до костей, заставляет пещерных жителей снова спуститься вниз, в защитное лоно 
земли. Зимнее обмундирование так и не поступило, а обычное, которое для зимы 
совершенно непригодно, уже превратилось в лохмотья, оно никуда не годится, не 
может служить даже моральным средством против морозов. А мы еще должны 
радоваться и благодарить бога, что у нас все остается по-старому! Лежать в 
степи с винтовкой в руках сейчас, когда все покрылось льдом и снегом, когда к 
плохо оборудованным полевым позициям приближаются танки с красной звездой – эти 
нагоняющие на нас страх Т-34, – нет, это еще хуже! А потому лучше уж будем 
надеяться, что у нас и в самом деле все останется по-старому. Пусть даже без 
топлива, без теплого обмундирования, лучше зароемся еще на один этаж глубже.

Так или почти так размышлял я на обратном пути. Завтрашний день с его суровой 
действительностью властно стучится в дверь. Как будет выглядеть эта 
действительность, никому не известно. Но в душе возникает зловещее предчувствие.
 И опять сомнения, не дающие мне покоя. Как в бреду, слышу я слова:

«Так дальше продолжаться не может! " Их сказал еще несколько недель назад 
Фидлер. Но генерал ответил в телефонную трубку: „Положение скоро улучшится“.

Неподалеку от «Цветочного горшка» мне повстречалась машина повышенной 
проходимости. Рядом с водителем офицер. Это обер-лейтенант Маркграф из 24-й 
танковой дивизии. На мой оклик он только машет рукой и кричит:

– Некогда! Еду на важную рекогносцировку.

Мне все-таки удается уговорить его зайти на минутку в мой блиндаж, что 
расположен совсем рядом. В переднем помещении много народу. Офицеры, 
гауптфельдфебель и несколько унтер-офицеров полукругом обступили адъютанта. Они 
атакуют его всевозможными вопросами. Сообщаются самые дикие слухи… Если бы хоть 
половина соответствовала истине, уже пришел бы наш последний час. Вношу 
некоторое успокоение своим рассказом о сведениях, только что полученных в штабе 
дивизии. Одни верят и успокаиваются, другие провожают меня недоверчивыми 
взглядами, когда я вместе с Маркграфом прохожу в соседнее помещение.

Да, то, что приходится мне услышать теперь, меньше всего пригодно настроить на 
победный лад. Пожалуй, более уместным оказался бы похоронный марш. 
Предназначенные ликвидировать прорыв войска, о которых говорил начальник 
оперативного отдела штаба дивизии, – это вовсе не свежие силы. прибывшие из 
тыла. Их взяли здесь, у нас, под Сталинградом, где фронт и без того так тонок, 
что вот-вот порвется, 24-я танковая дивизия собирает сегодня все имеющиеся в 
распоряжении моторизованные части – все, что на колесах и вообще может катиться,
 чтобы завтра приостановить продвижение противника из направления Клетской. На 
позициях оставлены только спешенная мотопехота и основная масса артиллерии 
дивизии. А остальное: 24-й танковый полк, 40-й противотанковый дивизион, 
зенитный дивизион и дивизион артиллерии – предназначается для участия в 
контрударе. Аналогичное положение и в других дивизиях. Сам Маркграф получил 
приказ со своими орудиями ПТО завтра прибыть в Калач к мосту через Дон. Там 
будет находиться КП его командира дивизии.

Все остальное пока неясно.

– Я, так сказать, передовой разведывательный отряд наших сил, высланный, чтобы 
обнаружить наилучший путь на Калач, – говорит Маркграф. – Но снег совершенно 
изменил обстановку.

– Да, момент для наступления русские выбрали правильно. С одной стороны, им 
помогает снег, а с другой – мы сейчас так обескровлены, что можем выделить для 
их сдерживания лишь незначительные силы.

– Только не пугаться, а уж там как-нибудь справимся! Если русским действительно 
удастся пробиться дальше – что ж, пусть! Оторвутся от своих войск и баз 
снабжения – тут мы их и стукнем.

– Великолепный оптимизм! Только как бы тебе не просчитаться! Вспомни о прошлой 
зиме да подумай и о нынешних боях в городе! Они нас кое-чему научили, да еще 
как!

– А, все равно! Беру с собой тридцать стволов.

Таков Пауль Маркграф, человек, о котором его солдаты говорят, что он хочет 
взять Сталинград в одиночку. Мы знакомы не очень давно. Но его откровенная 
манера держаться, располагающая к доверию, быстро сблизила нас. Поэтому я могу 
высказать ему свои опасения. Он тоже видит вещи не в очень-то розовом свете, но 
в конечном счете верит в наступательный дух своих солдат и при этом 
недооценивает сурового противника.

Я говорю ему, что послезавтра тоже буду в Калаче и, возможно, загляну к нему. 
Он вскакивает: пора ехать! В звенящем от мороза воздухе под низко нависшим 
зимним небом машина его мчится на запад.