующего дня один из наших самолетов-буксировщиков «Bf-110» был 
готов к отправлению, и мы с Фритцем согласовывали план полета с контролирующим 
центром на земле. Погода не предвещала ничего хорошего, но полеты допускались. 
Приблизительно минут через тридцать после взлета Герберта резко занесло. Мы 
оказались в непроходимой гуще облаков и увидели, что Герберт устремил машину 
вниз, с каким-то загадочным выражением на лице. Он опустился, затем поднялся 
вновь и так летел несколько минут, а потом опять пошел на снижение. Ни я, ни 
Фритц никогда бы не подумали, что это наш Герберт ведет самолет, если бы 
увидели траекторию полета со стороны. Герберт был хорошим летчиком, но даже он, 
несмотря на свой опыт, ухитрился сбиться с пути и сейчас пытался разглядеть 
железнодорожную станцию или какой-нибудь другой знакомый объект в те небольшие 
пробелы, которые местами образовывались среди черных туч. Наконец, ему удалось 
обнаружить станцию, и мы понеслись вниз, спустившись до высоты, на которой 
Герберт, наконец, попытался выровнять самолет и зафиксировать его в 
определенном положении. А я уже слышал голос Фритца в своих наушниках: «Мано, 
из какого дерева тебе больше нравятся гробы?»

Вклинился Герберт: «Вы бы лучше протерли глаза, чтобы разглядеть название 
станции, паразиты, а вообще, вы не заслуживаете больше того, чтобы быть 
похороненными в картонных коробках из-под блоков с сигаретами».

Так, маневрируя, снижаясь и поднимаясь, мы приземлились в Рехлине на час позже.

Был жуткий холод, когда мы вместе с еще несколькими техниками тащили на буксире 
«Ме-163» на взлетную полосу и прикрепляли стальной кабель к буксировщику 
«Ме-110». Я промерз, и у меня стучали зубы. Несмотря на летный комбинезон, я с 
трудом сдерживал дрожь и подумал про себя, что все происходящее похоже на 
какой-то новый вид зимнего спорта. Один из работающих на аэродроме махнул 
флагом, и верный старенький «Вf-110» покатился по взлетной полосе, поднимая 
липкие куски снега, которые, попадая на стекло кабины, затрудняли видимость. 
«Ме-163» постепенно набирал скорость, оставляя после себя следы на полосе. 
Потом, оттолкнувшись, самолет пошел вверх, закружив под собой вихрем снег. 
Передо мной летел «Вf-110», в котором на заднем сиденье дико жестикулировал 
Фритц. Он закончил представление, скрестив руки над головой, а затем легонько 
ткнул пальцем в лоб. Только теперь до меня дошло, что мы прошли всего лишь в 
метре от верхушек деревьев. Его жесты значили, что он обвиняет меня в том, что 
я слишком долго держал на земле «Ме-163», и теперь мне оставалось только 
догадываться, какой выговор меня ожидает по прибытии в Бад-Цвишенан.

Тащась на буксире, я чувствовал, что мне становится все холоднее и холоднее. 
Зажав ручку между коленей, я засунул руки под мышки, чтобы хоть как-то 
согреться. Но это не сильно помогло, да и в любом случае я не мог так дальше 
лететь. «Ме-163» как следует тряхнуло, и Фритц снова зажестикулировал с заднего 
сиденья летящего впереди самолета. Да черт знает что за полет! Потом я вспомнил,
 что кто-то однажды рассказывал мне, что пение улучшает циркуляцию крови и, 
соответственно, ваше тело теплеет. Так вот, я начал петь. Но, несмотря на все 
мои старания, кровь в моих жилах будто замерла. Пальцы на ногах и руках 
сделались деревянными, и я не то что согревался, я все больше замерзал. Сейчас 
я бы отдал свой месячный паек за бутылку горячей воды. Наконец вдалеке 
показались дома Бад-Цвишенана. Я отцепил трос в шестистах метрах над полем и 
увидел, как «Вf-110» резко отошел направо, и уже потом сконцентрировался на 
посадке. Ветер как раз дул справа, и я приземлился, подкатив к дверям большого 
ангара.

Дверь в ангар, где находился личный состав, открылась, и Тони Талер устремился 
в мою сторону. Пока я пытался разогнуть окоченевшие и почти отмороженные ноги, 
он буквально принялся стягивать меня с сиденья. Сейчас Тони совсем не был похож 
на самого себя, и поэтому я безмолвно и изумленно наблюдал за его действиями.

Всем на удивление, моя посадка была чистой, хотя и произвел я ее в нескольких 
сотнях метрах от нужного места. Черт, я избавил от лишних трудов наших 
механиков, выполнив за них часть их работы, остановившись прямо у входа в ангар.
 Но Тони отчитывал меня и кричал, как обычно кричат на кошку, которая нагадила 
на ковре. Разве не были мы самыми лучшими товарищами, несмотря на две звездочки 
у него на погонах? А может, он поругался с женой и теперь был не в настроении?

– Тони, помоги мне стянуть эти проклятые ботинки. У меня ноги отваливаются! – 
сказал я, игнорируя его неистовые крики. Это было последней каплей! Теперь Тони 
воспользовался превосходством своего звания, жестким тоном велев мне не 
отвлекаться и соблюдать субординацию. Затем он наградил меня такими 
«ласкательными» эпитетами, как «студент» и, хуже того, «сосунок», и до меня 
начало доходить, что он вовсе не шутит. Я сосредоточился и с самым надменным 
выражением, какое только мог изобразить на своем лице, произнес:

– Я бы попросил выбирать выражения, капитан, так как я совершил не меньше 
посадок на «Ме-163», чем вы сами, гауптман!

Эта фраза имела такое же действие, как если бы он получил удар по зубам.

– Мы обсудим это в следующий раз! – заорал он и быстро зашагал в направлении 
административного здания.

К сожалению, нам не удалось вернуть прежние дружеские отношения, и с этого 
момента Тони разговаривал со мной лишь тогда, когда отдавал прямой приказ.

Наши полеты все еще не возобновились, и бездействие становилось просто 
невыносимым. Но скука закончилась через несколько дней, когда мы, пилоты 
«комет», получили приказ забрать свои вещи и переехать в город. Перемена нашего 
места назначения была произведена ради нас – или, скорее, ради нашего 
дорогостоящего обучения, так как вражеские бомбардировщики могли уничтожить 
базу, а Бад-Цвишенан не представлял для них стоящей цели. Если на подготовку 
каждого из нас было потрачено около миллиона марок, то каждый тренировочный 
полет на «комете» стоил приблизительно десять тысяч, которые тратились на одно 
только топливо, поэтому было ясно, что сейчас мы представляли дорогостоящую 
государственную собственность. И даже если и были расчеты, что кто-то из нас 
должен погибнуть, то в любом случае нельзя было допустить, чтобы это произошло 
в результате случайно разорвавшейся бомбы.

Хильда Дикерхоф наконец оказалась в своей стихии. Как и следовало ожидать, 
многие девушки Бад-Цвишенана повлюблялись в некоторых наших пилотов, и теперь в 
городке состоялось сразу несколько помолвок. Сейчас возникла другая проблема – 
устроить где-то жить оставшихся холостяков. И здесь нужно отдать должное 
дипломатии Хильды. Пригодные для жилья комнаты в хороших домах были в 
Бад-Цвишенане, но по соседству, естественно, обитали незамужние девушки, и 
Хильда очень тактично и незаметно позаботилась о том, чтобы наши ребята 
расположились все-таки на расстоянии от «центров их интереса».

Так проходили дни, пока однажды кто-то не крикнул: «Лыжню!»

Перед тем как начать реальные занятия на «Ме-163» много месяцев назад, всё 16-е 
командование было отправлено в Цугшпиц на четыре недели. Смысл этой поездки 
заключался в том, что высотное расположение этого прекрасного места 
поспособствует нашей скорейшей акклиматизации к высоте, возможно, даже в 
большей степени, чем пребывание в злонолучной барокамере. Воспоминания о тех 
блаженных днях навсегда остались в нашей памяти, и поэтому крик «Лыжню» многих 
из нас взбудоражил. Разве могло сравниться наше беспечное сидение в 
Бад-Цвишенане с перспективой вновь оказаться на Цугшпице с тем, чтобы вновь и 
вновь совершенствовать свою спортивную форму! Идея была, но как мы могли 
преподнести ее начальству?

Сразу же после этого по отряду пошел шепот, основанный на теории, что вода 
камень точит и, соответственно, нужно действовать постепенно. Свою первую 
попытку мы предприняли в одно прекрасное мартовское утро. Как всегда по утрам, 
майор Шпёте подошел к нам за завтраком и поприветствовал. Но вместо 
обыкновенного ответа мы прокричали: «Лыжню, герр командир!»

Шиёте был одним из таких людей, которые умеют подавлять свои эмоции, не 
показывая их, и потому наш необычный выкрик не вызвал в нем абсолютно никакой 
реакции. Но мы были уверены, что дело сдвинулось с мертвой точки, и, когда 
настал вечер и мы сидели с группой товарищей и пили дорогое вино из подвала 
Гельмута Дикерхофа, Шпёте ухмыльнулся и произнес с сарказмом:

– Даю добро, Зиглер. Собирайте людей, от двенадцати до четырнадцати человек, и 
уже послезавтра можете отправляться.

Теперь оставалось решить проблему с нашим размещением. Я уже знал, что в 
Шнеефернер-хаус на Цугшпице жить негде, и мне внезапно пришла в голову мысль о 
том месте, где я провел свой медовый месяц. Все мои друзья сочли меня 
сумасшедшим, когда я решил провести первые недели своей семейной жизни в 
Силлах-Хаус, на высоте двух тысяч двухсот метров в Доломитовых Альпах. Едва 
Шпёте ушел, я вприпрыжку побежал к телефону и попросил сонную телефонистку 
соединить меня с местым военным штабом в Бриксене в Южном Тироле. Через семь 
минут я был на связи, что в то время можно было считать рекордом! Похоже, мой 
звонок разбудил руководство, так как говоривший со мной офицер был не вполне 
дружелюбен, но стоило мне начать использовать такие термины, как «специальное 
подразделение» и «пилоты истребителей», как меня немедленно соединили с 
генералом авиации, который заверил меня, что немедленно даст приказ о 
подготовке жилых помещений.

Я не сомневался, что Шпёте с трудом верит в то, что мне удастся выбить из 
вышестоящего начальства место, где нас смогут расположить, но мне удалось это, 
и я не скрывал радости, когда докладывал, что завтра в восемь часов мы можем 
отправляться в дорогу. Шпёте даже бровью не новел, а просто подписал проездные 
документы с приказом отправляться завтра и приложил ордера на расквартирование 
моих товарищей.

Чувствуя себя полностью удовлетворенным, я отправился в Бриксен, но между 
Ольденбургом и Ганновером я обнаружил, что концентрируюсь на том, что 
пересчитываю своих ребят, словно курица, опекающая свой выводок. Мои дорожные 
документы были проверены железнодорожной военной полицией, которая 
информировала меня, что Бриксен находится на военном положении, и поэтому нам 
советуют возвратиться в Бад-Цвишенан. Офицер военной полиции пожал плечами 
равнодушно, когда я сказал ему, что не могу вернуться, не выполнив задания.

– Мое дело предупредить, а дальше решайте сами. Я просто предостерегаю вас, что 
вы зря проедете до Мюнхена. Они вас все равно отправят назад.

И что теперь? Конечно, нельзя так сказать, что я многое терял, поэтому я решил 
ехать в Мюнхен, тщательно репетируя про себя историю, которую я намеревался 
поведать начальнику военной полиции. К тому времени, когда мы подъехали к 
Мюнхену, я думал, моя голова лопнет. Деловой походкой я устремился к начальству 
на станции и, войдя, протянул приказы офицеру. Он пристально изучил их и, 
вернув, произнес:

– Ну, разве вы не счастливчик, сэр! Ограничение на въезд как раз только что 
отменили!

Вечером я уже беседовал с другим офицером, находящимся при исполнении своих 
обязанностей в Бриксене. С обезоруживающей улыбкой на лице он доложил, что все 
в порядке и что нам выделено жилье в Сент-Ульрихе. На какой-то момент я не мог 
поверить своим ушам. Высота, где располагалась эта местность, едва достигала 
тысячи метров, и, так как нам требовалась акклиматизация на высоте, это место 
совсем не подходило.

– Это совершенно никуда не годится, – закричал я и потребовал немедленно 
соединить меня с Силлах-Хаус. Мне повезло, так как хозяин, выделяющий помещения,
 по имени Валентин, помнил меня еще с довоенных лет. Он сказал, что у него 
имеется свободная гостиница, но, к сожалению, сейчас она отдана в распоряжение 
верховного комиссара района, располагающегося в горах. Так как у этого 
должностного лица была резиденция в Бользене, стало очевидно, что мне просто 
необходимо идти до конца в своих требованиях. Моя речь, произнесенная следующим 
утром, была четкой и ясной. Я просто убедил офицера в том, что без нашей 
команды Германии не видать победы в войне и Силлах-Хаус является абсолютно 
необходимым местом для проведения наших учений. Десять минут спустя я отправил 
телеграмму в Бад-Цвишенан, в которой сообщал, что все готово для нашего 
размещения.

Было лишь одно но. Не было снега! Теплый ветер и весенние цветы – пожалуйста, 
но только не снег, а мы-то хотели кататься на лыжах! Когда на следующий вечер 
прибыл поезд со счастливчиками, стремящимися покорять горные вершины, они, 
вместо того чтобы выразить мне благодарность, обрушили на меня гром 
негодования! «Мы не для того тряслись два дня в поезде, чтобы собирать цветы!» 
– говорили они, но после превосходного ужина их беспокойство по поводу 
отсутствия снега значительно поутихло. Но тут возникла другая проблема. Один из 
ребят хотел купить сигарет, но ни у кого из нас не было итальянских лир, а 
немецкая марка здесь представляла не большую ценность, чем использованный билет 
в кино. Тем не менее, проблема решилась сама собой на следующее утро, когда 
один любезный продавец согласился продать нам тысячу сигарет за марки. В то 
время сигареты являлись чрезвычайной редкостью и по дефицитности их можно было 
сравнить лишь с продаваемым алкоголем. Был уже вечер, когда медленно идущий 
поезд тащил нас по Глоднер-Вэлли на План и, о, чудо из чудес, пошел снег! Его 
становилось все больше и больше, когда поздним вечером мы взбирались на Силлах, 
а когда Валентин, этот человек-ангел с неподражаемым итальянским акцентом, 
накормил нас пряным фасолевым супом и котлетами с жареной картошкой, а еще 
свежим салатом, моя репутация была спасена!

На следующее утро после аппетитного завтрака мы были готовы приступить к 
тренировкам. Лир у нас так и не появилось, а имели мы всего лишь шесть пар лыж. 
Надеясь на лучшее, но не особенно обольщаясь, мы вместе с Лангером, Глогнером и 
Мелстрохом, усевшись в сани, поехали искать кого-нибудь, кто мог бы поменять 
две тысячи марок на лиры. Естественно, мы не могли ни к кому обратиться 
официально с такой просьбой. Наш шеф, хотя и одобрил экспедицию, о финансовой 
проблеме позаботился не очень, но нашлись понимающие хозяева местных магазинов, 
которые помогли нам. А один житель из Волькенштейна снабдил нас недостающими 
парами лыж, достав их с чердака своего дома.

В отличном настроении мы вернулись в Силлах-Хаус. На обратном пути мы забыли 
Йеппа Мелстроха в гостевом доме в План-дэ-Гральба, и каково же было наше 
удивление, когда возвратились, чтобы забрать его. Наш Йепп сидел расслабившись, 
откинувшись на спинку кресла и потягивал красное вино, рассказывая анекдоты и 
кокетничая, в окружении целой компании черноволосых красавиц. Когда мы более 
или менее отошли от шока, то осознали, что Йепп, еще час тому назад не 
говоривший ни слова по-итальянски, теперь произнес: «Olga – grand amore!»

Дом для гостей, до сих нор носивший название Альберго План-дэ-Гральба, теперь 
стал наименоваться «Альберго Мелстрох»!



Во время нашего пребывания в Силлахе мы беспрестанно ели, спали и, конечно, 
катались на лыжах. Лыжные походы организовывались тремя «инструкторами» – 
Кельбом, Шамецем и мной, так как все мы выросли в горах и буквально с рождения 
стояли на лыжах. Это были незабываемые часы, которые мы провели, катаясь по 
снежным сугробам между Лэнгкофелем, Шеллатурменом и находившимся подальше 
Мермолейтом. За каждым заходом солнца мы наблюдали, застыв в молчаливом 
восхищении, поражаясь тому, как огромные скалы меняют свой цвет, из 
темно-коричневых превращаясь в огненно-красные, в то время как снег у их 
подножия становится темно-синим, а небо над ними из своего обычного цвета 
переходит в зеленый. Каждый день мы умирали от смеха, когда наш «бесстрашный» 
Ольтжен вновь и вновь падал липом в снег или когда Нелте безнадежно путался в 
своих лыжах и не мог освободиться без посторонней помощи.

Затем, в один из дней в Силлах пришла телеграмма, в которой сообщалось о 
предстоящем празднике в долине и о танцах, которые начнутся вечером.

– Это для нас, – закричал Фритц Кельб, отправившийся туда с другими ребятами.

Вместе с Гербертом я остался в гостинице, так как следующим утром мы собирались 
отправиться в долгое путешествие на лыжах, а потому хорошенько выспаться нам 
было необходимо. В четыре утра меня разбудил Фритц:

– Мано, вставай. Мелстрох пропал!

Несколько мгновений я не мог сообразить, о чем речь, но постепенно, собравшись 
с мыслями, произнес:

– Что случилось?

– Мелстроха нет! Исчез в тумане, когда взбирался на гору! Мы прождали целый час,
 но он так и не появился!

Теперь я окончательно проснулся.

– Ты серьезно, Фритц?

– Да какие к черту шутки! Сейчас мне совершенно не до смеха! Йепп по дороге 
снял лыжи – у него сломалось крепление – и дальше шел за нами. Потом повалил 
сильный снег, и все окутало туманом… и он пропал!

– Наверное, опять что-нибудь задумал, – ответил я взбешенно и принялся 
натягивать штаны. Потеряться в горах в такую рань! Я зашнуровал ботинки. – 
Пойдем. Мы должны найти этого идиота, пока он не замерзнет.

– Шамец уже отправился на его поиски, – сказал Фритц, – но он еще не вернулся!

Мы спустились вниз по деревянным ступенькам. Нельзя было терять времени! В 
считаные мгновения мы встали на лыжи и направились в сторону Плана. Лыжню, 
проложенную Фритцем, уже припорошило выпавшим снегом; ветер, дувший с гор, 
пронизывал насквозь, было темно, а по ночному небу плыли черные тучи, 
нагоняющие страх. Раз в несколько минут появлялась луна, местами освещая 
угрюмые скалы, оставляя на них серебристые заплаты света. Мы останавливались 
через интервалы, зовя Йеппа, но безрезультатно. Спустя десять минут показался 
Шамец. Он рассказал, что прошел до самого Плана и, чтобы убедиться наверняка, 
даже заглянул в «Альберго Мелстрох», но и там никаких следов!

– Где ты видел его в последний раз? – спросил я.

Шамец показал вверх, на поворачивающую дорогу.

– Как раз вон там. Он снял лыжи на том месте, – ответил он.

– Понятно. Тогда расходитесь и по отдельности прочешите дорогу по обеим 
сторонам. И если мы не найдем его сами, то поднимем на ноги всех и продолжим 
поиски с фонарями.

Мы успели пройти лишь несколько метров, как услышали крик Шамеца, который 
просматривал правую сторону дороги:

– Эй! Сюда!

Он увидел яму в снегу, в которую, предположительно, мог кто-то провалиться. От 
углубления тянулся еле заметный след, уходивший в сторону окутанного туманом 
поля. Мы пошли по следу, словно ищейки, и через пять минут наткнулись на 
разрушенную хижину. Наши поиски были завершены. Растянувшись в полный рост, на 
полу возле печки без сознания лежал Йепп Мелстрох. Холодными пальцами он до сих 
пор сжимал коробок спичек. Разгромленная дверь была нараспашку, и ледяной ветер 
задувал сквозь щели в стенах. То, что мы нашли его, уже было чудом. Маленькая 
печка разжигалась сухой соломой, и рядом с ней лежала целая куча соломы, а 
возле руки Йеппа были набросаны около дюжины полуобгоревших спичек. Если бы ему 
удалось разжечь печь, то вся хижина сгорела бы, как фитиль, и у него вряд ли 
был бы шанс выбраться! С другой стороны, если бы еще час или два нам не удалось 
найти его, он бы замерз и умер.

Мы отнесли его в гостиницу, где приняли все необходимые меры. Не щадя, мы 
растирали его снегом, до тех пор пока он не застонал. Открыв глаза, Йепп слабо 
пробормотал:

– Черт побери! Это ж надо так было напиться, чтобы ничего не помнить!



На следующий день, когда мы с Гербертом вошли во двор гостиницы после своей 
длительной прогулки на лыжах, перед нашими глазами стояло привидение. Это был 
не кто другой, как наш Фритц, но совсем другой Фритц! Ранее всегда неопрятный, 
неаккуратный, этот Фритц был просто безупречен! Пиджак и брюки отутюжены, чисто 
постиранная рубашка, выбрит так, что лицо стало розовым, как у младенца! Со 
счастливой улыбкой Фритц открыл нам свой секрет: он собирался на свидание с 
«Olga – grand amore»!

