победах, которые одерживаются ценою смерти. Мол, то же и здесь, в России, даже 
в самом мелком бою. Боже ты мой, да заткнись наконец! Я устал. Не видит он, что 
ли! Не время и не место блистать своей образованностью. Меня заботит другое. 
Что со мной происходит? Сегодня я так переживаю потери чужих батальонов. Ведь 
я-то до сих пор думал, что мои грустные мысли объясняются тем, что я лично знал 
погибших. А теперь? И тут еще Фидлер с его высокопарными речами. Какая польза 
нам от подобных извиняющих сравнений? К чему эти экскурсы в историю? Да и то, 
что происходит здесь, вероятно, не сравнить ни с какой другой войной или 
сражением. Может быть, с битвой под Верденом? Но там бились за укрепленные 
форты, а здесь – за лестничные клетки. Убирайся ты к черту со своими умными 
речами! Здесь они ни к чему. То, чему нас обучали, здесь непригодно, оно нам не 
поможет. Все это отошло далеко в прошлое, об этом в лучшем случае неплохо 
почитать, лежа в полевом госпитале, когда медсестра принесет тебе роман.

Наше отношение друг к другу определяется совсем иным. Могу ли я положиться на 
другого, порядочный ли он парень, не бросит ли меня, если буду ранен, – вот что 
важно. Когда сплю – знать, что рядом сосед. Когда атакую – знать, что он 
притащит ящик с патронами и не забудет прихватить ручные гранаты. От этого 
зависит моя жизнь. Все лишнее, все, что не безусловно необходимо на фронте, мы 
отбросили прочь. Здесь имеет ценность только то, что сохраняет и продлевает нам 
жизнь. Например, инстинкт – это он говорит тебе, когда надо спрятаться в 
укрытие, это он подсказывает тебе пойти именно этой дорогой, а не другой. Он 
превалирует над разумом. Тот, кто вовремя предчувствует грозу, стоит больше 
того, у кого голова набита всякой премудростью. Острый как бритва ум здесь 
бесполезен. Чтобы отдавать приказы, его не требуется, а повиноваться – тем 
более. Паузы спасают нас от помешательства. А широко распространившееся 
безразличие и поверхностное ко всему отношение щадят нам нервы.

Как с такими качествами найдем мы себе место в нормальной жизни? Мы живем 
только сегодняшним днем, воспринимаем только то, что перед нами, ругаемся, 
резонерствуем, браним своего генерала и Гитлера, едем на КП к одному и слушаем 
речи другого, потому что один – командир дивизии, а другой – верховный 
главнокомандующий. Я изучал химию. Начиная эксперимент, я знал, что из него 
должно получиться. А здесь? Здесь мы бросаем в колбу все что попало, и, ясное 
дело, все летит к черту! Никто не знает, не взлетит ли на воздух и сама 
лаборатория.

Но чего это я вдруг, ведь не собираюсь же я читать Фидлеру мораль! Он так же 
разочарован, как и я. Но не могу удержаться, чтобы не одернуть его, вернуть к 
действительности. Впрочем, это я стараюсь убедить самого себя. Стараюсь не 
подавать вида, а на душе кошки скребут.

– Замолчи ты со своим Пирром и его победой, Пауль! Оставь эти прописные истины 
при себе. Я голоден, это куда важней. Давай прибавим шагу.

– Как хочешь. Только не понимаю, как это ты не призадумался. Ты же только что 
сам видел, как они пытались.

– Видел! И тоже призадумался.

Хватит! Хочу отдохнуть. Фидлер продолжает что-то бубнить, потом мы идем молча. 
Болит голова. Да, трахнулись мы сегодня головой об стенку. Безвыходная ситуация,
 а мы – в самом пекле.


* * *

На «Цветочном горшке» толпятся солдаты и офицеры сухопутных войск и авиации. 
Понаехало столько вездеходов, лимузинов и открытых автомашин, что такого эта 
богом забытая высота никогда и не видывала. Машины всех цветов: от синего до 
красного и от черного до белого – зимней маскировочной краски.

На них командные флажки всех калибров и расцветок. Рядом с крошечными флажками 
командиров полков и батальонов черно-бело-красные штандарты командиров корпусов 
и дивизий. Прибыл даже сам начальник генерального штаба ВВС генерал-полковник 
Йешоннек. Осторожность этим господам вроде ни к чему. Такое скопление явно 
неразумно. Один-единственный самолет мог бы наделать немало бед. Несколько 
артиллерийских залпов – и весь этот парк автомашин можно отправлять на свалку 
металлолома, а на уцелевших вывозить убитых и раненых. Высшему генералитету, 
видно, невдомек, что и у русских есть наблюдательные посты, с которых видна эта 
милая встреча. Большей частью артиллерийские налеты происходят именно сразу, 
как только какой-нибудь бог войны в шинели с красными или белыми отворотами{19} 
успеет благополучно отбыть. Два дня назад был такой случай. Приехал командир 
соседней дивизии. Не успел он укатить – артналет. В боевой роте четверо убитых. 
Я слышал, как солдаты возмущались: «Знакомая история. Стоит появиться им со 
своей мишурой, как у нас убитые».

Причина сегодняшнего визита мне неясна. Пауль предполагает:

– Кинохронику снимают!