кротовые норы или же противотанковые препятствия, после того как по ним 
прокатилась волна танков. На верхних ступеньках круто ведущих вниз лестниц 
стоит в облике полузакоченевших солдат само нетерпение, вглядываясь в угрюмое 
зимнее небо, с которого через невыносимо долгие промежутки приходит помощь. 
Вопль о помощи беззвучно срывается с их плотно сжатых, побелевших губ. Они 
выглядят как братья, которых воспитал один суровый отец – война, и каждому из 
них досталась здоровенная порция битья. Они похожи друг на друга до 
неразличимости. Индивидуальность стерта. Страдания и лишения наложили свой 
отпечаток на их заросшие щетиной лица, проложили глубокие морщины на их 
пожелтевшей коже, заострили выпирающие скулы. Закутанные в одеяла и платки, с 
почерневшими бинтами, они одна-единая семья, трепетно ждущая спасения. Как одна 
снежинка гонима ветром к другой, так и я встречаю взгляд одного из них, 
выходящего из своего подземного убежища. Да это же доктор Хюнерман, мой старый 
приятель Карл Хюнерман! Он тоже узнал меня и теперь короткими шажками 
приближается к моей машине. Трясем друг другу закоченевшие руки.

– Не делай такого удивленного лица. Я не из тех, кто разнюхивает насчет 
самолетов! – восклицает он.

– А что же ты делаешь тут, на аэродроме? – спрашиваю я.

– Только что прилетел и жду приказа о дальнейшем назначении. На рождество был 
дома, в Кобленце. Там никто ничего не знал о распаде армии. На обратном пути в 
Берлине посетил своего брата-генерала, я тебе о нем когда-то рассказывал. Он 
внес полную ясность. Мы здесь списанные. И нам больше никто помочь не может.

– Зачем же ты прилетел сюда? Ведь мы же кандидаты в смертники!

– Думаешь, добровольно? Ошибаешься! Я этого вовсе не добивался, можешь поверить.
 Но вчера пришел приказ: не хватает врачей. Должен немедленно отправляться в 
Питомник.

– А куда тебя, ты думаешь, назначат?

– Один бог ведает. Пока жду здесь. Кто бы мог подумать, что мы так глупо 
погибнем? Как бы то ни было, я решил: последнюю пулю – в лоб, но русским в руки 
не дамся.

В это время приземляется новый самолет, и вот уже нет никакой заградительной 
цепи. Как и тогда, в декабре, из всех нор выскакивает народ, начинается гонка, 
приз в которой – собственная жизнь. Возникает драка у входа в самолет, только 
теперь масштаб стал побольше. Теперь к самолету со всех сторон устремляется 
несколько сот человек. Им не до багажа. Жизнь, и больше ничего – вот что хотят 
они спасти. А на все остальное наплевать! За самолеты идет настоящий бой, 
происходит настоящая схватка. Взлетают и опускаются поблескивающие клинки 
штыков и ножи, падают раненые с проклятиями на покрытых коркой губах. Летчик, 
имеющий строгий приказ брать на борт самолета только тех солдат, у которых есть 
свидетельство, подписанное начальником медицинской службы армии, не в силах 
противостоять натиску не поддающейся учету огромной массы. Он забирается в свою 
кабину, а пахнущая гноем и потом куча тел протискивается через узкую дверь 
внутрь, внутрь, внутрь… Кто внутри – тот жив, кто остался снаружи – погиб.

В самолете молодой командир корабля просто вне себя. Он не может стартовать: 
машина перегружена, переполнена. Но каждый рад, что наконец внутри, никто не 
хочет вылезать. Не помогают ни просьбы, ни угрозы. Лишних приходится 
вышвыривать силой. Но как ни слабы эти полускелеты, силы у них возрастают, руки 
судорожно цепляются за что попало. Им отдавливают каблуками пальцы, пока те, 
окровавленные, не размыкаются, но они снова цепляются, и все повторяется 
сначала. В конце концов сброшенный падает на двойной ряд уже валяющихся у 
самолета и стукается головой о промерзшую землю. Схватка длится несколько минут.
 Никто больше не спрашивает никаких свидетельств: это уже не имеет никакого 
смысла, лишь бы число улетающих не помешало взлету. Но дверь в самолет все еще 
открыта, и тут же шесть-восемь рук цепляются за нее, чтобы проложить себе путь 
к спасению. Они пытаются подтянуться вверх, но им не удается: руки слишком 
слабы, ноги волочатся по полю. Но они все не отпускают, даже когда их бьют по 
суставам, в отчаянии судорожно цепляются за фюзеляж. Звучат выстрелы, и руки 
наконец опадают. Те, кто только что хотели улететь, теперь валяются в снегу, 
обессиленные, полумертвые, и к ним спешат санитары из больших палаток. Самолет 
уже стартует, поднимается в воздух и берет курс на юго-восток. В этот момент с 
него что-то падает – солдат, пытавшийся улететь. Слышится тяжелый звук удара – 
это падение в безнадежность, в котел, в смерть.

Потом я еду в свой обоз. Люди уже в курсе дела. Один офицер начальника обоза 
еще вчера вечером привез известие о расформировании дивизии. Даю указания о 
свертывании дел. Основная масса снаряжения передается армейскому складу 
инженерного имущества. Грузовики, кроме трех, следует на месте передать 305-й 
дивизии. После этого саперам сесть на оставшиеся автомашины и отправиться к 
«Цветочному горшку», где они получат от меня последний приказ.