– Вот это я всегда называю неразумным, – сказал я. – Вернуться с гор, а потом 
два часа наводить марафет, чтобы опять пойти туда же, только в полночь!

– Мано, ты не понимаешь! – махнул рукой Фритц пренебрежительно. – Я пойду туда 
завтра утром!

Мы договорились, что каждый, кому удастся вытащить на свидание девушку, будет 
вкладывать десять лир в общую копилку. Эта своеобразная копилка была нашим 
изобретением и содержала в себе материальную расплату за грубые ошибки, 
совершенные во время уроков катания на лыжах, за дурные манеры и поведение за 
столом и другие неверные поступки.

Было довольно поздно, когда мы, наконец, легли спать. Все были в приподнятом 
настроении, «навеселе», потому что добряк Валентин достал для нас пару бутылок 
отличного вина. Когда мы пожелали друг другу спокойной ночи, было далеко за 
полночь, и в сторону пустой кровати Фритца было отпущено несколько скользких 
шуток.

Фритц возвратился точно к завтраку, к девяти часам, и, как только махнул рукой, 
услышал в ответ крики «Браво!». Я выставил перед ним «копилку», и мы с 
нетерпением стали ожидать, когда наш Казанова опустит в нее заветную бумажку. 
Но Фритц только устало махнул рукой:

– Ребята, я пропил эти десять лир!

Никогда больше мы не видели Фритца столь ухоженною и опрятно одетого, как в тот 
день, когда он собирался на свидание, которое так и не состоялось!

Через два дня после неудавшегося свидания Фритца мы в полном составе 
отправились на крутой склон Лэнгкофель-Ган, откуда прямиком возвратились в 
Силлах-Хаус. Совершив последний круг, мы не поверили своим глазам, потому что 
перед нами стоял наш шеф Вольфганг Шпёте собственной персоной.

Как выяснилось, хороший доктор настаивал на том, что он еще не поправился после 
той аварии, и потому решил направить его к нам. Шпёте не разрешили кататься на 
лыжах, поэтому он проводил время, принимая солнечные ванны и лепя снеговиков. 
Он так наловчился, что слепил Афродиту, которая украсила двор нашей гостиницы. 
Очень скоро мы окрестили эту удивительную снежную деву «миссис Кельб», что, 
конечно, злило нашего Фритца неимоверно. Правда, ее пышные формы и обаяние с 
каждым днем все больше таяли под лучами припекающего солнца, но она тщательно 
реставрировалась каждый вечер.

Незаметно подошло время нашего отъезда из Силлаха. Я стоял и разговаривал с 
хозяином и как-то между прочим упомянул о плачевном состоянии бара на 
территории нашего аэродрома. Я знал, что запасы спиртного были, фактически, 
опустошены. И тогда Валентин просто ошарашил меня предложением: друг его друга, 
возможно, мог организовать для нас восемьдесят литров сливового бренди в обмен 
на три килограмма сахарина. В военное время такой бартер являлся очень выгодным,
 и я согласился. Валентин дал мне адрес в Бользене, где можно было забрать 
напиток, а сахарин я мог передать со следующей партией «лыжников». Достаточно 
честно! В тот вечер нам официально выделили час, чтобы написать письма домой, и 
каждый из нас писал родителям, жене, возлюбленной, друзьям и просил немедленно 
выслать пачку сахарина на имя лейтенанта Зиглера до востребования в 16-е 
опытное командование!

Когда все легли спать, мы со Шпёте и Лангером остались и продолжали 
разговаривать. Шеф заказал бутылку дорогого вина, наполнил стаканы и произнес.

– Теперь послушайте меня внимательно и примите к сведению. Понятно?

Мы кивнули, и он продолжил:

– Я должен ехать на Восточный фронт и перегнать туда «Ме-109». Талер останется 
за меня и будет отдавать приказы, когда Пиц будет находиться на учениях.

Мы не верили своим ушам. Герберт, который знал Шпёте дольше всех из нас, 
недоверчиво посмотрел и сказал:

– Этого не может быть, майор! Это невозможно! Сейчас мы почти готовы к тому, 
чтобы сформировать первую эскадрилью, а вы хотите уехать? Невозможно!






Рис. 9. «Ме-109G»



– И все же это правда, – ответил спокойно Шпёте, – и тут ничего не подела сквозь парашют одного из невезучих парашютистов.

Затем раздался крик: «Осторожнее, атака на бреющем!» – и, повернув голову, мы 
поняли, что, фактически, находимся под пушечным обстрелом «мустангов», 
надвигающихся на нас со стороны леса. Все вчетвером мы буквально зарылись в 
землю, а самолеты, изрешетив снарядами все поле, улетели! Осторожно мы подняли 
голову. Поднявшаяся пыль только что осела, и стали видны дырки от пуль, 
оставленные в земле всего в метре от нас. И тут же находился невысокий забор, 
за которым четыре девушки-радистки тоже валялись на земле и тряслись от страха.

– Черт бы их побрал! – злобно проговорил Фритц, стряхивая пыль с брюк. – Я 
только вчера забрал штаны из чистки – и что!

Одна из девушек, видя досаду Фритца, сказала:

– Дай мне свои брюки, Фритц. Я постираю и поглажу их для тебя!

Фритц отреагировал на ее предложение, печально махнув рукой:

– Не получится, дорогая! Моя вторая пара сейчас находится в прачечной, и больше 
переодеться мне не во что, а в кальсонах я ходить не могу.

Так завершился первый визит наших непрошеных гостей. К сожалению, где-то они 
оставили более тяжелый след, а нам в этот раз просто повезло.

Через час после вражеского отступления мне был дан приказ собрать нескольких 
человек и отправить их в эскадрилью в Виттмундхафене на «Bf-110». Я очень 
обрадовался возможности вновь увидеть с высоты поля и леса.

Приземлившись на базе истребителей, я увидел «Ме-163», готовящийся к взлету в 
конце взлетной полосы. Подкатив к ангару, я спросил одного из механиков, 
который подошел ко мне:

– Кто это взлетел?

– Это капитан Олейник, сэр! – ответил он. – Наш первый полет отсюда.

В этот момент в камере сгорания «кометы» Олейника произошел хлопок и вывалилось 
облако дыма, а еще спустя секунду раздался грохот – это загорелось топливо в 
камере сгорания. Шум становился все мощнее, когда Олейник пытался перейти с 
первой скорости на вторую, и казалось, весь аэродром дрожит под нашими ногами. 
И хотя я созерцал подобную сцену много раз раньше, в действительности почти 
ежедневно в течение долгого времени, мои глаза сейчас все равно неотрывно 
следили за «Ме-163В», и у меня было ощущение, что я вижу это в первый раз. 
«Надеюсь, полет пройдет хорошо!» – подумал я про себя, когда самолет Олейника 
устремился в небо.

«Он в порядке», – подумал я, и только повернулся к своему «Bf-110», как на 
высоте трех тысяч метров «комету», продолжающую набирать высоту, встряхнуло. 
Машина начала дергаться и как будто заикаться, а из хвоста повалили тяжелые 
клубы дыма. Олейник еще продолжал набирать высоту, а потом резко пошел на 
снижение, вероятно пытаясь снова включить двигатель. Несколько секунд из хвоста 
«кометы» не было видно ни дыма, ни гари, а потом из камеры сгорания повалил 
белый пар, сменившийся на черный.

– Сбрасывай! – закричал я.

Сбросив топливо, «комета» понеслась в сторону земли. Крышка кабины оторвалась и 
камнем полетела вниз. «Вовремя!» – подумал я, ожидая увидеть выпрыгнувшего 
следом Олейника. Но нет! «Комета» спускалась все ниже и ниже, делая широкий 
медленный круг над полем, перед тем как зайти на посадку. Но не все было в 
порядке. Казалось, истребитель болтает из стороны в сторону, и теперь он стал 
падать все быстрее и быстрее. Олейник отчаянно пытался снова взмыть вверх, но 
ничего не выходило!

У самолета не получалось сесть мягко, и он камнем падал вниз, раскачиваясь и 
виляя, пока, наконец, не ударился о землю, закружившись, как волчок. Тело 
вылетело из истребителя, и в ту же минуту появилось белое облако дыма, за 
которым показались огненные языки пламени.

Я не мог найти грузовик, чтобы добраться до места аварии, но пожарные расчеты 
уже приблизились к самолету Олейника и тушили пожар, а врачи кареты «Скорой 
помощи», мгновенно прибывшие на помощь Олейнику, уже аккуратно перекладывали 
его на носилки, чтобы отнести в машину. «Черт! – подумал я. – Какая ужасная 
судьба!»

Олейник был высококвалифицированным пилотом, имевшим не одну награду, да и 
просто отличным товарищем, и вот теперь он попал в ловушку, устроенную коварной 
машиной, а ведь еще мог жить да жить и совершить много славных подвигов!

Я сидел в штабе аэродрома, впав в отчаяние и депрессию, беспрерывно курил и 
ждал телефонного звонка, одновременно боясь услышать его. Наконец, он раздался, 
и кто-то другой схватил трубку. Через мгновение, отсоединившись, он произнес:

– Ему повезло! Перелом позвоночника. Ничего опасного!

Да, в этом случае это было правдой. Если вы всего-навсего сломали позвоночник, 
то можете считаться счастливым.

По возвращении в Бад-Цвишенан я все перевернул в баре и достал припрятанную 
бутылку бренди. Налив Фритцу, Герберту и себе, мы подняли тост: «За скорейшее 
выздоровление Олейника!»

Ханс Ботт и Франц Медикус присоединились к нашей компании, Ханс – для того 
чтобы выпить бренди, а Франц – чтобы поговорить. Ханс был одним из самых 
спокойных ребят в нашем командовании, тихий парень, любящий порядок и точность 
во всем. Я уверен, что он был первым, кто сделал «мертвую петлю» на «комете», 
по крайней мере в Бад-Цвишенане, но ему не везло в личной жизни, так как его 
любимая девушка находилась очень далеко, и бренди мог хоть немного утешить его. 
Франц всегда подходил к полетам с большим энтузиазмом, и для него ничего важнее 
в жизни не существовало, чем самолеты и семья.

Мелстрох и Глогнер сидели б углу и играли в карты – Йепп, как всегда, жульничал 
и рьяно протестовал, когда его уличали, а Нелте и Ольтжен играли в шашки. 
Остальные ребята – их осталось не так много после формирования эскадрилий в 
Венло и Виттмундхафене, – воспользовавшись свободным временем, писали письма. 
Ханс Ботт уже собрал свой чемодан, чтобы отправиться в Берлин к руководству.

– Ты можешь полететь со мной завтра, Ханс! В «Me-108» как раз есть свободное 
место. Почему бы тебе не спросить разрешения у старшего? – предложил Герберт.

– Какого черта тебе делать в Берлине? – недовольно проворчал Фритц, завидуя, 
что летит Герберт, а не он сам.

– Я должен попасть к командованию, это приказ.

– Ну, так скажи им заодно, чтобы они вернули нам обратно Шпёте!






Рис. 13. «Me-108» – «тайфун»



И в том же духе продолжался разговор ни о чем. Мы были уставшие и измученные. 
Скоро мы допили бренди и вместе с Фритцем и Гербертом сели на мой мотоцикл и 
поехали в Бад-Цвишенан, где располагались наши квартиры. Перед тем как 
разойтись, мы еще немного поболтали.

– Если у тебя будет возможность завтра, спроси инспектора истребительной 
авиации по поводу перевода Шпёте, а, Герберт? Может, он снова переведет его к 
нам? Сейчас он нам нужен, как никогда, тем более, когда Пиц и Олейник лежат в 
госпитале, и, похоже, их лечение затянется на месяцы.

– Я посмотрю, что можно сделать, – сказал Герберт, – если старший уделит мне 
немного времени.

Я закатил мотоцикл в маленький курятник рядом с домом Дикерхофа, где я жил 
сейчас, и бесшумно поднялся по лестнице в свою комнату.

Безжалостный звон будильника поднял меня в шесть часов следующего утра – как 
быстро стали пролетать ночи, – и, встав с постели, я подошел к окну и, открыв 
его, увидел повисший над домом утренний туман. Конечно, для нас туман был не 
вполне обычным явлением, так как его наличие означало, что нам предстоит 
томиться в барокамере и, вместо практических полетов, слушать теорию. Но 
возможно, через несколько часов солнечный свет пробьется сквозь толщу облаков.

Когда я пришел на аэродром, то застал Герберта, проходившего предполетный 
осмотр, в полном негодовании. Ему не давали разрешения на взлет из-за тумана.

– Нельзя же из-за незначительного тумана срывать полеты! – кричал он на 
проверяющего. – В России на такую погоду никто и внимания не обратит!

– Извините, Лангер, но я не могу вам позволить лететь, и вы знаете, что ничего 
нельзя изменить, а если вы не согласны со мной, то можете зайти к ребятам и 
посмотреть сводку погоды!

И действительно, метеосводка была плохая. Туман тянулся до Ганновера и дальше. 
Правда, участок возле Брунсвика и Магдебурга был ясный, а вот Берлин и 
прилегающая к нему территория были окутаны густым туманом. Ребята из 
метеослужбы были рады сделать все возможное для нас, но сводка погоды в тот 
день ничего не могла обещать, а главный метеоролог, узнавший, что Герберт летит 
в Берлин, чтобы отпраздновать еще и свой день рождения, пообещал звонить туда 
каждые полчаса и спрашивать, не изменилось ли что-нибудь.

– Как же подвела меня погода, – страдал Герберт, – но, если в течение часа не 
прояснится, я полечу вслепую!

– Не сходи с ума! – сказал я. – Услышь тебя кто-нибудь, подумают, что тебя ждет 
сам генерал затаив дыхание! Пошли им телефонограмму и сообщи, что будешь завтра 
утром.

Но Герберт даже и думать об этом не хотел.

– Я попаду туда сегодня, даже если мне придется бежать на своих двоих! – 
настойчиво сказал он, оставив меня стоять у входа в барокамеру.




Глава 12

ПОДХОДИТ ОЧЕРЕДЬ ГЕРБЕРТА


Час спустя, выйдя из барокамеры, я обнаружил, что туман ослаб и видимость 
составляет около километра, но и только. Тем не менее, сквозь густую пелену 
стал проглядывать солнечный свет, и это говорило о том, что Герберту начинает 
улыбаться удача. Я пошел в штаб, где мне сказали, что десять минут назад 
Герберт улетел в Берлин.

– А как же погода? – спросил я.

– То нормальная, то слишком туманно! Мы пытались отговорить его, но он 
отказался ждать дольше. Ганновер и Хейде все еще в тумане, и южнее тоже 
видимости никакой.

Я взглянул на метеокарту и подумал, что при схожих обстоятельствах я бы тоже, 
возможно, полетел.

Выйдя из штаба, я направился к ангару, где, как всегда, дым стоял коромыслом. 
Каждый день прибывали два или три новеньких «Ме-163В», которые должны были быть 
испытаны сначала здесь. Тогда как в Венло находилось лишь четыре истребителя, а 
в Виттмундхафене – шесть. Самое интересное, что в Цвишенане эскадрильи 
официально не существовало и, соответственно, не было и самолетов, а полеты с 
нашего аэродрома осуществлялись в полном объеме.

Я вошел в огромный ангар в тот момент, когда «комета» подвергалась осмотру, и 
поднялся в кабину. Отто Ортзен, главный в «прачечной», стоял на лестнице, 
приставленной к кабине. Я съежился от невыносимого шума будто тысячи работающих 
двигателей. От их чудовищного гула все вокруг сотрясалось. Такая мощь и сила 
присутствовала в этих машинах, что даже стены ангара дрожали и звенели. Топливо 
Т и С текло по тонким трубкам в камеру сгорания, а затем спустя четыре минуты 
раздался приглушенный звук, означающий, что проверка прошла успешно.

Он хотел все сделать сейчас, чтобы потом уже не тратить ни минуты. Доложив о 
своем намерении лететь к Талеру, я забрался в кабину «новой птички» и был готов 
отправляться в путь.

Эта машина была особенной, так как была первой оснащена двумя 30-мм пушками «МК 
108», заменившими 20-мм, установленные на ранних «кометах». Они располагались в 
корне крыла, а боезапас из 60 снарядов на каждую – в двух секциях за кабиной. 
Гашетка пушек находилась на ручке управления. Прицел был стандартный – Revi 16B.


Мишень находилась на середине озера Цвишенана, и мне было дано задание испытать 
новые пушки. Сама новая «комета» предназначалась эскадрилье в Венло.

Двигатель истребителя взревел так же мощно, как и час назад в ангаре. Я 
наклонил ручку вперед, послышался легкий треск, когда истребитель подскочил и 
оторвался от полосы. К тому времени туман почти полностью рассеялся, и только 
небольшие белые островки тянулись над землей. Пройдя отметку в две тысячи 
метров, я очень обрадовался своему взлету.

Когда, наконец, шум двигателя стих, я выполнил несколько виражей и опустил нос 
вниз, чтобы набрать скорость, а затем снова взмыл вверх. Далее последовала 
целая серия кругов вокруг города, а потом я направил свой самолет к озеру 
Цвишенана. Я четко видел плавающую мишень и, прицелившись, открыл огонь. С 
первого раза я промахнулся, и очередь прошла слева от цели. Я снова нажал 
кнопку, но оружие заклинило. Я так усердно целился, что незаметно для себя 
оказался совсем низко у поверхности озера. Затем «комета» немного набрала 
высоту и полетела над полем, но мне нужно было двигаться достаточно низко, 
чтобы не выйти за периметр аэродрома. Я довольно неудачно зашел на посадку, но 
сегодня был мой день, и поэтому я решил пустить самолет вниз по диагонали 
против ветра. «Комета» заскользила вдоль поверхности земли и, наконец, 
остановилась, ничего не повредив! Фу! Все обошлось!

Приземление подобным образом не могло пройти бесследно, и пусть технически все 
сложилось удачно, я все же готовился получить гневный выговор от Тони Талера. 
Буксирное транспортное средство уже было на пути к месту моего приземления, и 
среди бригады техников я увидел Фритца Кельба и сержанта Нелте. Странно, но 
никто из них не показывал своего недовольства, не кричал и не делал 
саркастических замечаний по поводу моей посадки. Фритц первым добрался до моего 
самолета и встал прямо передо мной, мрачно глядя мне в глаза.






Рис. 14. Транспортировка «Ме-163»



– Ты бы был поосторожнее, Мано, – произнес он тихо, конечно же имея в виду мое 
неаккуратное приземление, но я весело ответил:

– Не беспокойся, Фритц. Не стоит придавать этому большого значения!

Но Фритц только как-то странно посмотрел на меня, будто находясь мыслями где-то 
далеко. Наконец, он произнес почти шепотом:

– Герберт погиб, Мано!

Затем он повернулся и направился к буксиру, который должен был тащить мой 
истребитель. С минуту я стоял словно парализованный этой новостью. Он взглянул 
на меня и ответил на незаданный вопрос, читавшийся в моих глазах:

– Аварийная посадка в тумане на северо-западе Ганновера. Возможно, сел на живот.
 Перелом ног и шеи. Два пассажира, летевшие с ним, также мертвы. Больше мне 
ничего не известно.

Когда мы шли за буксиром, тянувшим самолет, он рассказал мне, что двое фермеров 
обнаружили «Bf-108» между фруктовыми деревьями и что все трое сидели в своих 
креслах без видимых повреждений – но они были мертвы! Вот так наш Герберт и не 
долетел до Берлина. Тогда я подумал о Хельге! Мне не хотелось сообщать эту 
новость ей.

Задумавшись, мы плелись в тишине, ссутулившись и опустив голову, и вышли прямо 
на взлетную полосу. Громкий крик вывел нас из оцепенения, и внезапно мы 
осознали, что в дальнем конце полосы уже разгоняется «Me-163», а мы находимся у 
него на пути.

– Штрассницки – его первый самостоятельный полет! – закричал Фритц, и мы 
бросились бежать со всех ног, а «комета» с пронзительным воем неслась на нас. 
Затем он взлетел; его шасси упало всего в пятидесяти метрах от нас. «Комета» 
задрала нос уже далеко за пределами аэродрома.

– Что-то идет не так, – тихо произнес Фритц, отчетливо проговаривая каждое 
слово. Двигатель самолета издавал необычный шум, хотя сразу этого можно было и 
не заметить, так как до этого мы успели наслушаться грохочущего рокота. Затем 
все произошло одновременно. Все еще набирая высоту, «комета» выпустила 
необъятное облако дыма – сначала белое, которое перешло в черное, за которым 
последовало пламя. Самолет к тому времени находился на высоте трех тысяч метров.
 На одно мгновение он принял горизонтальное положение, и мы увидели, как 
оторвало и завертело крышку кабины, а самолет, задрав нос, начал падать вниз. В 
этот момент Штрассницки вывалился из самолета, его парашют раскрылся, и таким 
образом он был спасен.

– Смотри, Фритц! – закричал я.

Пока мы наблюдали за Штрассницки, болтающимся в воздухе, горящий «Ме-163» 
приближался к земле и сейчас падал прямо на нас. Мы побежали, оглядываясь назад,
 а потом кинулись на поле и распластались на траве. Я не сомневался, что в 
любой момент «комета» может пронестись прямо по нашим головам. Но, словно 
управляемая невидимой рукой, горящая развалина завалилась на бок и через 
несколько секунд стукнулась о землю за периметром аэродрома. Толстый 
серо-белого цвета столб дыма показался над молодыми соснами, опалив их верхушки,
 а между деревьями остались лежать обугленные обломки истребителя.

– И именно такое нужно было пережить, чтобы не считать этот день прожитым 
зря! – пробормотал Фритц, отряхивая свою фуражку.

Мы посмотрели вверх и увидели, что ветер несет сержанта прямо в озеро. Мы 
видели его брыкающиеся ноги, когда он исчез за высокими деревьями, растущими 
вдоль берега озера, а когда добежали до места падения, ему уже помогли 
выбраться из воды. «Не дай Бог пережить подобный опыт», – подумал я, когда Ники 
рассказывал, как на высоте уже пяти тысяч метров его самолет охватил огонь и 
кабина наполнилась едким дымом. А когда она нагрелась до невозможности, он 
решил, что пора прыгать!

Почему же бедному Герберту Лангеру не повезло так же, как Ники? А ведь его 
жизнь в буквальном смысле висела на шелковой нити парашюта. «Комета» могла 
взорваться в воздухе еще до того, как он успеет выбраться из кабины, он мог 
отравиться дымом, его парашют мог загореться или не раскрыться! Казалось, 
становится правилом то, что чем сложнее ситуация, тем больше шансов выйти из 
нее живым и невредимым. Ведь катастрофы, которые стоили человеческих жизней, 
были нелепыми! Йозеф врезался в вышку! Вёрндл, возможно, погиб по 
неосторожности. А теперь Герберт!



К шести часам я добрался до Ольденбурга и застал Хельгу в офисе, когда она 
собиралась идти домой.

– А, это ты, Мано! Я как раз думала позвонить на аэродром и узнать, не вернулся 
ли Герберт. У меня на сегодня есть два билета в театр – «Любовь и интриги», со 
Шмитхаммером в главной роли – я уверена, он будет в восторге!

Она стояла перед маленьким зеркалом, причесывалась и весело что-то болтала. У 
меня пересохло во рту, и комок подступил к горлу.

– А знаешь что, Мано? Если Герберт не успеет вернуться из Берлина к вечеру, то 
ты пойдешь со мной, хорошо? Мы позвоним Хильде и скажем ей, чтобы она 
перезвонила Герберту и он бы мог встретить нас после спектакля!

Каким-то чудом ко мне вернулся дар речи, и я промямлил:

– Герберт не сможет встретить нас сегодня, Хельга!

Она стояла с губной помадой в руке.

– Но почему нет? Он что, задерживается в Берлине?

Я чувствовал себя полным дураком, и, когда она повернулась ко мне, я ощутил 
себя беспомощным школьником, которого застукали за исправлением оценок. Я 
совершенно не представлял, как вести себя в подобной ситуации.

– Герберту не повезло, Хельга. Он был вынужден совершить аварийную посадку 
возле Ганновера, потому что утром был сильный туман и…

Мой голос дрогнул, и я замолчал. Но Хельга ничего не поняла и продолжила весело 
болтать, сказав, что Герберт рассказывал ей об аварийных посадках и что в этом 
нет ничего такого. Накрасив губы, она сказала:

– По крайней мере, он мог позвонить мне! Наконец, я собрал все свое мужество и 
произнес страшные слова:

– Он не мог позвонить тебе, Хельга. Он разбился!

Сначала она смотрела на меня, широко открыв глаза и не веря в услышанное, а 
потом ее лицо побледнело. Она отступила назад, сжала кулаки так, что побелели 
суставы пальцев, и медленно опустилась на стул. Было больно смотреть, как 
исказилось ее красивое лицо. Она сидела в полной тишине несколько мгновений, а 
затем прошептала:

– Он погиб без мучений?

Я убедил ее в том, что его смерть была мгновенной. Затем помог ей встать на 
ноги и проводил домой. Пока мы шли, она не произнесла ни слова. Около двери она 
попыталась что-то сказать, но у нее пропал голос. Глаза наполнились слезами, и, 
хлопнув дверью, она побежала в дом. У меня тоже текли слезы, когда я сел на 
мотоцикл и поехал обратно на аэродром.




Глава 13

ВИЗИТ В ВЕНЛО


Беда, как известно, никогда не приходит одна, и несколько дней спустя Фритц 
Кельб был переведен в эскадрилью Бёхнера в Венло. Я немедленно сделал 
официальное заявление Талеру, что против этого перевода, но он отклонил мое 
требование, мотивировав свой ответ тем, что эскадрилья уже сформирована и меня 
это не должно касаться. Только спустя полчаса, выйдя из кабинета Талера, я 
узнал от Фритца, что он тоже переводится – в Виттмундхафен. Теперь все мои 
ближайшие друзья были или мертвы, или направлены на другое место службы. Если я 
не мог быть переведен для постоянного прохождения службы в Венло, то, по 
крайней мере, хотел посетить базу и, возможно, пообщаться с Бёхнером лично, 
чтобы понять, заинтересован ли он в моей персоне.

Наконец, мне посчастливилось лететь на одном из наших стареньких «Bf-110» в 
Венло. Как только я прилетел, то сразу почувствовал гнетущую атмосферу, царящую 
на базе! Хотя эскадрилья уже имела на своем счету двенадцать вылетов наперехват,
 все же пока не было ни одного сбитого вражеского самолета! Доклады, 
приходившие из Виттмундхафена, были точно такими же – экстренный взлет, нет 
контакта с врагом и возвращение на базу!

Скоро стала очевидной причина этих неудач: использование тех же средств 
контроля за полетами, что и много месяцев назад в Бад-Цвишенане. То, что, 
казалось, отлично функционирует во время учений, абсолютно не работает в 
условиях реальных боевых действий. Сверхскоростные «Me-163» были просто 
«слишком быстрыми» для операторов наземного контроля, работавших с поршневыми 
машинами. Это было правдой, что наш радар «Фрея» регистрировал любое 
приближение вражеского самолета, даже находящегося на большой высоте, и никогда 
не ошибался, но этим все и заканчивалось. Как только у «кометы» появлялся шанс 
поменять курс на высоте, радар уже не улавливал ее местонахождения. Так же 
плохо работал компас. Его стрелка металась из стороны в сторону, и пилоту было 
чрезвычайно сложно уловить нужное направление. Ему приходилось искать новые 
ориентиры, и он легко мог нарваться на «москито», снующих вокруг него! Накануне 
моего приезда в Венло Фритц со своими компаньонами за два дня взлетали пять или 
шесть раз и за это время ни разу не открывали огонь! Здесь не было боевого 
настроя. Месяцами они оттачивали взлет и посадку «кометы», постоянно путаясь 
из-за чудовищных сбоев компаса. Мы с Фритцем сидели целый вечер, пытаясь найти 
решение проблемы, но, если даже наши техники были не способны дать ответ, на 
что же тогда мы могли надеяться?

На следующий день, как раз в тот момент, когда я получил приказ возвращаться в 
Бад-Цвишенан и уже готовили к полету «Bf-110», раздался сигнал тревоги, за 
которой последовал доклад о том, что в нашем направлении движется большое 
количество вражеских бомбардировщиков. Отто Бёхнер имел в готовности четыре 
«кометы», стоявшие на главной взлетной полосе, и в следующих сообщениях 
говорилось, что группы бомбардировщиков идут на Венло и такую возможность 
нельзя упустить. Я сказал техникам наземной службы откатить мой «Bf-110» под 
камуфляжную сетку и поставить на запасную взлетную полосу. Фритц и два других 
пилота уже сидели в своих кабинах, ожидая приказа на взлет. Был знойный, душный 
день, и Фритц оставил крышку своей кабины открытой, а я сидел на крыле рядом с 
кабиной на корточках. Он не торопился надевать кислородную маску, и его лицо не 
выражало эмоций. Только губы пересохли, и время от времени он облизывал их 
языком, а его взгляд то и дело устремлялся в небо.

– Ты только подожди, Мано. Сегодня мы покажем, на что способны наши «кометы», 
если эти сволочи не уберутся! На этот раз я не упущу свой шанс!

– Не будь слишком опрометчивым, Фритц! – усомнился я. – Ты же знаешь, что такое 
количество бомбардировщиков – это не шутки. Если не удастся сегодня, попробуем 
завтра!

В этот момент мы увидели бомбардировщики – высоко в небе, пролетающие над 
датскими деревнями. Тонкие белые линии тянулись на много миль.






Рис. 15. Бомбардировщик «москито»



Видимо, Фритц получил команду на взлет, потому что быстро надел кислородную 
маску и, подняв руку, дал сигнал заводить двигатель. Я закрыл крышку кабины, и 
перед тем, как натянуть очки, он подмигнул мне, и двигатель зашумел. Он быстро 
проверил все приборы, и через несколько секунд пламя вылетело из выхлопной 
трубы, и колеса запрыгали по полосе, бешено разгоняя грохочущую «комету». Затем,
 горящей стрелой, она понеслась вверх. Я следил за самолетом Фритца до тех пор, 
пока он не исчез из вида. Потом я перевел взгляд на следы, оставленные 
бомбардировщиками, которые теперь протянулись прямо над аэродромом.

Одна волнительная минута следовала за другой, но серебряные полосы 
целенаправленно чертили небо. Следом за Фритцем в воздух поднялись две другие 
«кометы», но пока ничего нельзя было понять. И вот случилось! Целый букет белых 
линий, таких четких и строгих несколько мгновений назад, теперь казались 
перечеркнутыми. Несколько секунд спустя я уловил негромкий звук стрельбы. Затем 
он повторился. Потом в небе появились причудливые облака дыма. В месте 
основного скопища вражеского формирования произошел мощный взрыв. Облако 
разрасталось, и два… три, нет, четыре парашютиста появились в небе. Почти 
одновременно белое облако начало темнеть, так как горящее крыло самолета 
вкрапило в него темную спиралевидную струю дыма. Обломки крушения нельзя было 
спутать с остатками большого самолета, падающего вниз все быстрее и быстрее, 
пока, наконец, он не вонзился в землю за аэродромом! «Кометы»? больше не 
существовало!

Взволнованно мы ждали возвращения трех наших самолетов. Первый «мессершмит» 
появился через несколько минут, спланировав над полем, он устремился вниз, 
затем снова набрал высоту и пошел на снижение, оставляя пушистый, как перышко, 
след белого дыма. Мы вскочили на грузовик и помчались туда, где, 
предположительно, должна была сесть «комета». Пожарные мчались с другой стороны 
поля, но «мессершмит» произвел удачную посадку, проскользив по мягкой траве.

Пилотом севшей «кометы» оказался Шамец, молодой сержант из Вены. Взбешенный, он 
вылез из кабины, тогда как пожарные уже заливали его самолет водой. Его лицо 
раскраснелось, а слезы текли из воспаленных глаз. Он дал волю своим чувствам, 
не обращая внимания на окружающих. Оказалось, его двигатель заглох, когда он 
находился в тысяче метров от врага. Он пытался включить двигатель, но не вышло, 
а тут еще пары топлива стали проникать в кабину, что и заставило его вернуться, 
не дав возможности использовать оружие. Он ничего не знал о Фритце, но едва 
закончил свой рассказ, как другая «комета» чисто приземлилась на поле, а за ней 
еще одна.

У Фритца была кислая мина, когда он вылезал из кабины. Мы обошли его самолет.

– Полюбуйся на это, – сказал он, указывая на бесчисленные дырки на краях обоих 
крыльев, а также на дыру в носовой части. – Это был настоящий град, скажу я 
тебе!

Он проверил еще несколько повреждений, оставленных снарядами. Попади они чуть 
ниже, и самолет потерял бы управление.

– А кто подбил «фортресс»?

– Зенитка! Прямое попадание. Я как раз находился рядом и, как видишь, тоже 
получил свою порцию!

Мы медленно побрели через поле, и Фритц продолжил:

– Мы не можем атаковать целое формирование бомбардировщиков, находясь сзади 
него, – это подобно самоубийству! Как жаль, что мне не удалось сегодня никого 
сбить! Но я сам виноват, что поднялся слишком высоко и двигатель заглох.

Мы помолчали какое-то время, но я уверен, что в этот момент мы думали об одном 
и том же: как проникнуть в формирования вражеских самолетов и открыть 
перекрестный огонь.

– Мы должны попытаться прорваться сквозь их заградительный огонь, – внезапно 
произнес Фритц, – подойдя как можно ближе, а лучше всего спереди или снизу под 
углом.






Рис. 16. «Ju 876-1» с 37-мм пушками



– Забудь об этом, пока Хахтель не осознает, что всем самолетам необходимы 30-мм 
пушки, – ответил я.

Лейтенант Хахтель совсем недавно был направлен в наш отряд проходить службу в 
качестве офицера, отвечающего за вооружение истребителей. Он накопил достаточно 
опыта, простукивая подвесные баки. Что-то он понимал в технике, но, тем не 
менее, никаких существенных изменений с его появлением у нас не произошло.

– «МК 108» слишком ненадежны, – громогласно заявил Фритц. – Их часто 
заклинивает.

В этот момент мы пришли в ремонтный барак, где Отто Бёхнер как раз влезал в 
свою машину, чтобы посмотреть на поломки. Фритц попрощался со мной и 
присоединился к Отто, а мне было пора возвращаться в Бад-Цвишенан. Мой короткий 
визит в Венло только усугубил мою неудовлетворенность. Какого черта я не могу 
быть там, в команде Бёхнера, и снова летать вместе с Фритцем? Я напряг мозги и 
вернулся в Бад-Цвишенан с мыслью еще раз обязательно поговорить с Талером, и 
если он не переведет меня в Венло, то написать личное письмо Шпёте и попросить 
его, чтобы он походатайствовал за меня. Чем мог мотивировать Талер свое 
нежелание отпустить меня из Бад-Цвишенана? Единственное, чем он мог 
руководствоваться, была наша с ним размолвка несколько месяцев тому назад. И я 
подумал, что чем раньше решу этот вопрос, тем лучше.



Едва приземлившись, я немедленно направился в штаб, но на полпути наткнулся на 
Нелте, самого высокого из наших пилотов-сержантов, который быстро развеял все 
мои мысли. Нелте выглядел удрученным, и я спросил:

– Что с тобой, Нелте? У тебя такое лицо, как будто ты целиком съел кислый 
лимон!

– Я чувствую себя еще ужасней, чем выгляжу, – ответил он. – В воскресенье сам 
все узнаешь.

– Не понимаю тебя, Нелте. О чем ты говоришь?

– Сейчас поймешь, когда увидишь Талера. Он уже ждет тебя! Нас обоих 
переправляют в Йесау, как хорошо подготовленных летчиков-испытателей.

– Но это нонсенс, Нелте! Ведь в Йесау уже находятся Вой, Першелл и Ламм. Зачем 
им еще нужны пилоты?

– Конечно, ты же не слышал. Лейтенант Ламм разбился вчера, а Вой и Першелл не 
справятся вдвоем. Нас отправляют туда завтра, чтобы мы пополнили список 
несчастных испытателей.

Я едва мог поверить своим ушам. Если Нелте говорил правду, тогда Талер 
действительно имел на меня зуб. К этому времени у нас было несколько полностью 
подготовленных пилотов, но все они были новичками по сравнению со мной и Нелте. 
Талер мог направить одного Нелте, но нет, он командировал нас обоих, отлично 
зная, что мы хотим отправиться в боевую часть.

Я был задет за живое и в бешенстве ворвался в кабинет. Я четко доложил о своей 
поездке и, с трудом сдерживая эмоции, ожидал его дальнейших расспросов. Но 
Талер просто смотрел на меня, а затем протянул приказы моего назначения, 
говоря:

– Зиглер, вы направляетесь в Йесау и послезавтра в 8.00 вы становитесь 
подчиненным Воя, до тех пор пока не получите переназначение.

– Насколько мне известно, капитан, – произнес я в бессильной ярости, – офицер 
не может находиться в подчинении у гражданского!

Но Талер даже не взглянул на меня и просто сказал:

– Конечно, вы будете исполнять те приказы, данные сверху, которые касаются 
военной стороны, но непосредственно подчиняться вы будете Вою, так как он несет 
ответственность в Йесау за все происходящие полеты.

– Но, капитан, и я и Нелте хотим служить в боевой эскадрилье – да и Шпёте 
всегда выделял нас, как готовых к бою летчиков.

– Это меня не касается, Зиглер. В Йесау нуждаются в двух опытных пилотах, а я 
могу рекомендовать только вас двоих, так как остальные находятся в Венло и в 
Виттмундхафене.

Талер прекрасно знал, что любой из пилотов может справиться с работой в Йесау, 
и, казалось, ожидал новых возражений с моей стороны, но перед тем, как я что-то 
скажу, добавил:

– Вы знаете конечно же, что в Йесау далеко не идеальный аэродром. Он всего лишь 
девятьсот метров в длину. Сейчас мы, как никогда, нуждаемся в новых «кометах», 
а Вой и Першелл не смогут вдвоем справиться с задачей. Но в любом случае ваше 
назначение – это приказ, Зиглер, и я думаю, вам не нужно объяснять, что это 
значит.

Он помолчал, а потом продолжил:

– Кроме того, это временное назначение, и я верю, что очень скоро вы будете 
переведены в эскадрилью. В любом случае мы переезжаем в Брандис через несколько 
дней.

Я уверен, что он улыбался с сарказмом, когда мы прощались.

В абсолютно подавленном настроении я бесцельно плелся по аэродрому и обнаружил 
себя, к своему удивлению, в восточной части поля, где проводились наши 
тренировочные полеты. Стоя там, вспомнил мой первый старт, именно с этого места,
 и ощущение, не поддающееся описанию, страха и тревоги. Чувство, когда 
захватывало дух от осознания высоты и ничего нельзя было поделать с этим, снова 
вернулось ко мне. Теперь все месяцы обучения здесь стали казаться зря 
проведенными, а приложенные усилия потраченными впустую. Я чувствовал себя 
таким же никчемным и бесполезным, как сгоревшая спичка.

Я пошел дальше и приблизился к радиорубке, на которой виднелись следы от пуль, 
оставленные вражескими «мустангами», а за ней стоял ангар, где проводились 
испытания двигателей истребителей, в котором и сейчас стоял страшный грохот. И 
было трудно поверить, что через несколько дней этот ангар, куда мы так часто 
любили заходить, будет стоять молчаливый и пустой. А что будет со мной? Йесау 
находится в Восточной Пруссии недалеко от Кенигсберга. Сейчас эта территория 
была в безопасности для любого, кому это было нужно. Далеко от линии фронта, 
нет воздушных рейдов, одним словом, настоящий курорт! Летать день за днем на 
новом истребителе без оружия и каждый вечер играть в карты вместе с Карлом Воем,
 Францем Першеллом и Нелте совершенно непонятно для чего! Я знал это чертово 
место очень хорошо, так как в течение нескольких месяцев перегонял оттуда 
«Bf-110» в Финляндию. Йесау! У черта на куличках!

Поехать в Йесау, чтобы умереть там от скуки! Да, было очевидно, что на мою долю 
выпадет самая тяжелая работа. Ведь здесь испытывали «кометы», а я должен был 
использовать свои самые лучшие навыки.

В этот момент раскаленный добела выхлоп самолета резко вылетел из отверстия в 
стене ангара, с шипением обжигая траву и издавая пронзительный звук в сумерках. 
Я стоял в сотне метров, и вырвавшееся пламя полетело прямо на меня. Жаркое 
дыхание двигателя обдало меня, и сильная горячая волна толкнула меня в грудь, 
заставив дрожать, как лист на ветру. Затем последовал ужасающий треск, огонь 
прекратился, жар поутих, и все стихло в один момент. Мой гнев испарился вместе 
с последней каплей топлива в двигателе, и я в один момент примирился со своим 
переводом.

Направляясь к себе, я вспомнил, что должен сделать что-то важное перед своим 
отъездом из Бад-Цвишенана – а именно оставалось еще почти восемьдесят литров 
сливового бренди, которое мы аккуратно транспортировали из Бользена в огромной 
стеклянной бутыли, упакованным для надежности в плетеную корзину. Мы хранили 
бутыль в погребе дома Ханны, который я незамедлительно отремонтировал для этой 
цели. Ханна согласилась помочь мне, и мы наполняли бутылку за бутылкой из 
чудовищных размеров емкости до тех пор, пока винные пары не дали свой результат.
 Очень скоро мы смеялись и шутили, как будто выпили не один стакан. Когда мы 
справились со своей задачей, я подарил бутылку бренди Ханне и отправился к 
Хильде и Гельмуту Дикерхоф поделиться своими новостями. Они так искренне 
расстроились, будто я был их родной сын. Гельмут поспешил в погреб, достал 
бутылку, как всегда, превосходного вина, и несколько часов мы разговаривали о 
пережитом вместе.

Ранним утром следующего дня, составом сразу из нескольких человек, мы 
отправились в погреб Ханны и, прихватив вина побольше, отметили наш отъезд. В 
десять часов раздался гул сирены. Мы вприпрыжку помчались с поля и укрылись на 
другом берегу озера. А затем появились они – бесчисленные черные точки, 
оставляющие на небе знакомые следы. Множество бомб посыпалось вниз со свистом, 
и аэродром исчез, на глазах превратившись в руины, земля дрожала, и огромные 
фонтаны грязи летели в небо. Наш аэродром был стерт с лица земли, и рев моторов 
постепенно удалялся. А нам оставалось лишь созерцать наступившее опустошение. 
Вырванные с корнем деревья валялись, словно пьяные; у тех, которым повезло 
больше, просто облетели листья и ветки. Все поле выглядело так, как будто его 
взрыхлили каким-то фантастическим плугом, а разрушенные ангары исчезли под 
завалами металла и резины. И еще… я не могу без смеха вспоминать, как 
превратился в месиво целый арсенал бутылок сливового бренди, который мы так 
тщательно сложили для перевозки из Бад-Цвишенана, а под ними уместили пакеты с 
сахарином, предназначавшиеся для нашего доброго друга Валентина.




Глава 14

РУТИННАЯ РАБОТА


Поезд из Кенигсберга в Йесау грохотал по рельсам, и окружающий пейзаж был уже 
знаком мне до такой степени, что я даже не удосужился взглянуть по сторонам. И 
лишь краем глаза я увидел ремонтный ангар и добрую дюжину новеньких «Ме-163В», 
сверкающих новой окраской, отчего мое настроение немного улучшилось. На поле 
Карл Вой появился, выйдя из-за крыла истребителя и улыбаясь во весь рот. Мы 
пожали друг другу руки, и он сказал:

– Я очень рад, что ты здесь, Мано. Мы уже просто больше не могли справляться 
здесь самостоятельно. А где Нелте?

– Приезжает следующим поездом из Кенигсберга, – ответил я. – У него там живет 
девушка.

Вой улыбнулся, а затем сказал серьезно:

– Хорошенько подготовься к тому, чтобы испытать шок, Мано. Аэродром здесь 
ничего, но поверхность неровная. Поле такое же грубое, как картофельное, и 
слишком короткое.

– Нет нужды рассказывать мне об этом чертовом поле, Карл! Я произвел отсюда 
несколько взлетов и посадок на «Bf-109» и отлично представляю, что это за 
помойка. Если удачно затормозишь, то, может, и остановишься в пятидесяти метрах 
от забора.

– Тогда тебе нужно знать, что в сырую погоду мы считаем за счастье, если 
получится остановить машину в двадцати, нет, даже в десяти метрах от этого 
чертова забора. Так что не все так плохо, когда сухо. Тогда мы хотя бы имеем 
резерв в двести метров. А когда дождь, то лучше приземляться в начале аэродрома,
 а не то есть риск, что планки от забора окажутся на твоем воротничке.

Я скептически посмотрел на забор, который тянулся почти до самой взлетной 
полосы. Он был очень высоким, выше, чем на всех остальных аэродромах, и 
постоянно являлся объектом для недовольства тех, кому не посчастливилось 
взлетать с этого аэродрома. Позади забора была перепаханная ухабистая земля, 
напоминающая карьер, появившийся, в этом не было сомнений, в результате 
столкновения самолета с этой самой изгородью.

– Пойдем на взлетную полосу, – предложил Вой. – Першелл как раз готовится к 
взлету, и ты можешь увидеть своими глазами, как все происходит.

Пока «Bf-110» готовился к старту, мы прогуливались в нескольких сотнях метров, 
отделявших нас от точки взлета, и я рассказывал Вою о трагическом конце 
Бад-Цвишенана. Франц Першелл стоял возле «кометы», наблюдая, как мы 
приближаемся. Першелл мне нравился. Он был одним из тех лишенных бурного 
воображения парней, которые редко сожалеют о содеянном и берутся за любую самую 
опасную работу без лишней суеты и шума. Он летал с таким же спокойствием и 
самоуверенностью, как пекарь засовывает булки в печь. Еще в Бад-Цвишенане 
«комета» в руках Першелла казалась упрямым ягненком. Затем двигатели «Bf-110» 
зашумели, и Франц был готов к полету. Стальной буксир был прицеплен, и, помахав 
нам из кабины, он дал сигнал пилоту «Bf-110». Самолеты начали движение.

То, что произошло в следующие две минуты, стало полной неожиданностью. Был 
абсолютно тихий безветренный день, и «комета» двигалась нормально. Самолет 
долго не взлетал, продолжая скользить по траве, и в какой-то момент показалось, 
что стальной трос упрямо притягивает его, не отпуская. Почти достигнув конца 
поля, «комета» резко оттолкнулась, но казалось, Першеллу непросто дается 
набрать высоту. Десять… пятнадцать… двадцать метров. «Комета» как-то опасно 
покачивалась на тросе, а затем все же немного поднялась вверх и последовала за 
«Bf-110» к горизонту. Мы подумали, что полет осуществляется нормально, как 
внезапно самолет начал резко терять высоту и исчез из вида. «Bf-110» сделал 
круг и вернулся на аэродром. Или Першелл сбросил трос, или он оборвался.

Мы прыгнули в машину и быстро поехали в том направлении, где, по нашим расчетам,
 должна была приземлиться «комета». В двух километрах от аэродрома, среди 
кустов, мы нашли самолет. На первый взгляд он выглядел абсолютно неповрежденным.
 Франц Першелл находился в кабине без сознания. На лице у него кровоточила 
глубокая рана. Стекло кабины также было в крови, а на плечах висели оборванные 
ремни безопасности. Его немедленно доставили в госпиталь, где у него обнаружили 
два сломанных позвонка, двойной перелом челюсти, а также множество царапин и 
ушибов, и еще несколько дней он находился на грани между жизнью и смертью.

Весь оставшийся день Карл Вой рассказывал мне и приехавшему Нелте о ежедневных 
рутинных полетах в Йесау.

Ранним утром следующего дня мы с Нелте осваивали технику нашего первого полета 
на буксире, а Вой совершил тренировочный полет на одном из новых «Ме-163В». 
Когда он взлетел, я должен был следить за отцепкой троса на высоте четыре 
тысячи метров и поэтому мог легко улавливать каждое движение «кометы». Взлет 
прошел отлично, и его «комета» взмыла в воздух как пуля. Затем она начала 
коптить, и огромный черный хвост потянулся за ней. Потом стало подтекать 
топливо Т. «Комета» начала дергаться, а затем Вой выпрыгнул из нее. Несколько 
секунд спустя он уже раскачивался в воздухе на своем парашюте.

Как только я приземлился, мы с Нелте кинулись на поиски Воя. Спираль дыма, 
поднимавшегося от самолета Карла, указала нам примерный маршрут, и мы нашли Воя 
сидящим на пне и растирающим ушибленную лодыжку. Его лицо было чернее ночи. 
Наконец, не в силах сдержать свою радость, мы разразились громким смехом.

– Черт, а? Вы когда-нибудь видели человека, прыгнувшего с парашютом? – закричал 
он.

– Мы – да, Карл! – сказал я, поднося к его лицу маленькое зеркальце. – Но негра 
с парашютом – еще ни разу!

– Ну вот теперь увидели. Почти сразу, как я приземлился, я увидел двух 
мальчишек с фермы, бегущих ко мне. Один постарше, другой маленький, Но, 
приблизившись, они остановились как вкопанные, а потом развернулись и со всех 
ног бросились в обратную сторону. Они, должно быть, подумали, что перед ними 
сам Люцифер!

Еще несколько дней после инцидента ему пришлось ковылять с палочкой, и не так 
уж скоро Карл сумел вернуться к полетам.



Следующие несколько недель ничего неблагополучного не происходило, не считая 
мелких неполадок в технике.

Отто Ортзен, который присоединился к нам в качестве офицера по техническому 
обеспечению, лишь качал головой, видя наши ежедневные занятия. В задней стенке 
кабины, прямо за головой пилота, находилось определенное место, о котором Отто, 
очевидно, знал. За этим местом проходила линия соединения топлива Т и кран, и 
именно отсюда, казалось, исходил самый ужасный запах. Одному только дьяволу 
было известно, в чем скрывалась неполадка.

В одно утро Нелте выпрыгнул из своего самолета, крича благим матом. Слезы 
ручьем текли по щекам из раскрасневшихся воспаленных глаз. Он только что 
выполнил тренировочный полет с полупустыми баками и чисто приземлился. Он чуть 
не задохнулся от едкого газа, поступающего в кабину. Обычно каждый из нас 
испытывал «комету» по полной программе. Затем, если все было в порядке, мы 
охарактеризовывали машину как годную к эксплуатации. В этот день Нелте должен 
был закончить испытания после обеда, и он попросил меня сделать одолжение и 
провести заключительный полет вместо него.

– Двигатель в полном порядке, лейтенант, а об утечке я уже рассказал им, так 
что запаха в кабине не будет.

После этих слов Нелте весело удалился.

Около 15.00 я поднялся в заправленный «Ме-163В» и проверил все приборы. Отто 
стоял рядом, намекая, что этому самолету было уделено более пристальное 
внимание и он будет двигаться с таким же комфортом, как «роллс-ройс».

– С двигателем здесь не будет проблем, Мано. Ничто не должно дать сбой.

Я нажал на стартер, потянул за ручку управления, взглянул на показания приборов,
 и двигатель загремел, как водопад. Стрелка спидометра дико запрыгала. Сто… 
двести… триста километров в час, потом взлет. Шасси отделилось, и я взял ручку 
на себя. Еще не поднявшись выше двухсот метров над землей, я увидел, что 
стрелка датчика температуры двигателя начинает зашкаливать. Я работал ручкой, 
чтобы набрать как можно большую высоту, но температура повышалась, а кабина 
начала заполняться едким ядовитым дымом. В Йесау все диспетчеры находились на 
связи, и я спросил, горит ли мой самолет.

– Отсюда ничего не видно, – последовал ответ снизу, но стрелка циферблата 
продолжала показывать перегрев. Когда я перешел от метку в пять тысяч метров, 
стрелка достигла пугающего уровня, но самолет продолжал двигаться, как 
локомотив. Дым в кабине становилось все труднее выносить, и мои глаза уже с 
трудом видели предметы, но теперь прибор стал показывать, что температура 
снижается, наконец возвращаясь к нормальной. Я пока еще набирал высоту, так как 
хотел как можно скорее опустошить баки. Заглушив двигатель на высоте восьми с 
половиной тысячи метров, я увидел, что дым в кабине стал гуще, и у меня 
появилось ощущение, что я сижу в тумане. Я не видел даже своих рук, не говоря 
уже о панели с приборами.

– Кабина задымлена, – закричал я в радиопереговорное устройство. – Наверное, 
мне придется катапультироваться!

– Подожди еще немного, может, дым рассеется, – последовал лаконичный ответ с 
земли. Похоже, Отто больше беспокоился за самолет, нежели за меня.

Я напрягся, готовясь услышать необычный звук, но пока ничего такого не 
последовало. Я опустил нос «кометы» и пошел на снижение. Спустившись до шести 
тысяч метров, самолет снова поднялся на высоту восьми тысяч. Судя по звуку, 
полет проходил нормально, но в кабине продолжал накапливаться дым с ужасающим 
запахом. Я приоткрыл небольшую створку, встроенную в фонарь кабины, и дым исчез 
моментально, а видимость стала нормальной. Я посмотрел, где находится аэродром, 
и слегка изменил курс, но к этому моменту кабина уже снова была заполнена дымом.
 Я засунул маленький кусок металла в крошечное отверстие в фонаре, в надежде 
запустить струю чистого воздуха в кабину, но воздух все еще был затуманен, и я 
не мог четко видеть альтиметр. Но по крайней мере, сейчас я видел, на какой 
нахожусь высоте, и знал, что если прыгну в этот момент, то окажусь прямо в 
середине деревни на другой стороне поля. Надо сказать, что я никогда не прыгал 
с парашютом и чувствовал, что для меня начинать уже немного поздновато.

– Не прыгай, – кричали с земли, – твой самолет летит нормально!

Я начал раздражаться. Для тех, кто находился на земле, все было в порядке. 
Самолет летел нормально! Если бы у них перед глазами был туман, как у меня 
сейчас, и они ничего не видели, они бы тогда наверняка изменили свое мнение. Я 
снял очки, чтобы облегчить свое состояние, но кабина продолжала нагреваться, и 
мне пришлось снова натянуть их на глаза. Неожиданно бросив взгляд на альтиметр, 
я увидел, что он показывает отметку три тысячи метров. Как раз подходящая 
высота, чтобы выпрыгнуть. Я почувствовал головокружение, и перед глазами у меня 
запрыгали черные точки. Это значило, что я начинаю терять сознание и – конец… Я 
прикусил язык и, пригнувшись, прижался так тесно, как только мог, к отверстию, 
чтобы хоть немного глотнуть свежего воздуха. Но тут до меня дошло, что я до сих 
пор нахожусь в кислородной маске. Может, это из-за нее у меня закружилась 
голова. Одним движением я стянул ее и вдохнул. Пахло бензином и серой. Я 
закашлялся и плюнул.

– Сконцентрируйся на заходе на посадку! – послышался крик у меня в наушниках.

Затем я внезапно осознал, что планирую над полем. Тогда у меня появилась идея 
приоткрыть люк кабины. Это дало желаемый эффект, так как туман стал 
рассеиваться, и я снова смог четко все видеть. Теперь можно было сажать машину. 
Я сделал широкий круг над свежевспаханным полем и затем тяжело сел на землю! 
«Комета» подскочила несколько раз, а потом заскользила по траве, переворачивая 
попадающиеся на пути камни и гравий, и начала резко останавливаться. Чтобы 
обезопасить себя, я толкнул фонарь кабины свободной рукой, пока самолет еще 
продолжал двигаться, а затем стянул очки и расстегнул ремни безопасности. И тут 
началось! Ослепляющая вспышка откуда-то снизу, а потом жаром ударило мне в лицо.
 Инстинктивно я поднял колени, с силой уперевшись ступнями в сиденье, и 
выкатился из самолета. Все, о чем я мог думать сейчас, это на какое расстояние 
я успел отдалиться от полыхающего «мессершмита»!

За моей спиной раздался хлопок, и я пробежал, как заяц, двадцать или тридцать 
метров и только потом оглянулся через плечо. «Комета» стояла на месте и дымила, 
как чайник. К тому времени уже прибыли пожарные, «скорая помощь» и грузовик, 
направившийся в мою сторону на полной скорости. Сквозь шум воды, заливающей 
пламя, я слышал голоса Воя и еще двух техников, кричащих:

– Мано, ты в порядке?

Лицо и руки у меня были обожжены, а слезы струились по щекам и были похожи на 
капли кислоты, но перед тем, как мне окажут первую медицинскую помощь, я хотел 
еще раз взглянуть на самолет. Кабина действительно была в плачевном состоянии, 
а обе бронеплиты толщиной с палец, лежащих на полу, выгорели, словно обычный 
картон, и их острые края загнулись вверх. Клочки металла болтались повсюду, и 
все резиновые прокладки и стекла приборов на панели инструментов расплавились. 
Передняя бронированная панель стала черной, как сажа, и треснула посередине, 
как прогнившее дерево. Фуууу! На этот раз я и в самом деле был на волосок от 
смерти!

Вернувшись к себе, я посмотрелся в зеркало. Неотразим, подумал я. Брови и 
ресницы исчезли, да и третья часть всех волос на голове тоже обгорела. Я был 
похож на какую-то мартышку! Вошел доктор и чем-то помазал мне лицо, чтобы 
смягчить ожоги, перевязал голову и дал пару таблеток, от действия которых я 
вскоре заснул.

Поздно вечером Нелте пришел навестить меня. Похоже, ему все рассказали, так как 
теперь он стоял возле моей кровати, и на его лице читалось виноватое выражение. 
Я едва мог говорить, но в то же время мне не терпелось подколоть его.

– Двигатель в полном порядке, лейтенант, – передразнил я его. У него сделался 
такой вид, как у проказливого мальчишки, который тайком осушил целый стакан 
вина.

– Черт, лейтенант! Насколько мне известно, никто не заставлял тебя лететь на 
этом проклятом самолете! – запротестовал он.

– Черт, сержант! Если бы я знал, что такое произойдет, то ни за что не пустил 
бы тебя встречаться с подружкой!

Я попытался засмеяться, но издал только звук, похожий на кряканье.

– По крайней мере, с ней я чувствую себя надежней, чем в этом чертовом 
самолете!

Доктор не разрешал мне подниматься с постели четыре дня, и в течение этого 
периода Вой и Нелте продолжали летать почти что беспрерывно, пытаясь выполнить 
всю намеченную программу. Ламм снова вернулся в строй после своего падения, а 
когда Першелл сможет продолжать полеты на «комете», и сможет ли вообще, было 
неизвестно. Итак, нас оставалось только трое, и нам требовалось работать, как 
каторжным. Взлет за взлетом, и ни дня на передышку.

Несмотря на большие проблемы, двигатели истребителей работали относительно 
исправно. Под руководством Отто алюминиевые шланги для подачи горючего были 
заменены другими, сделанными из синтетической резины, и это нововведение 
оказалось важным усовершенствованием. Очень часто полеты приносили одно лишь 
удовольствие, особенно когда они происходили в безоблачные августовские дни, и 
абсолютным блаженством было летать ранним вечером. С высоты порою пятнадцати 
тысяч метров вид земли в сгущающихся сумерках не поддается описанию, а небо 
кажется подсвеченным заходящим солнцем.

А тем временем эскадрилья в Виттмундхафене была переведена в Брандис, и однажды 
«Bf-110» приземлился в Йесау, доставив одного из пилотов старой закалки, 
сержанта Штрассницки. Он приехал, чтобы забрать новый «Me-163B», и, конечно, я 
набросился на него с расспросами, изголодавшись по информации. Ник рассказал 
мне, что сейчас они формируют новое подразделение «комет» в Брандисе, под 
командованием капитана Фульда – офицера парашютно-десантных войск. Задачей 
подразделения будет оборонять расположенный поблизости завод горючего в Лойне. 
Я снова завелся! К черту все! Война в разгаре, а я сижу здесь непонятно для 
чего! Я в который раз вспомнил о Талере и спросил Ника:

– А Талер все еще в Цвишенане?

– О да, лейтенант. Чуть не забыл рассказать. Деньки Талера сочтены. Шпёте 
возвращается к нам. Теперь мы называемся «Ягдешвадер-400»![2 - «JG-400» – 
ягдешвадеры – воздушные истребительные эскадры. (Примеч. ред.) ]

От таких новостей у меня сильнее забилось сердце. Появился шанс, которого я так 
долго ждал. Шпёте не позволит мне прозябать здесь! Я прямиком отправился к себе 
и написал длинное письмо Шпёте, в котором излил всю свою душу. Если он будет 
формировать команду, то ему понадобятся люди! Я взял обещание с Ника, что он 
передаст мое письмо, как только приедет в Брандис, и у меня стало легко на 
сердце впервые с тех пор, как я находился в Йесау.

Только через две недели после визита Штрассницки меня вызвали в штаб, где Карл 
Вой с недовольным видом сообщил мне, что разговаривал по телефону со Шпёте и 
что я возвращаюсь в Бад-Цвишенан, где получу приказы на поездку в Брандис! В 
течение двадцати четырех часов я был готов к отъезду и преданно пообещал Нелте 
сделать все возможное, чтобы его также как можно скорее перевели в Брандис.




Глава 15

НОВЕЙШЕЕ ВООРУЖЕНИЕ


В то время, пока я чахнул в Йесау, в Брандисе появилось новое оборудование. 
Несколько месяцев лейтенант Хахтель тщетно работал над тем, чтобы приспособить 
30-мм пушку «МК 108» для использования на «Ме-163В». И не получалось не потому, 
что «МК 108» была плохим оружием. Наоборот, она являлась наиболее подходящим из 
всего спектра вооружения, но ее недостатком являлось то, что ее часто 
заклинивало. Но использование в атаках против групп вражеских бомбардировщиков 
пушек большого калибра тоже становилось все более сложным. Проблема никак не 
решалась, и в Брандисе установились скучные дни ожидания.

Помочь Хахтелю смог доктор Лангвейлер.

Немногие могли «похвастаться» таким прозвищем, как Доктор Скука, – специалист 
по оружию и известный изобретатель «панцерфауста», противотанкового оружия, 
который приехал в Брандис по довольно специфической причине – он должен был 
разработать принципиально новое и даже революционное вооружение для «Ме-163В»! 
Он внес предложение установить в самолете новый тип вооружения. На «комете» 
хотели установить вертикально стреляющие пушки. Идея заключалась в том, чтобы, 
летя ниже вражеских бомбардировщиков, стрелять одним залпом специально 
изобретенными снарядами. Самолет необходимо оборудовать сенсорными датчиками. 
Другими словами, бомбардировщики должны были быть уничтожены, когда изменение 
освещенности заметят сенсорные датчики.






Рис. 17. «Панцерфауст»



Задумка была очень проста, и теперь оставалось осуществить ее на практике.

Лангвейлер, он же Доктор Скука, хорошо подготовился, привезя с собой в Брандис 
все необходимое оборудование, и после встречи с генерал-инструктором они с 
Хахтелем приступили к работе. Прежде всего они встроили две те самые 
вертикальные 50-мм пушки в крылья «Fw-190», каждый из которых содержал снаряд с 
большим зарядом ВВ. Датчики были встроены в переднюю часть крыла. Стволы орудий 
направлялись вверх под небольшим углом. Эффект разрыва одного снаряда был такой 
силы, что при попадании в любую часть бомбардировщика не оставлял ему шанса на 
выживание. Конечно, для того, чтобы датчики сработали, требовалась тень 
вражеского самолета, естественно, мысль об использовании двух небольших 
аэростатов заграждения была принята на ура! Аэростаты соединялись между собой 
полотнами ткани длиной в пятьдесят метров и два метра в ширину. Ожидалось, что 
даже у опытного пилота могут возникнуть трудности в полете под таким «щитом».

Все необходимые приготовления не заняли много времени, и в одно прекрасное 
осеннее утро весь персонал был снят с полетов и находился на аэродроме, чтобы 
увидеть первый опыт. В воздухе стояла абсолютная тишина, и ткань была туго 
натянута между аэростатами. Хахтель все проверил и взлетел на «Fw-190». По 
справедливости, никто из нас не сомневался в успехе. С земли предмет всеобщего 
внимания выглядел не больше, чем кусочек ленты, и отсюда, снизу, было бы 
абсурдом предположить, что этот истребитель имеет только два снаряда! Хахтель 
сделал круг, устремился вверх, зашел на широкий вираж и с жутким рёвом пролетел 
под мишенью на скорости четырехсот километров в час. Когда выстрелили обе пушки,
 раздался хлопок, а потом появился клуб дыма. Когда самолет приземлился, все 
увидели красивые дыры прямо посередине материи!

Мы все были ошеломлены поразительным успехом эксперимента, все, кроме доктора 
Лангвейлера, естественно, а потому он незамедлительно приступил к дальнейшим 
экспериментам. Хотя процент попаданий был очень высок, в схеме все же имелся 
недостаток. При стрельбе из пушек плексиглас фонаря «Fw-190» Хахтеля был 
поврежден.

Целью следующих экспериментов было определение прочности крыла «кометы» при 
стрельбе из этих мощных пушек. Эксперименты продолжались с боезапасом из 10 
снарядов по 5 стволов на каждом крыле нового «Ме-163В». Лишь несколько тестовых 
полетов было сделано на этой машине, после чего подключилось министерство 
авиации и дало приказ о прекращении использования в тренировочных полетах 
аэростатов заграждения. Причиной тому послужила безопасность! Начальство из 
министерства, очевидно, считало, что все эти затеи небезопасны и такие 
испытания будет лучше проводить на значительном расстоянии. Какая альтернатива? 
Две вышки в другом конце поля и натянутый брезент между ними. Это означало, что 
«кометы» будут летать на короткие расстояния, но приказ есть приказ!

Все было сделано согласно требованиям, и на следующий день Хахтель произвел 
свой первый полет на полностью оснащенной пушками «комете». Так как ему не 
нужно было подниматься высоко, то и подвесные баки наполнили только наполовину. 
Теперь все было по-настоящему непросто, так как вышки стояли на расстояния 
тридцати метров друг от друга, а узкая полоса материи находилась в двадцати 
метрах от земли.

Здесь не было права на ошибку или промах, но у Хахтеля был большой опыт, а на 
первый взгляд «комета» держалась превосходно и у него не было сомнений, что он 
проведет успешный полет на низкой высоте. К сожалению, погода в тот день была 
не очень ясной, и островки тумана висели низко над полем. Но не так низко, 
чтобы отменять обычные и тренировочные полеты. А вот для такого эксперимента…

«Комета» Хахтеля взлетела легко и стала четко набирать высоту. В течение пары 
минут его двигатель затих, и он пошел на снижение, пикируя в сторону поля, со 
скоростью девятьсот километров в час, показываемой на приборе, а потом… 
несчастье! Его нашли лежащим распростертым на поле, рядом с почти 
неповрежденным самолетом. У него был сломан позвоночник, и сам он находился без 
сознания. Позже, придя в себя, он рассказал, что же произошло:

– Я видел обе вышки с брезентом через прицел. Включив датчики и снизившись до 
трехсот метров, я почувствовал мощный удар. Моя голова запрокинулась, а очки 
слетели с глаз, и внезапно мне показалось, что я сижу на открытом воздухе. За 
долю секунды у меня закружилась голова, а потом я увидел, что фонарь кабины 
отлетел, и «мессершмит» уже сбился с курса. Я попытался сосредоточиться, но 
ничего не увидел. Глаза были залеплены мокрой грязью. Я не мог разглядеть поля 
и только предположительно понимал, где оно находится, поэтому зашел на вираж и 
полетел в том направлении, где оно могло быть. В следующий момент поле 
оказалось подо мной, и я попытался развернуться, задрав нос самолета, а затем 
его снова потянуло вниз, и он шлепнулся на землю. Я почувствовал чудовищную 
боль в спине и сжал зубы, дабы не лишиться сознания. Немного проскакав, самолет 
встал как вкопанный, а я отстегнул ремни и, освободившись, выпрыгнул. Это 
последнее, что я запомнил!

Итак, никто не остался удовлетворен объяснением, почему произошла катастрофа. 
Единственной вещью, обнаруженной в последующем расследовании, был тот факт, что 
все десять снарядов из пушек вылетели одновременно после срабатывания датчиков 
– так как установить специально подготовленные заряды замедленного действия 
забыли!

Все это произошло перед моим прибытием в Брандис, но мне посчастливилось стать 
свидетелем демонстрации этого неизведанного оружия через день после моего 
приезда. Мой старинный друг Фритц Кельб пришел на смену Хахтелю и возглавил 
испытательные полеты. В то утро, когда я доложил о своем прибытии в Брандис, он 
взял меня с собой в ремонтный ангар, чтобы показать «Ме-163В», оборудованный 
новейшим оружием. На первый взгляд самолет ничем не отличался от всех остальных 
«комет», но у этого экземпляра имелось пять стальных трубок, установленных в 
один ряд на каждом крыле на расстоянии семидесяти пяти сантиметров от фюзеляжа 
и только на два-три сантиметра выступающих от поверхности крыла. Каждая трубка 
помещала в себе 50-мм снаряд, и, как он рассказал мне, он давал такой же эффект,
 как и 88-мм снаряд зенитки. Впереди каждого ряда трубок была легкая 
чувствительная пластина, которая чем-то напоминала слепой глаз. Эти датчики 
активизировались при помощи кнопки, располагавшейся на панели управления, и из 
усилителя в фюзеляже множество проводов вели к каждой трубке. Глядя на 
энтузиазм Фритца, могло показаться, что это он изобрел всю систему, и, когда я 
выразил опасение в реальном функционировании всего этого механизма, Фритц 
улыбнулся и сказал:

– Ты лучше приходи попозже, когда я буду испытывать самолет, и тогда сам во 
всем убедишься!

Спустя два часа он уже сидел в специально оборудованном «Ме-163», стоявшем на 
взлетной полосе. На противоположной стороне поля стояли две вышки с куском 
материи, натянутым между ними. Сейчас я все мог увидеть своими глазами и 
почему-то был настроен скептически по поводу осуществления задуманного. Я 
подошел к месту, где уже собралось несколько заинтересованных зрителей. 
Двигатель зашумел, самолет помчался по полосе и взлетел. Едва поднявшись на 
высоту двухсот метров, он сделал широкий вираж и полетел в обратную сторону, 
приближаясь к нам, как громадная рептилия. Затем, перед тем, как достигнуть 
вышек, он спустился ниже, а потом громко застонал, как привидение. За долю 
секунды он рассек воздух между вышками, оглушив нас, и мгновенно материя 
расползлась на части от невидимых пуль. А когда мы перевели взгляд, Фритц уже 
взмыл высоко в небо.

От восхищения я потерял дар речи. Если это гениальное оружие будет так же 
функционировать в боевых условиях и им будут снабжены все «кометы», то совсем 
скоро нам удастся положить конец атакам вражеских бомбардировщиков.

Фритц чисто приземлился, и я поехал встречать его.

– Ну, что ты думаешь об этом? – крикнул он с таким выражением лица, будто 
только что выиграл войну.

– Это было ужасно, – ответил я, – но разве сможешь ты повторять то же самое 
каждый раз?

– Это уже мой третий полет, – сказал мне Фритц. – Первая попытка была неудачной,
 во второй – только две дырки оставлены в материи после четырех выстрелов, а 
что скажешь сейчас! Пока мы еще экспериментируем, но я уверен, мы на правильном 
пути. Завтра днем у меня следующий полет!

Я должен был доложить о своем приезде Шпёте в 9.30 и поэтому сейчас направился 
к старому зданию, где располагался штаб. Унтер-офицер проводил меня в приемную, 
находившуюся прямо перед кабинетом Шпёте, и не успел я присесть, как с 
удивлением услышал голос Шнёте – громкий и твердый, хотя и доносился из-за 
закрытой двери. Обычно он был мягким и редко повышал голос, поэтому сейчас он 
действительно был взбешен не на шутку. Затем дверь открылась, и вышел Тони 
Талер, бледный, как лист бумаги. Он увидел меня, притворно улыбнулся и 
произнес:

– Ну, Мано, уже вернулись из Йесау?

Я не поверил своим ушам. Впервые за много месяцев он назвал меня но имени. Я не 
успел ничего сказать в ответ, потому что в дверном проеме появился Шпёте и 
пригласил меня зайти в кабинет. Мы немного поговорили о прошлом, и он рассказал,
 что я переведен сюда специальным приказом, а также я узнал, что Талеру дан 
приказ произвести свой первый тренировочный полет на «Ме-163В» немедленно! 
Бедный Тони! После «отдыха» в Бад-Цвишенане и отсутствия каких бы то ни было 
серьезных перемещений, не считая поездок на местном поезде, он должен был 
лететь на истребителе! Шпёте никогда не требовал от других того, чего сам не 
мог выполнить, и потому было абсолютно правильным, что Тони ничем не должен 
отличаться от других. Также Шпёте сообщил мне, что старший лейтенант Медикус 
примет на себя ответственность за неопытных пилотов «комет», а еще – что 
ожидается японская делегация, которая будет наблюдать за демонстрацией полетов, 
и все приготовления для их встречи возлагаются на меня.

Наши японские гости прибыли вовремя, как всегда невозмутимо улыбаясь, правда, 
совсем скоро улыбки сошли с их лиц, когда мы показали им ремонтный ангар, где 
прогревались сразу несколько ракетных двигателей. Как раз в кабине одного из 
самолетов сидел Фритц, лично контролирующий процесс. Когда раздался знакомый 
приглушенный звук, означающий, что топливо кончилось, и облако белого пара 
вылетело из выхлопной трубы, Фритц выпрыгнул из кабины и направился к стоявшим 
японцам, которые не могли произнести ни слова.

– Ну разве это не что-то! – крикнул он, обращаясь к японской делегации, но, 
вместо ответа, они все так же молчаливо продолжали улыбаться.

Пока самолет снова заправлял топливные баки и готовился для демонстрационного 
полета, мы все медленно побрели к месту взлета, а Фритц тем временем 
жестикулировал и рассказывал что-то веселое. Наши японские визитеры вежливо 
смеялись, реагируя на шутки, которых они, похоже, не понимали. Когда самолет 
был готов, я помог Фритцу подняться в кабину. Перед тем как захлопнуть крышку 
кабины, он сказал:

– Мано, голубые гвоздики мои самые любимые!

– Хватит с тебя и одуванчиков! – крикнул я ему сквозь маленькое отверстие в 
плексигласе. Он хорошо взлетел и находился на высоте около ста метров, когда из 
хвоста стали вылетать белые клубы дыма, сразу же за которыми появился толстый 
след, состоящий из масляно-черного дыма. «Комета» загорелась. Дымящий самолет 
теперь поднимался, раскачиваясь из стороны в сторону, направляясь в сторону, 
где располагались постройки аэродрома, и как раз был над верхушками деревьев. Я 
выхватил бинокль у одного из стоящих рядом японских офицеров и увидел Фритца, 
делавшего все возможное, чтобы не потерять высоту. Фонарь был сброшен после 
того, как началась утечка топлива Т, а затем самолет стал падать в деревья. Я 
не увидел ни тела, выпавшего из «кометы», ни парашюта. Но вот что-то темное 
вывалилось из самолета. Это был Фритц? Потом неожиданно показался парашют, 
который так же быстро исчез в лесу.

Оставив японцев, стоявших с раскрытыми ртами, я побежал к уже заводившемуся 
грузовику и сказал водителю гнать к месту крушения. Мы слышали шум взрыва 
«кометы» Фритца, когда выезжали из ворот аэродрома. У меня не было точного 
предположения, куда рухнул самолет, и поэтому мы поехали приблизительно, а 
вскоре нас догнали пожарные и машина «Скорой». Съехав с дороги, машина 
запрыгала по полю, но из-за прошедших накануне ливней земля оказалась сильно 
размытой, и нам пришлось разворачиваться, и, наконец, мы попали на маленький 
мост, окопанный рвом. К этому времени «скорая помощь» и пожарные расчеты 
поравнялись с нами, и мы никак не могли решить, кто поедет первым, и поэтому 
пришлось поворачивать, чтобы найти другую дорогу. Наш легкий грузовик 
«кюбельваген» мог проехать в объезд, и мы помчались через соседнее ноле, потом 
въехали в маленький лес и только затем вырулили к дымящим останкам самолета 
Фритца. Выпрыгнув на ходу из машины, я стал звать Фритца, крича что было мочи, 
но его нигде не было видно. Водитель, который пробежал чуть вперед в лес, 
вернулся, держа в руке обрывок от сумки, где хранился парашют. Это было 
невозможно! Куда же тогда делся Фритц? Не могло быть такого, чтобы он упал, 
ничего себе не повредив!






Рис. 18. «Фольцваген-82» – «кюбельваген»



На другом краю леса мы обнаружили дом, перед которым собрались люди. Мы 
побежали туда, крича:

– Вы видели, как упал самолет? Где пилот?

– Он сидит в доме, – прокричал кто-то в ответ.

Сейчас было не время для глупых шуток. Но совсем скоро я обнаружил, что это 
была не шутка. Фритц то улыбался, то морщился, когда кокетливая деревенская 
девушка перевязывала ему ногу. В этот момент появилась другая симпатичная 
девушка, которая, выйдя из кухни, несла горячий кофейник. Эта картина не 
поддается описанию.

– Фритц! А ты, оказывается, счастливчик, каких еще поискать! Ты в порядке?

Он улыбнулся и махнул рукой, чтобы я сел рядом с ним, а сам обратился к одной 
из девушек:

– Мисс Хильда, не будете ли вы так любезны принести еще одну чашку кофе для 
Мано, ему нужно перевести дух!

– Я спросил, как ты себя чувствуешь, Фритц! – закричал я.

– Ну, и хорошо, и не очень! – ответил он. – Я потерял очки, когда падал, И 
теперь уверен, что мне будет очень трудно подобрать взамен, чтобы сидели так же 
удобно. И еще моя нога. Может, сильный ушиб, а может, вообще перелом!

Потом подоспела «скорая помощь», и молодой доктор торжественно заявил, что у 
него серьезное растяжение сухожилия, а пожарные затушили догорающую «комету». 
Фритц рассказал, что до того, как он выбросился с парашютом, он попытался 
открыть фонарь кабины обычным способом, но его заклинило от поднявшейся 
температуры. Тогда он освободился от пристегнутых ремней и с силой сдвинул 
«крышу». К этому моменту каждая секунда была на счету, и теперь ему нужно было 
прыгать. С того места, где я стоял на поле, мне показалось, что Фритц вылетел с 
довольно большой высоты, но он сказал, что прыгнул в тот момент, когда 
находился примерно в сорока метрах от верхушек деревьев. Он летел прямо на 
самолет, но ему несказанно повезло, потому что он зацепился за ветки.

– У меня ощущение, будто я спрыгнул с колокольни, вцепившись в зонтик, – сказал 
он, – но я говорю, мне повезло, и Хильда с Аннелиз вовремя помогли мне, 
благодаря чему я, собственно, нахожусь здесь. А ты, кстати, еще не начал 
собирать гвоздики для меня?

Вернувшемуся на аэродром Фритцу сделали рентгеновские снимки, которые показали 
перелом кости. Таким образом, наш Фритц выпал из летной жизни, как минимум, на 
несколько недель.



Сирены, возвещающие о воздушном налете, завыли в тот вечер, когда мы только что 
закончили празднование «дня рождения» Фритца. Зенитная артиллерия подняла 
стволы пушек, а мы, надев свои кожаные регланы и оставив после себя беспорядок, 
кинулись по местам. Нигде не было видно ни одного огонька света, только в небе 
сияние прожекторов вырисовывало те здания, что побольше. Два длинных луча света 
пересеклись, держа в образованном ими проеме крошечный истребитель 
серо-стального цвета. Разрывающиеся снаряды полетели с земли и воздуха, паля по 
вражеским самолетам. Случайно шрапнель взрыхлила землю прямо около нас, но мы 
не отреагировали, так как в этот момент настоящая драма разыгрывалась над 
нашими головами. Еще несколько прожекторов сейчас добавились к остальным.

– Кто-то должен подняться на «Me-163» и положить конец этой игре в кошки-мышки,
 – воскликнул кто-то из наших. – Но, пытаясь приземлиться в темноте, вы 
разлетитесь на маленькие кусочки по сторонам!

Казалось, зенитки палят по самолетам безрезультатно, но вот, наконец, вражеский 
истребитель стал падать, загоревшись.

Затем появился парашютист, медленно раскачивающийся в воздухе, а лучи 
прожекторов уже снова шарили в ночном небе, выискивая очередную жертву.




Глава 16

НАШИ РЯДЫ РЕДЕЮТ


К вечеру следующего дня я выбрал время, чтобы навестить Фритца Кельба. Я не 
сильно удивился, когда открыл дверь и увидел его, передвигающегося по комнате, 
вместо того чтобы лежать в постели.

– Какого черта ты собираешься делать, Фритц?

– Я просто разминаюсь. Не могу же я все время лежать. Какие уже только глупые 
мысли не приходили мне в голову, пока я валялся, и знаешь, до чего додумался? А 
ведь завтра Франц Рюселе займет мое место, если я останусь здесь и не вернусь в 
строй как можно быстрее!

– Ну, так что в этом такого? – спросил я. – Позволь ему попробовать, а сам 
спокойно выздоравливай.

Наконец, я убедил его вернуться в кровать, но Фритц все равно чувствовал себя 
неспокойно.

– Эта кровать не влияет на меня благотворно, Мано, – сказал он. – Я уже начал 
думать, что у меня нервы не в порядке. Я лежал здесь, думая про себя, что до 
сих пор нам всем немало везло, но ведь когда-то… – Он щелкнул пальцами. – Мы 
совершаем ежедневно по одному, а иногда и по два тренировочных полета. Сначала 
все идет превосходно, потом начинается жуткая вонь, но ты все равно не можешь 
бросить самолет. Потом опять происходит то же самое, и, если ты не отнесешься к 
этому серьезно, как я вчера, ты поймешь, что удача может и изменить тебе в один 
прекрасный момент! Знаешь, Мано, временами я чувствую себя так, будто хожу по 
лезвию ножа, и тогда у меня даже ладони холодеют. На самом деле я не уверен, 
что во всей нашей стране дела обстоят лучше сейчас, и еще вопрос, чем вся эта 
война закончится?

Депрессивное состояние Фритца было заразительно, и я стал убеждать себя, что он 
не прав. Постепенно я решил уводить его от гнетущих мыслей, и мои старания дали 
результат, так как очень скоро он вновь обрел спокойствие и снова сделался 
веселым парнем. Когда я собрался уходить, он сказал:

– О, чуть не забыл, Мано. Франц Медикус хочет поговорить с тобой. У него 
какие-то неприятности со своими подопечными.

Я позвонил в комнату к Францу Медикусу, и он сказал, что придет прямо сейчас, 
чтобы поговорить со мной.

Он выглядел расстроенным, и я спросил у него, что случилось.

– Jo mei, Mano, – заговорил он на баварском диалекте, – может быть, у этих 
юнцов кишка тонка для такого самолета, как «комета», но после вчерашнего 
представления Фритца сразу шесть или даже семь человек решили оставить это 
место службы; такими темпами у меня никого не останется к следующей неделе.

– Сколько сейчас осталось человек? – спросил я требовательно.

– На данный момент двадцать восемь, но завтра?.. Я подумал, может, тебе удастся 
провести с ними вразумительную беседу. У тебя как-то лучше получаются такие 
разговоры; может, и на этот раз получится уговорить их.

– Хорошо, Франц. Передай, чтобы все были завтра в 8.30 в столовой. К этому 
времени мы со Шпёте закончим свои дела, и Франц Рюселе, возможно, выполнит 
тренировочный полет в 9.00, так что как раз будет подходящее время узнать, кто 
уходит, а кто хочет остаться.

Вопрос, касающийся нашего «молодого поколения» пилотов «комет», был щекотливым. 
Заставить их летать на «Me-163» было невозможно, да и непорядочно. Никого 
нельзя было посадить в самолет через непреодолимый страх. Мы все это прекрасно 
понимали, и Шпёте в первую очередь. Он никогда никого не вынуждал лететь на 
«комете» – только если человек добровольно делал этот шаг или не имел 
возражений. С другой стороны, проблема набора молодых пилотов становилась все 
более актуальной. Очень скоро могло настать время, когда нам могли понадобиться 
сотни летчиков, в случае успешного апробирования нового оружия.

На следующее утро, ровно в 8.30, я стоял перед двадцатью восемью курсантами. 
Эти молодые пилоты пришли добровольцами, чтобы научиться летать на истребителях.
 Соответственно, многие из них пожалели о своем рвении. Что мог я сказать им? 
Почти каждый из рекрутов перешел в Брандис из обычной школы по подготовке 
летчиков. Разве мог я сказать им, что они поступили в отряд, где их шансы 
остаться в живых, наверное, равнялись один к ста.

Я решил сразу перейти к делу, объяснив им, что их ожидает, если они решат 
остаться здесь, и не стал приукрашивать ситуацию. Я смотрел на двадцать восемь 
ничего не выражавших лиц, и к тому времени, как я завершил свою «задушевную 
беседу», мне было очень интересно знать, кто остается, а кто уходит, чтобы не 
рисковать и спасти свою жизнь. Но в любом случае мои предположения были близки 
к истине.

Франц Рюселе стоял около самолета, готовящегося к взлету, и обменивался 
грубоватыми шутками с механиками, когда мы с Францем Медикусом вышли из 
столовой. Репертуар его скабрезных историй был давно всем известен. Он не 
испытывал уважения ни к кому и ни к чему, и к «комете» в том числе. Он 
нагловато взбирался в кабину самолета, будто воображал перед девушкой, пытаясь 
ее завоевать. Внешне он немного напоминал Адольфа Галланда, нашего 
генерал-инспектора, носил такие же усы. Иногда мне казалось, что Франц 
умышленно ведет себя вызывающе, чтобы спрятать за этим свою стеснительность, но,
 когда над аэродромом, как лист металла, проносился его смех, заставляющий 
вздрагивать любого, кто его слышал, трудно было поверить в то, что он может 
плакать или беспокоиться о чем-то. Дружить он умел бескорыстно и всегда помогал 
другим, нуждающимся в его помощи.

Франц Рюселе сел в кабину, как всегда полный энергии. Перебросившись с одним из 
механиков последней скользкой шуткой, он закрыл фонарь кабины. «Комета» 
пронзительно завизжала и стрелой умчалась в небо. Он выделывал широкие спирали 
у нас над головами, и про себя я думал, что вот такую демонстрацию полета 
должны увидеть наши новички, чтобы окончательно развеять свои страхи, увидев, 
как бесстрашно Франц со свистом пронесся мимо нас, всего в нескольких метрах от 
земли. Затем он устремил самолет вверх, превосходно зашел на посадку и начал 
снижаться, планируя вдоль земли и легко удерживая равновесие. «Комета» медленно 
снижалась, и вдруг в кабине раздался хлопок, и появилось пламя, а затем клубы 
пара закружились вокруг фюзеляжа. Показалось, что Франц скорее вылетел, чем 
выпрыгнул из кабины, и самолет с чудовищным стуком ударился об землю. 
Поблизости не было машин, чтобы доставить нас к месту происшествия, и в поле 
нашего зрения мы пока не видели ни пожарных расчетов, ни «скорых». Я закричал 
человеку, ошеломленно стоявшему около переносного телефона:

– Вызывайте «скорую помощь», и быстрее!

Затем вместе с остальными я побежал в сторону дымящего самолета. Пожарные 
проехали мимо нас, когда мы уже приближались к месту происшествия, и мое 
воображение уже рисовало ужасающую сцену, как бедный Франц мертвый лежит у моих 
ног! Франц стоял там, вскрикивая и охая поочередно, покрикивая на кого-то, 
поливавшего из шланга холодной водой дымящий самолет и брызгами попадавшего на 
него! Но лицо… О боже! Я никогда не забуду его лица! Полностью облезшая кожа, 
ни ресниц, ни бровей, ни волос, только опаленная щетина, оставшаяся на месте 
усов, еще недавно являвшихся предметом его гордости. Меня чуть не стошнило, и я 
сильнее стиснул зубы. «Скорой помощи» все еще не было видно. Двое из нас 
подняли его и осторожно понесли к пожарной машине и, наконец, отвезли его в 
местный госпиталь. Две дежурных медсестры сразу же упали в обморок, когда 
увидели несчастное, искалеченное лицо, а еще одна выбежала из комнаты, 
почувствовав приступ тошноты. Все это время Франц громко стонал и ругался на 
чем свет стоит, а потом пришел доктор, и мы оставили его.

Франц Медикус и я медленно шагали в направлении главного поста. У меня перед 
глазами стояло измученное лицо Франца Рюселе. Я поблагодарил Бога за то, что у 
Франца не повредилось зрение, а вот лицо… Всегда смеющееся и веселое… а теперь!

– Лучше так, чем умереть, – пробормотал я, но Медикус не ответил и, дойдя со 
мной до поста, вернулся к своему выводку, теперь, наверное, совсем павшему 
духом.

Когда я доложил Шнёте и Олейнику, что лицо Рюселе почти полностью обожжено 
топливом Т, они лишь поджали губы, не найдя, что ответить. После затянувшейся 
паузы Шпёте произнес:

– Когда старший лейтенант Рюселе сможет говорить, узнайте у него все 
подробности этой истории, Зиглер, а затем составьте письменный доклад.

Когда он отпустил меня, завыли сирены, возвещающие о тревоге. Я прыгнул на свой 
мотоцикл и прямиком направился к взлетной полосе, где Шуберт, Рилль, Ботт и 
Глогнер сидели в своих самолетах в полной готовности, слушая внимательно голос 
диспетчера в наушниках. Я подошел к истребителю Ботта и поднялся по маленькой 
лестнице.

– Сейчас они летят прямо на нас, – сказал он. – Да, скорее всего, это будет 
Лейпциг или Берлин. Сейчас они немного поменяли курс. Нет, опять взяли тот же 
курс, похоже, все-таки Лейпциг.

Небо над головой было лазурным, и только над Лейпцигом и прилегающим к нему 
промышленным районом висела легкая коричневая завеса, созданная коптящими 
трубами заводов. А потом высоко в небе, хотя еще и далеко, появились следы, 
направляющиеся в нашу сторону.

Казалось, будто чудовищных размеров рука нарисовала их на синем полотне.

– Похоже, дела обстоят паршиво! На этот раз они и вправду решили взяться за нас,
 – сказал Курт, молодой механик из Берлина, и в его голосе промелькнули 
тревожные нотки.

– Надо трогаться! – закричал Ботт и, закрыв фонарь, дал Курту сигнал приводить 
в движение стартер.

Почти одновременно заработали три других двигателя, и менее чем через минуту 
Шуберт с ревом покатил через поле, а за ним тесно пристроился Рилль. В 
следующую минуту Ботт и Глогнер пошли на взлет, сбросив, как положено, шасси. 
Высоко в небе бомбардировщики слегка изменили курс. Очевидно, Лейпциг дал 
сообщение о ложной атаке, но я пока не видел, куда устремились наши «кометы». 
Похоже, Шуберт и Рилль направились прямо на вражеские бомбардировщики. Прошли 
тревожные минуты, а потом первый из «мессершмитов» со свистом промчался низко 
над полем, снова взмыл вверх, а затем зашел на посадку. Это был Глогнер, 
взлетавший последним из нашего квартета. Он кипел от ярости, его мотор заглох 
на высоте семи тысяч метров, не оставив ему другого выбора, как возвращаться, и 
не предоставив возможности нанести удар по вражескому бомбардировщику. Скоро 
приземлился и Ботт. Его двигатель задымился, кабина наполнилась едким дымом, 
который разъел глаза и вызвал слезотечение.

Шуберт и Рилль зашли на посадку практически одновременно. Шуберт выстрелил, 
пролетая над полем на высоте шестисот метров, уверенно ведя «комету». Убит! 
Скоро мы поняли, что он преградил путь «фортрессу», одним ударом выведя его 
двигатели из строя. Риллю удалось сбить два вражеских истребителя, его 
двигатель уже замолчал, и теперь ему оставалось устремить «комету» носом вниз и 
спускаться. Тем временем еще два самолета с сидящими в кабинах Хассером и 
Эйзерманном приготовились к взлету. Ветер сменился, но менять направление 
взлета не было времени. «Кометам» нужно было справиться с ветром и удержать 
хвост. Тревожные сигналы поступали один за другим; сообщалось, что все новые и 
новые вражеские формирования подступают каждые несколько минут, хотя с нашего 
аэродрома не было видно ничего, кроме прочерченных полос, которые оставили 
после себя последние налетчики, разогнанные Хассером и Эйзерманном. Три других 
«Me-163B» стояли в боевой готовности на линии взлета, на которых собирались 
подняться Штрассницки, Ролли и Глогнер. Они лишь ожидали разрешения на взлет. 
Хассер и Эйзерманн вернулись на аэродром, но ни тому ни другому удача не 
улыбнулась.

Хассер первым зашел на посадку. Мы не могли четко видеть его приземление, но 
было очевидно, что он находился достаточно высоко, когда пересек периметр 
аэродрома. Казалось, Хассер пытается силой прижать «комету» к земле, и ему 
удалось это, но затем самолет снова взмыл в воздух и полетел в нашем 
направлении с чудовищной скоростью. Он не снижался до тех пор, пока не достиг 
того края поля, где стояли мы, но к тому времени было уже поздно. «Комета» 
Хассера вырвалась за периметр аэродрома, с треском промчалась над деревьями, 
задев их верхушки, и перевернулась. Взрыва не произошло, и я только увидел, как 
служащие аэродрома впрыгнули в грузовик, чтобы ехать к месту катастрофы. В этот 
момент кто-то потряс меня за рукав и показал на самолет Эйзерманна. Он только 
что почти сел, но уже вновь был слишком высоко. Затем самолет Эйзерманна 
накренился и начал быстро терять высоту.

– Убираемся все! – закричал кто-то.

Эйзерманну было уже поздно выпрыгивать с парашютом. «Комета» коснулась земли, 
снова подскочила в воздух и подлетела к нам за несколько секунд. Затем она 
завалилась на бок и уперлась в землю левым крылом. Когда «комета» загорелась, 
от нее каким-то фантастическим образом оторвался обломок, устремившийся в нашу 
сторону, который неистово крутился в воздухе, разбрасывая горящие ошметки во 
все стороны. Я бросился на землю и увидел Глогнера и Ролли, выпрыгивающих из 
своих самолетов, когда увидели горящую массу, приближающуюся к ним. Остатки 
«кометы» разлетались повсюду. Мы нашли Эйзерманна мертвого, но все еще 
привязанного к креслу.

Тем временем за пределами аэродрома четверо наших механиков добежали до 
«кометы» Хассера и, несмотря на возможность взрыва в любую минуту, приложили 
все силы, чтобы сорвать фонарь кабины. Игнорируя чудовищное шипение, которое 
издавало вытекающее топливо, они не прекращали своих попыток, пока, наконец, не 
добились успеха. Затем они подняли Хассера, стонущего от боли, и переложили на 
носилки.

Но в тот момент у нас не было времени думать обо всех произошедших трагических 
событиях. Я помог Глогнеру снова сесть в кабину «кометы» и увидел Штрассницки и 
Ролли, в спешке готовящихся к взлету. Пришла информация, что еще одно 
формирование вражеских бомбардировщиков направляется в нашу сторону, и на этот 
раз в этом не было сомнений. С командного поста шли приказы немедленно взлетать.
 «Кометам» уже было слишком поздно взлетать, и Глогнер, Ники и Ролли снова 
выпрыгнули из своих кабин. Находясь уже почти что над нашим полем, вражеская 
группа изменила курс, и потому в третий раз наши ребята взобрались в кабины и 
начали взлетать.

Ролли взлетел первым, проведя удачный старт, но едва он поднялся на пятьдесят 
метров, как белый дым повалил из хвоста его самолета. Ролли изо всех сил 
постарался подняться и, когда находился на высоте ста метров, катапультировался.
 Но его парашют не раскрылся вовремя!..

Молодое лицо Глогнера пошло пятнами, когда, несколько секунд спустя, он получил 
приказ на взлет. Он помчался по полю на своей грохочущей «комете», и вроде бы 
все шло хорошо, потому что через несколько минут он скрылся из вида. 
Штрассницки, Рилль и Шуберт взлетели следом за ним, уже по второму разу за этот 
день.

Ник был первым, кто вернулся, и оказалось, что, взбудораженный взлетом и 
удачным попаданием в цель, он забыл вовремя поработать ручкой управления 
самолетом. В результате он потерял три тысячи метров на высоте, и ему ничего не 
оставалось, как возвращаться на базу. Глогнер и Шуберт также скоро вернулись, 
оба «с пустыми руками», а вот Риллю удалось сбить один самолет, который, 
взорвавшись, рухнул вниз. Результаты: «Два сбитых самолета, двое наших пилотов 
погибли, трое – списаны, и теперь черные масляные облака дыма висели над 
Лейпцигом, а в вечерних сумерках отражались красные языки пламени».



В тот вечер мы в суматохе разрывались между подготовкой похорон двух наших 
добрых товарищей, Эйзерманна и Ролли, которые были в нашей «связке» с самого 
первого дня, как было сформировано 16-е опытное командование, и празднованием 
по поводу двух сбитых бомбардировщиков. За вечер мы выпили несколько бутылок 
датского джина, в котором не было недостатка в эскадрилье Бёхнера.

В суете я наскочил на Франца Медикуса.

– Ну, чем сейчас заняты твои подопечные? – поинтересовался я.

Он кисло улыбнулся, пожал плечами и произнес:

– Осталось только семеро на данный момент. Остальные попросили отставку!

Это была отдельная тема для обсуждения, хотя сам я сомневался, остался бы я, 
будучи на их месте, после увиденного представления! Никто не мог винить их за 
это!

В течение нескольких вечеров я навещал в больничной палате Фритца и Франца 
Рюселе, принося с собой стакан джина. Фритц ругался, не веря в то, что удача 
изменила ему, и клялся, что, как только выйдет, сразу же полетит снова, а вот у 
бедного Франца настроение было похуже, и он ни в чем не мог быть уверенным. Вся 
его голова была перемотана бинтами, и лишь три маленькие дырочки были оставлены 
для глаз и рта. Он все еще чувствовал сильные боли и едва мог шевелить губами, 
когда разговаривал. Тем не менее стакан джина он принял с живостью из моих рук 
и, опустошив его через соломинку, прошептал:

– Похоже, когда я выйду отсюда, мне только и останется, что пьянствовать, Мано!

– Не говори так, Франц, – ответил я. – Врачи сотворили чудо за эти дни, так что 
не успеешь опомниться, и будешь как новенький.

Он попытался тряхнуть головой, но боль снова заставила его лечь на подушку.

– Послушай, Мано, – наконец сказал он, и его голос был близок к истерике, – они 
хотят перевести меня в госпиталь в Халле или в Лейпциге завтра. Ради бога, 
попробуй сделать что-нибудь, чтобы этого не произошло.

Я пообещал ему, что сделаю все возможное, и затем вернулся к ребятам, сильно 
расстроенным. Я не мог сравнить новых ребят с нашими «стариками». Много новых 
лиц появилось, когда сформировался «JG-400», многие были приятные, многие не 
очень, некоторые дружелюбные, некоторые не очень. Наиболее комичным из всех, 
несомненно, был майор из Австрии, по имени Базилла, человек без особых 
достоинств, но очень оригинальный. Он играл на скрипке, плохо, но упорно. Он 
весь был комок нервов и дымил как паровоз, выкуривая за день по шестьдесят 
сигарет, а то и больше. На самом деле я не припомню, видел ли я когда-нибудь 
его без сигареты, конечно кроме тех моментов, когда он пиликал по струнам своей 
любимой скрипки. Когда точно Базилла появился среди нас, я не помню, но он был 
там, и его присутствие здорово разбавляло наши порой унылые будни. Когда я 
возвратился к ребятам, он как раз начал исполнять «Цыганские мелодии» в его 
собственной интерпретации.

Должно быть, было около полуночи, когда вошел Шпёте и, подойдя ко мне, сказал:

– Зиглер, для тебя есть новая работа. С завтрашнего дня ты будешь обучать наших 
рекрутов вместе с обер-лейтенантом Нимеером, из которых впоследствии будет 
сформирована запасная эскадрилья.

– Значит ли это, что в скором времени появятся новые базы для «комет», майор? – 
задал я вопрос, так как не мог понять, каким образом можно разместить еще одну 
эскадрилью в Брандисе, который и так был слишком переполнен.

– Это не должно вас беспокоить, Зиглер, – ответил Шпёте и, повернувшись, вышел.

Следующие несколько дней стояла гнусная погода, избавившая нас от налетов 
бомбардировщиков. Мы также не сделали ни единого тренировочного полета. И вот 
однажды утром солнце снова ярко засияло, и дым высоких заводских труб стал 
почти вертикально подниматься в голубое небо. Теперь нам нельзя было терять 
времени, и все устремились на летное поле. В эскадрилье имелось девять 
«Ме-163В», готовых взлететь в любую минуту, и их пилоты Ник, Ботт, Мор, Шуберт, 
Рилль, Рецкауф, Циммерманн, Андреас и Йепп Мелстрох сейчас растянулись на траве.


Нимеер и я начали по расписанию нашу тренировочную программу – один 
тренировочный полет на планере и два – на «Me-163B», а потом каждый попробовал 
на «Ме-163А». Затем я произвел показательный полет, чтобы сделать нашу беседу 
более доверительной. После того как я приземлился и баки «Мe-163В» были снова 
заправлены, я отправил в полет первого из своих подопечных, молодого 
светловолосого парня но имени Эрнст, который приехал из Нижней Саксонии. Он был 
одним из тех, кому не терпелось сесть в кабину «кометы», и его истребитель вел 
себя превосходно, шасси были сброшены в нужное время, и ревущая машина скрылась 
из вида.

– Ты позволил заполнить баки до краев?

Я обернулся и обнаружил Фритца Кельба, стоящего за моей спиной. Хотя еще 
немного прихрамывая, он уже не мог сидеть в стороне и с большим интересом 
наблюдал за первым самостоятельным полетом Эрнста. Он, как и я, хорошо знал, 
что ученику не позволяется в первый раз лететь с доверху наполненными 
подвесными баками, а также отлично понимал, что, случись что-нибудь с Эрнстом, 
я без сомнений окажусь «на ковре».

– Ты угадал, Фритц, – ответил я.

– Но зачем?

– Потому что я думаю, это не имеет абсолютно никакой разницы и, кроме того, это 
сэкономит время. Если мы заполним баки доверху с самого начала, то я смогу 
закончить подготовку намного быстрее. Какая разница, если они пролетят 
несколько сот лишних метров?

– Ты прав, Мано, но не забывай о высоте. Они еще не привыкли подниматься на 
десять – двенадцать тысяч метров.

Фритц был предельно корректен конечно же, и я больше не стал отправлять 
учеников с полными баками, но я был уверен, что с Эрнстом ничего не случится. Я 
все еще пытался убедить себя, что очень хорошо знаю Эрнста, но шла минута за 
минутой, а «комета» пока не возвратилась. Следующая минута показалась мне часом,
 а потом снова заговорил Фритц:

– Ну, я считаю, что дольше ждать не имеет смысла, Мано.

– Заткнись, Фритц! – ответил я жестко, но в глубине души я понимал, что он прав.
 Эрнст не возвращался, и, судя по времени, с момента его взлета прошло двадцать 
минут. Нет, он не вернется. Мои хмурые мысли прервал резкий звонок телефона. 
Оказалось, поступило сообщение из Лейпцига – Моккау, где сообщалось, что 
«Me-163B» произвел вынужденную посадку и уже на земле загорелся. Пилот, молодой 
человек по имени Эрнст, жив и здоров.

Каким образом, уже находясь на земле, он загорелся? Вообще как он попал в 
Моккау? Дикие мысли лезли мне в голову, и я попросил Нимеера продолжить занятие 
с моей группой, вызвал машину и отправился в Моккау. И вот я уже стоял у 
воронки от снаряда, в которую, как выяснилось, попал самолет Эрнста. Произошел 
взрыв чудовищной силы, в этом не было сомнений. Эрнст стоял возле меня целый и 
невредимый. Затем он поведал мне свою историю:

– Все шло прекрасно до высоты семи-восьми тысяч метров, но потом, совершенно 
неожиданно, у меня закончился запас кислорода. Такое ощущение, что маску чем-то 
заткнули изнутри. Тогда я сорвал ее и устремился вниз на безопасную высоту – 
четырех тысяч метров. Тем временем я потерял из виду наш аэродром, а подо мной 
находился Моккау. Я произвел удачную посадку, а уж потом увидел воронки от 
снарядов. У меня только и было времени, чтобы свернуть на узкую полоску травы, 
и так я проехал несколько сот метров, но затем эта воронка появилась передо 
мной. Я никак не мог избежать попадания в нее. Я продолжал нестись на скорости 
шестьдесят километров в час, и мне необходимо было сорвать фонарь, но никак не 
получалось, как я ни старался. В этот момент молодая девушка-зенитчица 
подбежала к самолету и вскрыла фонарь топором. К тому времени уже подъехали 
пожарные и врачи «Скорой», а также собралось несколько человек. Я крикнул им, 
чтобы убегали, сам схватил в охапку девушку, и уже на их машине мы попали в 
следующую воронку, а потом раздался взрыв!

Такую историю рассказал Эрнст – все произошло быстро и безболезненно. В это 
невозможно поверить, но это правда, тем не менее, что спасительницей Эрнста 
стала молодая привлекательная особа!

В тот вечер мы, «старожилы», сидели в комнате Ботта. Мы – это Фритц Кельб, Ганс 
Ботт, Франц Рюселе, Франц Медикус, Глогнер, Андреас, Ники Штрассницки и еще 
несколько ребят, оставшихся от «связки», в общем, мои самые ближайшие друзья. 
Ходили слухи, что уже сформирована резервная эскадрилья и отправлена далеко на 
восток, в более спокойный район. Если это было правдой, то это означало, что 
наше командование скоро может быть расформировано, но такие слухи, скорее всего,
 не имели под собой оснований.

Мы болтали о том о сем – о полетах, о женщинах, о том, куда движется война. 
Подсознательно все мы, должно быть, понимали, что для Германии война проиграна, 
но никто из нас в открытую не признавал этого, наоборот, мы мечтали о тысяче 
«комет», готовых к взлету постоянно. Мы даже обсуждали свои послевоенные планы, 
и одной из наиболее популярных была идея организовать показательные выступления 
«комет». Конечно же это были не более чем мечты, но мы не мыслили себе жизни 
без «кометы» и знали, что когда-нибудь наши фантазии воплотятся в жизнь. Это 
могло прозвучать странно, но по-своему мы любили «комету». Возможно, правдивее 
будет сказать, мы были очарованы ей, словно женщиной, которая вытягивает из 
тебя все деньги, а затем каждую ночь водит за нос. Конечно, некоторые новички 
чувствовали то же самое. Поначалу они относились к ней с большой опаской, но, 
совершив несколько самостоятельных полетов, возможно даже не всегда 
заканчивающихся без казусов, начинали привыкать. А потом вновь дул попутный 
ветер, что случалось намного чаще, и они снова кидались в омут с головой. Одним 
из них был наш добряк майор Базилла – наш «нелепый скрипач».

Это случилось следующим утром, точнее, тогда, когда он готовился совершить свой 
первый самостоятельный полет. «Комета» стояла на взлетной полосе, с наполовину 
заполненными баками, согласно требованиям, и в последний раз я объяснял Базилле,
 для чего нужна какая кнопка, рычаг или ручка в кабине, и, самое главное, 
напоминал обо всех мерах безопасности и о действиях в случае аварии. Получив от 
меня последнее наставление, он нервно обежал вокруг самолета, выпуская клубы 
дыма из сигареты, зажатой в губах. Он двигался так резко, что я понял, что 
угнаться за ним невозможно.

– Да, и еще, – сказал я. – Когда начнешь взлет и будет трясти, держи ручку в 
нормальном положении. Когда почувствуешь, что поднимаешься, немного наклони ее 
вперед и какое-то время держи так. Постарайся, чтобы тебя не мотало из стороны 
в сторону. А затем расслабься и дай «комете» идти своим ходом. Сбрасывай шасси, 
когда поднимешься на пять – десять метров. Следи за приборами. Когда пересечешь 
периметр аэродрома, спидометр должен показывать восемьсот километров в час, и 
тогда можешь резко набирать высоту до пяти-шести тысяч метров. На этой высоте 
двигатель должен выключиться, и тогда тяни рычаг от себя и плавно спускайся до 
двух тысяч, делая виражи и накреняя самолет. Если захочешь, можешь несколько 
раз спикировать, но не потеряй поле из виду. Начинай готовиться к посадке на 
высоте двух тысяч метров, а заходи на нее с восьмисот – тысячи метров, находясь 
над полем, а затем садись. Все будет в порядке.



Руки Базиллы дрожали, когда он, докурив сигарету, взобрался в кабину самолета. 
Он пристегнул ремни и положил руку на кнопку включения двигателя. Наконец, 
фонарь кабины был закрыт и Базилла остался предоставлен самому себе. Он 
выглядел спокойным, как Ричард Львиное Сердце, сидя на боевом коне. Послышался 
щелчок, и «мессершмит» умчался.

Казалось, все идет нормально. «Комета» катилась по полю, мотор работал четко. 
Затем неожиданно двигатель затих. Облако белого дыма вылетело из сопла. 
«Комета», сделав резкий поворот, сошла со взлетной полосы и поехала но траве. У 
всех наблюдавших душа ушла в пятки. Если «мессершмит» решил воткнуться носом в 
рыхлую землю и завалиться на бок, «скрипач» сгорит заживо мгновенно!

Едва дыша, мы наблюдали, как «комета», подскакивая, катится по неровной земле, 
постепенно замедляя свой ход. Наконец, она встала и мгновенно откинулся фонарь, 
а Базилла выпрыгнул из кабины и побежал что было сил от самолета. Мы бросились 
за ним и догнали возле диспетчерской вышки. Он стоял лицом к нам, дрожа от 
страха и гнева одновременно, и уже мял сигарету желтыми от никотина пальцами. 
На мои вопросы о том, что произошло, он отвечал с неподражаемым австрийским 
акцентом:

– Двигатель заглох. Это невозможно – здравомыслящий человек не может летать на 
этой сволочи! Это чистое самоубийство!

– Но подожди, – произнес я спокойным голосом, который у меня уже выработался за 
последнее время, – я же четко велел тебе заглушать двигатель, если обороты 
спадут до семнадцати сотен. Но если они колеблются между двадцатью одной и 
двадцатью четырьмя сотнями, значит, ничего ужасного не происходит.

– Ха, и ты думаешь, я собирался ждать, когда эта чертова бестия взорвется 
вместе со мной? – заорал он.

– Наоборот, – произнес я, стараясь смотреть ему в лицо, – я подумал, ты 
представляешь новый стиль в летном харакири! То, что ты проделывал, должно было 
обеспечить тебе проходной билет на тот свет!

Он посмотрел слегка недоуменно и, заикаясь, проговорил:

– Ну, как ты можешь убедиться, я все-таки живой!

Эти слова были последней каплей!

– Тебе следует благодарить небо, что сегодня удача сопутствовала тебе и 
«комета» позволила поиграть с ней, как с ребенком, – ответил я пылко.

Но Базилла не хотел слушать критику.

– Наверное, мне одному судить об этом, лейтенант Зиглер, – произнес он 
высокомерно. – Я знаю точно, что делаю. Дайте мне приличный самолет, и я 
совершу свой самостоятельный полет сегодня же утром.

– Этот вопрос не обсуждается, – сказал я. – Пять стартов на буксире для начала. 
До этого я не могу дать разрешение на самостоятельный полет.

Сейчас он был близок к тому, чтобы наброситься на меня в ярости.

– В таком случае можете сами летать на этом драндулете, а я возвращаюсь в 
эскадрилью, где служил раньше. Да и, кстати говоря, мне здесь все до смерти 
надоело, – сказал он после паузы.

Наш «скрипач» упаковал вещи в тот же день, и мы никогда больше не видели его.




Глава 17

КОНЕЦ БЛИЗОК


Гигантский аэродром Удетфельд в Восточной Силезии был предоставлен для 
тренировочных полетов наших истребителей, и мы переправились туда сразу двумя 
учебными эскадрильями. Адольф Нимеер – во главе тринадцатой, а я – 
четырнадцатой, соответственно. Наши ученики, по большей части молодые ребята с 
энтузиазмом, приехали из Гельнхаузена, из летной школы, где они обучались 
полетам на стандартных «штуммель-хабихтах». Наша обучающая программа во многом 
осталась прежней – полеты на буксире, старты на «Ме-163А» и, наконец, по три 
самостоятельных полета на «Me-163B». После прохождения этого курса ученик 
считался готовым к самостоятельным полетам, и такими темпами мы подготовили 
девяносто пилотов за месяц работы.

Хотя обучение шло довольно долго, оно давало хорошие результаты. Поэтому я 
принял решение тотчас начать тренировать своих пилотов на «Me-163B», способных 
садиться на водную поверхность. План имел успех, и полеты происходили без 
инцидентов, что значительно экономило время. Но даже и это никак не смогло 
поспособствовать улучшению ситуации с утечкой топлива Т, когда почти на неделю 
из-за неполадок с этим были приостановлены тренировки. Немало времени уходило и 
на теоретическую подготовку. К примеру, курс занятий был проведен «Бебсом» 
Бобом, молодым майором, высококлассным пилотом истребителей, который приехал 
для того, чтобы продемонстрировать новый тип гироскопического прицела, 
специально разработанного для новых самолетов, таких как «Ме-163В» и «Ме-262». 
Так как у нас была нехватка горючего, он по большей части проводил инструктаж 
по полетам на сверхскоростных самолетах. Сам по себе это предмет являлся 
жизненно важным, но было очевидно, что отчасти усилия затрачиваются впустую, 
потому что нашим ученикам никогда не придется участвовать во взлетах, где они 
смогут использовать свои знания.

Адольфа Немеера довольно быстро утомили затянувшиеся периоды бездействия, 
которые длились уже несколько дней кряду, и он очень скоро нашел способ 
добавить разнообразия в свою жизнь. Он обнаружил, что в Удетфельде имеется 
специальное командование, занимающееся экспериментами с новым ракетным оружием 
для истребителей, и он, недолго думая, отправился в штаб и «позаимствовал» 
двадцать четыре ракетных снаряда «R4M», установленные затем под крылья 
«Me-163А». Никто не знал, какой эффект даст установка этих снарядов, 
закрепленных под крыльями «мессершмитов», но Адольфу, который был упрям как 
баран, не терпелось поскорее произвести полет на буксире. «Ме-163А» легко 
поднял новое оборудование и мощно взлетел. Адольф совершил отличную посадку и 
спустя приблизительно четыре недели руководил испытаниями, доказывая всем, на 
что способно это замечательное оружие.

Насколько мне известно, это случилось впервые в мире. Первые в мире самолеты с 
такого рода оружием!

А затем однажды русские фактически «постучались в нашу дверь»! Торопливо мы 
перебрались западнее, а их танковые клинья еще подгоняли нас. Вместе со своей 
эскадрильей я вскоре был вынужден отправиться в Шпротау, где мы разбили свой 
временный лагерь, к великому беспокойству начальника станции, который до этого 
момента был очень рад мирной и спокойной обстановке, царившей здесь до нашего 
появления. Я решил провести несколько самостоятельных полетов вместе со своими 
подопечными, но не успел, так как в самом начале января 1945 года под натиском 
русских войск пришлось отступать по тому же самому маршруту, по которому попали 
сюда, и, таким образом, совсем скоро мы снова оказались в Брандисе.

Брандису суждено было стать последним пристанищем для «комет», одним из 
немногих аэродромов, сохранившихся в целости и не подвергавшихся бомбежкам, так 
как находился в центре Германии. Именно этот аэродром стал последним свидетелем 
существования «Me-163». Небо над Брандисом и Лейпцигом стало опасным, а земля 
превратилась в массу воронок, обломков и стреляющих зениток. Едкий дым, гарь и 
копоть поднимались в воздух почти что беспрерывно. Казалось, бомбежкам нет 
конца и края. Группы вражеских истребителей кружились над нами и казались 
похожими на сверкающие игрушки, а какофония, вызванная зенитным огнем, 
практически не смолкала.

Нам все труднее становилось проводить свои полеты и с каждым днем все более 
опасно. Когда один из нас чисто взлетал и двигатель истребителя работал 
бесперебойно, в небе нас поджидали сотни опасностей, до тех пор пока 
беспомощный «Me-163B» вновь не вернется на землю. Поразительно, но наш аэродром 
до сих пор оставался невредимым. Правда, поле во всю свою ширину было 
изрешечено снарядами, взлетные полосы были выщерблены и покрыты воронками. По 
удивительной иронии судьбы ангары, построенные за несколько месяцев до этого, 
до сих пор уцелели и не имели никаких повреждений. Многие из наших «комет» 
находились в готовности к взлету, время от времени совершая вылеты наперехват, 
а остальные содержались в ангарах, где возле них суетились механики. В лесу, 
окружающем аэродром, скрывалось более сотни новых «Me-163B», которые до сих пор 
еще не поднимались в небо. Но тень приближающейся развязки и неизбежного конца 
определяла настроение тех дней. Все мы знали, что время уходит и уже смерть 
своими костлявыми пальцами того и гляди схватит нас за плечи. Мы проиграли 
войну. Кто мог теперь сомневаться в этом? Да, день за днем, сидя в кабинах 
своих истребителей, некоторые из нас, бывало, дремали, склонившись над панелью 
приборов, пока щелчок, раздававшийся в наушниках, не приводил нас в сознание, и 
мы получали приказ на взлет. Мы разгоняли свои самолеты, взлетая парами, самое 
большее по трое, чтобы атаковать казавшуюся бесконечной череду бомбардировщиков.
 Затем снова возвращались на поле и ждали, когда наши истребители беспомощно 
зайдут на посадку!






Рис. 19. «Мустанг»



«Ме-163В», на котором летал Фритц Кельб, стоял в ангаре. Он совершил свою 
последнюю вылазку, и сейчас на фюзеляже и крыльях мы насчитали сто сорок шесть 
пробоин! Но ни одна нуля не задела Фритца, что позволило ему приземлиться без 
проблем. Шуберт мелом записал, что он сбил третий по счету бомбардировщик, и 
это был рекорд для одного человека на сегодняшний день, а вообще нам удалось 
сбить около дюжины самолетов в тот день.

Группы бомбардировщиков летели над Брандисом, и Шуберт и Ботт были парой, кому 
пришлось первыми нажать на кнопки стартера. Турбины загудели, взревели 
двигатели, и самолеты стали набирать скорость. Внезапно самолет Шуберта исчез 
во вспышке пламени, двигатель заглох. «Комета» уже набрала скорость около 
двухсот километров в час, и у пилота не было шанса остановить машину, до того 
как он достигнет края взлетной полосы. Мы смотрели, как Шуберт делает широкий 
поворот, проезжая по краю полосы, а его самолет мотает из стороны в сторону. 
Краем крыла «комета» коснулась земли и начала вращаться. Хвост задрался кверху, 
самолет остановился, и моментально раздался взрыв, и огонь поглотил 
истребитель!

Ботт взлетел успешно, и сейчас его уже не было видно. Мы молились, чтобы его не 
постигла печальная участь Шуберта. Ники и Болленрат приготовились к взлету, 
когда подошла их очередь. Теперь на полосе оставались только два самолета – 
Андреаса и Глогнера. Около самолета Андреаса стоял начальник наземной команды 
капрал Ферди Шмидт, один из тех, кто находился с нами с самых первых дней и 
помнил всё горе и несчастье, пережитое и Бад-Цвишенане, начиная с первого 
триумфального полета истребителя и первых же жертв. Ферди смотрел на «комету» 
таким взглядом, будто построил ее собственными руками, с волнением и гордостью 
во взгляде. Ферди являлся типичным членом нашей группы наземного персонала – 
вечно нахлобученная, будто второпях, кепка, широченные брючины. А вот по 
характеру он что-то перенял у пилотов, а в чем-то его, как это ни прозвучит 
странно, можно было сравнить с истребителем. Он никогда не позволял нам 
сникнуть, опустить руки и каждый вечер сокрушался по поводу того, что мы можем 
плохо выспаться, и это скажется на полетах.

Ферди суетился вокруг «кометы», еще раз проверяя шасси, руль, ничего не упуская 
из виду. Подошло время взлета, и Андреас и Глогнер с грохотом понеслись по 
полосе. В небе, словно пчелиный рой, кружились истребители и бомбардировщики, 
оставляя за собой полосы следов. Побежали минуты, и первые наши самолеты стали 
возвращаться. Риллю удалось сбить одного врага, а вот Ботту и Глогнеру не 
повезло. Вернулся Ники. Он тоже принес хорошую весть, а потом мы увидели еще 
один «Me-163B», летящий высоко над полем. С такого расстояния мы не могли 
разглядеть, была это машина Болленрата или Андреаса, но зато увидели кружащего 
рядом «мустанга», который выпустил длинную пулеметную очередь. Мы стояли внизу, 
ничего не в силах поделать, молча наблюдая за драмой, разыгрывающейся над 
нашими головами. «Мустанг» приближался ближе и ближе к ничего не подозревающей 
жертве, а потом, словно коршун, набросился на голубя. Мы даже не увидели 
следов; только немного дыма, вспышка, и всё. Куски самолета посыпались на землю,
 и среди них был Болленрат!

Андреас вернулся в Брандис, но на машине! Он должен был атаковать группу 
бомбардировщиков на высоте шести тысяч метров, но он поднялся до десяти, а уже 
потом открыл огонь по противнику. Почти одновременно пули пролетели над его 
головой, кровь потекла из раны, появившейся над правым глазом, и его пушку 
заклинило. Он понял, что его самолет может взорваться в любой момент, и 
попытался сорвать фонарь. Но он никак не хотел поддаваться. Его скорость упала 
до двухсот пятидесяти километров в час, и тогда он расстегнул ремни, 
пристегивающие его к сиденью, которые не давали ему возможности действовать в 
полную силу, сбросил фонарь. Спустя несколько мгновений его «комета» уже 
неслась носом вниз; нельзя было терять времени, нужно было прыгать. «Мустанг», 
обстрелявший его самолет, летел сзади. Последовала еще одна очередь из его 
пулеметов, затем Андреас выпрыгнул.

Мы долго учились тому, чтобы перестать всерьез воспринимать смерть, и хотя мы 
скорбели по своим погибшим товарищам, все же в чем-то мы считали их счастливыми.
 Мы приучили себя к опасности, находясь рядом с ней столь долгое время, и 
страхи, мучавшие нас поначалу, теперь улетучились, испарились! Каждый из нас 
чувствовал, что нам уже нечего терять, и совсем не трудно быть смелым, когда 
осознаешь это мозгами.

А вот среди новичков, обучающихся на «кометах», таких смельчаков не было.

Среди этих пилотов был сержант Клейн, обаятельный молодой парень со светлыми 
волосами и привлекательным лицом. Я учил его начиная с полетов на буксире в 
Удетфельде и наблюдал за его первым самостоятельным стартом в Широтау. Он был 
самоуверенным и бесстрашным, как молодой лев, и во время своего первого полета 
над полем он двигался едва ли не в десяти метрах над землей на чудовищной 
скорости, взмывая вверх резко, будто всю жизнь только этим и занимался, как 
будто он родился за штурвалом «кометы». Затем он превосходно зашел на посадку. 
Его третий и четвертый полеты производились из Брандиса, и мы видели, как он 
проделывает спирали, вплотную преследуемый «мустангом». Должно быть, он 
прекрасно понимал, что у него на хвосте сидит американец, и поэтому продолжал 
виражи. Моментально они снизились менее чем на тысячу метров, но пилот 
«мустанга», уверенный в мощи своего двигателя, мог позволить себе потянуть 
время, чтобы заставить понервничать молодого Герберта Клейна, держа его у себя 
на мушке. С другой стороны, бедный Клейн не мог долго оставаться в таком 
положении, и в конце концов пилот «мустанга» открыл стрельбу. Мы увидели, как 
самолет Клейна слегка вздрогнул, а затем стал падать вниз, скользя прямо по 
верхушкам деревьев.

Обратно сержанта несли на носилках. На первый взгляд у него не было видно даже 
ранений, но на самом деле он был мертв. «Me-163B» приземлился на огромном поле, 
неповрежденным. Это был невероятный случай. Клейна нашли мертвым, сидевшим в 
кресле пилота и крепко сжимавшим пальцами ручку управления самолетом. Он был 
убит в затылок одной-единственной пулей.




Глава 18

ДОБРОВОЛЬНЫЕ САМОУБИЙЦЫ


Ранним утром пилотам обоих подразделений «комет» был дан приказ собраться, и 
капитан Фульда, командир первого крыла, начал зачитывать приказ, подписанный 
рейхсмаршалом Герингом, после длинной преамбулы, касающейся причиненного горя 
нашей родине, нашим женам и детям, подвергшимся налетам бомбардировщиков, а 
также нашего долга принести себя в жертву, если будет такая необходимость, на 
благо Германии. Далее шла суть приказа, главным в котором был тот момент, что 
среди нас требуются добровольцы, готовые идти на таран вражеских самолетов на 
«Мессершмите-109». Как оказалось, сам фюрер ожидает доклада о добровольцах, 
согласных пойти на смертельное задание. Никто нас не заставлял. Только 
добровольное желание. Закончив читать постановление, капитан Фульда, женатый 
человек, имеющий троих детей, заявил, что его имя уже значится в списке 
добровольцев.

Ни у кого из пилотов не было даже нескольких минут, чтобы собраться с мыслями 
по поводу столь непростой миссии; миссии, требовавшей отдать самое ценное – 
свою жизнь. Мы часто разговаривали между собой на эту тему. Нам не были 
известны случаи, когда пилот выживал после столкновения с противником подобным 
образом. Было очевидно, что ужасный риск подобный такому может случиться 
однажды в жизни, максимум – два. Ожидать, что представится третья попытка, было 
нелепостью. Так, решение, которое требовалось от пилотов, должно было быть 
четким. Они должны были решить, имеют ли они достаточно мужества, чтобы умереть 
по этой «причине». Если так, то этот поступок и будет их «финальной победой»?

А затем добровольцы сделали шаг вперед: Ботт, Глогнер, Лёшер и еще другие – 
всего восемь человек. Им сказали, что новые эскадрильи, где разместят летчиков, 
идущих на таран, сформированы в Стендале.

Когда это произошло, я ничего не знал до вечера того самого дня, когда я 
вернулся из короткой поездки в Берлин, куда я ездил в министерство авиации. 
Тяжелая завеса тумана висела над землей, и голые черные деревья опустили свои 
промокшие ветки до самой земли. Продрогший часовой стоял на воротах, 
подозрительно глядя на меня из темноты, пока, наконец, не узнал. Казалось, весь 
аэродром вымер, когда я подходил к зданию. Я занес несколько вещей, купленных в 
Берлине для своей комнаты, и пошел искать остальных, стучась по очереди в двери 
к Ботту, Рюселе, Кельбу и, наконец, Швейницу, но никого из них не оказалось на 
местах. Это показалось странным. Еще было слишком рано, чтобы идти в столовую. 
Скоро я нашел их. Те, кто не был в столовой, оказались пьяными в стельку. 
Швейниц лежал на чужой кровати, пел и громко вздыхал, а когда увидел, что вошел 
я, вытер подбородок тыльной стороной рукава и закричал:

– Мано! Эй, Мано! Принеси же, наконец! Принеси свою гитару и присоединяйся к 
нашей веселой вечеринке! Давай напьемся, Мано! И все остальное не важно!

– Заткнись ты, – вмешался Штурм, который был трезвым, бросая прямо в лицо 
Швейницу мокрое полотенце. Штурм по натуре был весельчаком, каких редко 
встретишь. Он недавно получил звание капитана и являлся учеником моей 
тренировочной группы в Удетфельде. Он был отличным пилотом вообще и 
суперпилотом планеров в частности. Когда у него появлялся шанс, он сразу же 
брал один из «штуммель-хабихтов», на котором показывал фигуры высшего пилотажа, 
и прошло всего несколько недель с тех пор, как он, не рассчитав расстояние, 
врезался в землю, выполняя «мертвую петлю». Те, кто находился на другой стороне 
поля и видел зарево на месте столкновения самолета с землей, не ожидали ничего 
другого, как увидеть пилота мертвым. Какова же была радость и удивление увидеть 
счастливо улыбающегося капитана Штурма, который, целый и невредимый, смахивал с 
себя куски обшивки самолета точно так же, как собака, вылезая из воды, 
стряхивает с шерсти воду, а потом как ни в чем не бывало удалился. Это был 
человек, в котором сочетались упорство и абсолютная независимость. Когда 
Швейниц снова потребовал гитару, Штурм просто произнес грубо:

– Да заткнешься ты или нет? Куда тебе еще петь? – Затем он повернулся ко мне и 
сказал: – Не давай ему шуметь, Мано! Он и так всем надоел! На самом деле, мы 
тут все бузим с самого полудня!

Фритц Кельб, Ханс Ботт и еще несколько ребят уже успели немного протрезветь, но 
до сих пор оставались в полупьяном состоянии, и все же мне удалось вытащить из 
них подробности того утра.

– Ну, – сказал я, наконец, Фритцу Кельбу, – так ты согласен?

– Не подумай, что я испугался! – ответил Фритц громогласно, и действительно, 
никто не мог обвинить его в трусости.

– Восемь человек согласились стать волонтерами, – тихо сказал Ботт, а затем 
перечислил список, произнеся свое имя в конце. Восемь замечательных ребят 
сознательно идут на самоубийство. Это было уму непостижимо. Почему они решили, 
что мы должны одерживать победу такими методами? Мы просто щекотали нервы врагу,
 пока он отвечал тоннами огня и свинца. Это было сумасшествие.

– Ты, похоже, совсем сошел с ума, – закричал я. – Ты думаешь, что сможешь 
остановить напор этих чертовых машин? Даже если ты протаранишь сотню, тысячу, 
они все равно продолжат наступать. Это же как кишащий муравейник.

– Успокойся, Мано, – тихо ответил Ботт. – Подорвемся мы сами или попадем под 
обстрел «фортрессов», все равно нас ждет один конец.

На какое-то время между нами воцарилась тишина, и мои мозги бешено работали. 
Казалось, пока меня не было, случилось что-то непостижимое. Это желание умереть 
было идиотизмом. Ладно. Мы не могли повлиять на ход войны, с нашей кучкой 
«комет» в Брандисе, но и изменить положение вещей, идя на нелепое самоубийство, 
тоже было нельзя. Это было так неразумно. Такое мог совершить только безумец! 
За нашей спиной осталось пять с половиной лет войны. Конечно, никто не ожидал 
этого. Тысячи марок были потрачены на наше обучение, и сейчас нас просили 
отдать себя своим врагам, хотя мы могли еще повоевать.

После этих раздумий я отправил одного из ребят за гитарой, и постепенно наше 
настроение улучшилось. Мы рассказывали друг другу истории, случавшиеся с нами в 
небе, пели и опустошали стакан за стаканом. Наши будущие самоубийцы так 
развеселились, будто ничего страшного не происходило. Они принялись обсуждать 
способы, которыми лучше всего идти на таран, и делали это так запросто, будто 
обсуждали, к примеру, свои любовные похождения.

Они кричали, спорили и чем больше напивались, тем более идиотскими становились 
их планы. И стрелки на циферблате часов все это время безжалостно двигались.



На следующее утро наши восемь добровольных героев погрузили свои чемоданы и 
дорожные сумки в машину, печально стоявшую в тумане за воротами аэродрома. Их 
веселые крики до сих пор звенели у меня в ушах, и я подумал, что они сами 
загнали себя на эти неудобные деревянные лавки в грузовике, в котором поедут 
навстречу смерти. Лёшер просунул голову через отверстие в натянутом брезенте и 
крикнул:

– После первого же тарана вы получите открытку. Возможно, с того света… от 
самого дьявола конечно же!

А потом старый дребезжащий грузовик, судорожно подскакивая, скрылся в тумане. 
Те, кто остался, печально возвратились в столовую. Никто не вымолвил ни слова, 
но все наполнили по стакану. В мрачном свете раннего утра и без того полутемная 
столовая сейчас выглядела совсем уныло. Стального цвета табачный дым тяжело 
висел в воздухе, и маленькие лужи вина были разлиты на столах между грязных 
стаканов, и, когда я взял несколько печальных пот на своей гитаре, неожиданно 
кто-то стукнул кулаком по столу, да так, что даже на остальных столах стаканы 
подпрыгнули. Капитан Штурм не выдержал и разразился ругательствами, а потом 
уронил голову на руки и его плечи затряслись.




Глава 19

КОНЕЦ «JG-400»


Спустя несколько часов лучи солнечного света пробились из-за туч. Я сидел и 
размышлял о проигранной войне и о несправедливости жизни. Фритц Кельб позвонил 
и сказал, что два «Ме-163В» сейчас тщательно проверяются, и предложил мне взять 
один из них под свою ответственность. Меня не нужно было просить дважды, и, 
схватив свой китель, я выбежал из комнаты.

Я уверен, что Фритц был в невеселом настроении, так же как и я. То легкомыслие, 
с которым наши товарищи покинули нас несколько часов назад, без сомнения, не 
могло не сказаться на нашем состоянии. Но наша жизнь продолжалась, и постепенно 
депрессия начала проходить. Я даже не испытал тревожного чувства в груди, 
обычного перед самостоятельным полетом на «комете», и мы оба с легкостью 
поднялись в кабины наших «Me-163B», будто это были безобидные лодки, плавающие 
по озеру, нажали кнопки стартеров и через несколько секунд покатили но взлетной 
полосе, бешено набирая скорость.

Казалось, двигатель «кометы» Фритца работал с большей мощью, нежели мой, и 
потому он на несколько мгновений взлетел раньше. Крыло к крылу мы поднимались в 
небо, которое становилось все более синим. На высоте семи тысяч метров мотор 
Фритца заглох, а я продолжал набирать высоту еще некоторое время. Я накренил 
самолет и опустил нос моего истребителя вниз, а примерно в тысяче метров подо 
мной накручивал круги Фритц. Я начал снижение в его направлении, а он оторвался 
от меня, и так мы гонялись друг за другом, паря в воздухе, словно игривые 
морские чайки. «Комета» действительно являлась превосходным изобретением, но 
всему хорошему приходит конец, поэтому я направил свой самолет вниз, чтобы 
набрать скорость, проносясь мимо Фритца и давая ему понять, что иду на посадку.

Я увидел, что он понял меня и сконцентрировался на своем снижении. Я все еще 
находился довольно высоко, когда мой самолет резко наклонило вбок, скорость 
увеличилась, и в таком положении «комета» упрямо понеслась вниз. Какого черта? 
Что происходит? Я слишком рано выпустил закрылки, и один из них заклинило!

Время работало против меня, и мне требовалось быстро соображать. Я не мог 
дольше приближаться к полосе, двигаясь по прямой линии. Если я приземлюсь за 
периметром аэродрома куда-нибудь в деревья, может получиться, что я скапотирую, 
и тогда мне конец. Тогда мне пришла в голову мысль. Если бы я зацепился за 
изгородь… Затем я увидел вагон, стоящий на железнодорожной станции, находящейся 
рядом с полем! Я устремился вниз, прямо на него. И тут мои волосы встали дыбом. 
Прямо за вагоном стояли три машины, груженные баками с горючим для «комет». Они 
оказались прямо в двадцати метрах передо мной. Перескочить через них казалось 
невозможным, так как я находился слишком низко. Тогда у меня в голове созрело 
другое решение – попробовать пролететь в маленький промежуток между машинами. 
Фюзеляж самолета проскользнул легко, крылья едва коснулись краями баков, а 
потом «комета» рухнула на землю, как тонна кирпичей.

Я не чувствовал боли. Мне казалось, я пролежал там целую вечность, а на самом 
деле не больше нескольких секунд, а затем из бессознательного состояния меня 
вывел громкий сигнал, прорезавшийся в наушниках. Кровь текла у меня по лицу, и, 
глотнув, я понял, что проглотил осколок зуба. Стянув наушники, я отбросил их в 
сторону. Мне не верилось, что я остался живым после этой катастрофы, лишь 
немного повредив лицо, поставив пару синяков и обломив несколько зубов. 
Аккуратно я провел руками по ногам, слегка пошевелил ступнями, но с ними, 
казалось, все было в порядке. Я был так занят изучением себя, что даже не 
заметил машин – пожарной и «скорой помощи», несущихся ко мне. Сверкая мигалками,
 они подкатили и остановились около самолета. Техники, санитары и пожарные 
моментально оказались на своих местах. Два человека, прилагая немалые усилия, 
сдвинули крышку кабины и, не теряя времени, помогли мне выбраться из машины.

– Давайте. До сих пор остается опасность взрыва. От самолета исходит страшный 
запах, – один из них крикнул мне.

До этого момента мне и в голову не пришло, что самолет может взорваться. Но 
пожарные уже вовсю работали, заливая самолет мощными струями воды, а меня 
усадили в «скорую помощь» и повезли в больницу. После полного обследования 
доктор заявил, что я не сильно пострадал – легкий ушиб позвоночника, – и 
прописал соблюдать постельный режим в течение нескольких дней.



Для нас наступили непростые времена. Небо над нами заполонили американские 
истребители. Казалось, они развлекаются тем, что прячутся и поджидают, когда на 
горизонте появится очередной «Me-163s», а когда тот заходит на посадку, 
подстреливают его, как хромую утку. Похоже, удача покинула нас. Рилль стал 
жертвой американского истребителя, после того как сам уничтожил три вражеских 
самолета, а однажды мы так и не дождались возвращения нашего «везунчика» Ники.

Во всей этой кутерьме был один светлый момент – возвращение Ботта, Лёшера и 
шестерых остальных добровольцев-самоубийц. Они приехали назад в Брандис из 
Стендаля целыми и невредимыми. Их перевод оказался фарсом. Это была проверка. 
Если есть такие отважные бойцы в нашей стране, значит, еще не все потеряно. 
Никто не собирался приносить ребят в бесполезную жертву, но то, что нашлись 
добровольцы, готовые пожертвовать своей жизнью, говорило о многом. До этого уже 
было сделано несколько попыток пойти на таран, которые закончились плачевно для 
пилотов. Да и самолеты, на которых можно было сбить еще не один вражеский 
истребитель, не стоило губить практически понапрасну. Возможно, сама идея была 
благородной, но цели для ее осуществления не имели никакого смысла.

С военной точки зрения в Брандисе сейчас наступило затишье. Наши потери были 
столь катастрофическими, что нам запретили сверху вступать в неравный бой, 
когда группы вражеских самолетов в очередной раз кружили над нашим аэродромом. 
Нам лишь было позволено открывать заградительный огонь по самолетам, которые в 
одиночку пролетали над нашей территорией. Что касается меня, то после аварии 
мне требовалось носить специальный корсет, который являлся постоянным 
напоминанием о случившемся, а всем остальным мой вид не давал покоя, и они 
считали буквально своим долгом лишний раз подтрунить надо мной. Даже Франц 
Рюселе, который сам не так давно выглядел ужасно, тихонько посмеивался, 
покручивая отросшие усы.

Несмотря на такое вот бездействие, наши пилоты каждый день сидели в кабинах 
самолетов, готовые к взлету в любую минуту. Рано или поздно какой-нибудь 
затерявшийся самолет все равно покажется над аэродромом, и тогда… Наконец 
однажды вечером поступил сигнал о двух приближающихся «лайтнингах». Это было 
незадолго до захода солнца, и взлетать нужно было немедленно, как только они 
появятся в поле зрения. Спустя несколько минут пришло сообщение, что два еле 
видных следа тянутся высоко в небе, подсвечиваемые лучами заходящего солнца. 
Наши визитеры! Мы приблизительно подсчитали, что «хвосты» тянутся на высоте 
где-то между восемью-девятью тысячами метров. Ботт и Рюселе завели двигатели 
своих самолетов и совсем скоро взмыли в вечернее небо, приближаясь к своей 
мишени.






Рис. 20. «Лайтнинг»



Достигнув отметки восемь тысяч, Рюселе обнаружил себя находящимся всего в 
двухстах метрах от врага и поэтому сразу же пошел на снижение. Уже через 
несколько секунд он был точно на одном уровне с противником. Затем без 
каких-либо причин его «комета», резко дернувшись, заняла почти вертикальное 
положение и дико понеслась вниз, едва не вырвав управление из рук Рюселе. 
Быстрый взгляд на стрелку спидометра, и он понял, что скорость полета равняется 
тысяче пятидесяти километрам в час! Ботт, летевший прямо за ним, сделал то же 
самое, когда осознал, что происходит. Вместе они устроили незабываемое зрелище! 
Конечно, после таких маневров они резко потеряли высоту, и, пока враги 
опомнились, расстояние было слишком большим, чтобы атаковать «кометы». Они 
кипели от негодования, когда приземлились, из-за того что им пришлось вернуться 
несолоно хлебавши, потому что вражеские самолеты выросли как грибы на пустом 
месте.

На следующее утро Глогнеру повезло больше. «Москито» RAF, возможно, был послан 
для того, чтобы сделать снимки разрушений, оставшихся после предыдущей ночной 
бомбежки. Утро было не очень ясное. Между небом и землей висели тяжелые облака, 
но Глогнер стрелой умчался ввысь. Он потерял «москито» из виду и, достигнув 
отметки четырнадцати тысяч метров, уже решил возвращаться на базу, как 
неожиданно прямо под ним появился самолет. Казалось, англичанин не заметил 
«комету» и спокойно летел, очевидно не подозревая, что здесь может быть еще 
кто-то. Глогнер направил свой самолет вниз, готовясь поразить мишень, но как 
только «москито» увидел его, то сразу же резким движением ушел вниз.

Но Глогнер не собирался упускать своей цели. Он пустился в погоню и сел на 
хвост «москито». После трех выстрелов вражеский самолет задымился, потом его 
охватил огонь, и оба пилота выпрыгнули с парашютом из подбитой машины.

Глогнер вошел в зону облачности, но крайней мере, он подумал, что попал в 
большое облако, так как за стеклами кабины ничего не было видно. Потом он понял,
 что это совсем не облако. Изнутри его кабина покрылась толстым слоем инея. Он 
попробовал потереть стекло, но это не дало никакого эффекта, потому что, как 
только он соскреб немного, на этом месте сразу же образовался новый налет. Он 
знал, чего это могло ему стоить. Если нет видимости, значит, он не сможет найти 
аэродром, а значит, ему остается лететь куда глаза глядят и ждать неминуемой 
гибели. Спидометр все еще показывал скорость восемьсот километров в час. 
Наконец, ему удалось расчистить маленькую дырку, через которую он увидел землю 
сквозь толстую гущу облаков. Эта была большая застроенная территория, очевидно 
Лейпциг, но аэродрома Брандиса видно не было. В течение нескольких секунд 
небольшое оконце вновь заледенело. Может, лед растаял бы, если спуститься ниже, 
где воздух теплее. Но времени было мало, нужно было садиться. Он снизил 
скорость до двухсот километров, выровнял самолет, а затем решил расчистить себе 
еще один просвет. Тут, к своей радости, между облаками он увидел часть взлетной 
полосы в Брандисе.

Он устремил «комету» вниз носом, вонзаясь в толстое облако, а к этому моменту 
воздух стал теплеть, и слой льда на плексигласе начал таять. Он протер еще одну 
дырку, которая начала расползаться, но альтиметр уже показывал отметку в тысячу 
метров, а облачность все еще не прекращалась. Восемьсот… шестьсот… четыреста 
метров, а затем облако стало рассеиваться, и внезапно перед ним распростерся 
аэродром. Он сделал поворот над прилегающим населенным пунктом, снизил скорость 
и благополучно приземлился. Даже на земле нос «Me-163B» был полностью покрыт 
толстым слоем льда, да и фонарь кабины был не лучше.



Полет Глогнера стал одним из последних в Брандисе, и я отчетливо помню, что он 
был последним, кто мог похвалиться сбитым вражеским самолетом. Наши дни были 
сочтены, а в эскадрилье ходило множество слухов. Говорили, что все наши 
самолеты будут уничтожены, а нас самих в качестве пушечного мяса отправят на 
передовую или переведут на «Ме-262»… Эти и другие доклады из «хорошо 
информированных источников» циркулировали постоянно, до тех нор пока мы не 
стали замечать, что каждая новая история становится более дикой, чем предыдущая.
 Некоторое количество «Ме-163В» каждое утро стояли на взлетной полосе, учения 
пилотов продолжались еще какое-то время, и в ремонтных ангарах работа не 
прекращалась. Несмотря на прямые приказы, запрещавшие какие-либо полеты, Фритц 
Кельб взлетел, атаковал и сбил бомбардировщик на «Me-163В»; это произошло в 
один из тех дней, когда Франц Рюселе совершил свой последний полет на «комете», 
полет, закончившийся невероятно быстро.

Все представление развернулось вблизи нашего поля и так низко, что мы стали 
очевидцами этого печального зрелища в деталях. Подготовка к взлету и сам взлет 
прошли нормально, «Ме-163В» поднялся легко и, сбросив шасси, стал набирать 
высоту. Он успел взлететь не более чем на сто метров, когда двигатель «кометы» 
заглох. Франц поднял свой самолет кверху настолько высоко, насколько смог, а 
затем повернул обратно к полосе. Наблюдая за всем происходящим с земли, мы 
увидели облако серого дыма, вылетевшего из хвостовой части самолета. Сейчас 
настал тот момент, когда Францу нужно было прыгать. Очевидно, он считал так же, 
но, похоже, аварийный сброс фонаря не сработал. Он толкнул его двумя руками, и 
она вроде бы поддалась, но не оторвалась и не упала вниз. Франц уже готовился 
прыгнуть, а в этот момент «комету» резко занесло, и крышка захлопнулась, 
придавив его ноги.

К этому времени самолет находился в ста пятидесяти метрах от полосы, и мы четко 
видели, как Франц отчаянно боролся, чтобы освободить ноги. К счастью, он был 
обут в тяжелые летные ботинки, и ему удалось вытащить ступню, а уж потом и 
вторую. К тому моменту, когда он освободился, самолет был на высоте менее ста 
метров. Это было слишком низко, но Франц все же прыгнул, и перед тем, как 
самолет ударился об землю, его парашют раскрылся.

Мы побежали по полю и нашли Франца, лежащего без сознания, накрытого своим 
парашютом. Рентгеновский снимок показал перелом позвоночника. Его пришлось 
завернуть в корсет чуть ли не с головы до ног, и я и теперь, вспоминая его вид, 
сочувствую ему всем сердцем.

Короткий, но показательный полет Франца Рюселе почти что поставил точку в 
истории о «кометах» «Ме-163В». Долго еще ходили самые ужасные слухи об этих 
самолетах, пока «Ме-262» не добились своего успеха. Самые лучшие пилоты были 
собраны, чтобы сформировать известную группу JV 44, которая просуществовал до 3 
мая 1945 года и была окончательно разбита американцами. Неумолимые тиски 
сжимали Германию, и все завершил драматичный финал. Наш командир также перешел 
в последнюю группу реактивных истребителей и взял с собой всех опытных пилотов. 
Лишь некоторые из них остались в живых, и Фритц Кельб, считавшийся одним из 
самых лучших, не вернулся из своего боевого полета в последний день войны.

Так перестал существовать «JG-400» и вместе с ним – «кометы» «Me-163B». Мы 
проиграли, не достигнув цели, но судьба этого фантастического самолета не 
осталась безызвестной. Количество побед было не таким уж большим, зато этот 
истребитель открыл новую эру в самолетостроении. Это создание с пылким 
темпераментом стало уникумом, явившись для одних ласковой голубкой, а для 
других превратившись в демона.











notes


Примечания





1


«Фау-1» и «Фау-2». (Примеч. ред.)




2


«JG-400» – ягдешвадеры – воздушные истребительные эскадры. (Примеч. ред.)