бомбовый груз, а за ними – новые и новые. Взлетают на воздух блиндажи и огневые 
точки, оборонительная полоса противника разрушена, горят цистерны с нефтью. Да, 
не хотел бы я быть сейчас там!

– Они пошли! – толкает меня в бок Фидлер, показывая вниз.

Поднимаю бинокль. Действительно, огневой вал уже перенесен в глубь обороны 
противника. Первые наши группы уже приближаются к переднему краю русских. Еще 
каких-нибудь двадцать метров – и они уже займут передовые русские позиции! И 
вдруг они залегают под ураганным огнем. Слева короткими очередями бьют пулеметы.
 В воронках и на огневых точках появляется русская пехота, которую мы уже 
считали уничтоженной. Нам видны каски русских солдат. Глазам своим не верим. 
Как, неужели после этого ураганного артиллерийского огня, после налета 
пикирующих бомбардировщиков, которые не пощадили ни единого квадратного метра 
земли и перепахали все впереди, там все еще жива оборона? Каждое мгновение мы 
видим, как валятся наземь и уже больше не встают наши наступающие солдаты, как 
выпадают у них из рук винтовки и автоматы.

Но наши подразделения там, внизу, еще боеспособны, бреши сразу же заполняются, 
и новые солдаты, сменившие павших, продолжают идти в атаку. Нет, перед этой 
превосходящей силой русским не устоять! Русская линия обороны уже прорвана 
здесь и там, во все новых местах, рассечена на части. Отдельными клинообразными 
ударами удается захватывать метр за метром. Атака распадается на отдельные 
очаги. Угроза частных окружений заставляет смыкать фронт наступления. Все в 
движении и изменении, темпы и протяженность наступления растут. Железнодорожная 
насыпь осложняет дело. Но огнеметы и огонь прямой наводкой пробивают брешь и 
здесь. Дрогнувшему противнику не дают ни минуты передышки. Вот уже передовые 
группы преодолели насыпь. Все усилия противника тщетны, даже там, где его 
оборона опирается на выгодный рельеф местности. Линия фронта разваливается, 
наши продвигаются вперед. Они уже прошли половину пути.

Опускаю бинокль и вытираю со лба пот. Жарко, а тем еще жарче. Роты идут вперед, 
словно на плацу, атакуют так, как их учили. Их сил должно хватить, чтобы 
пробиться здесь к Волге. Тогда сегодня к вечеру мы захватили бы изрядный кусок.

Теперь подразделения спустились в лощины, чтобы и там сломить сопротивление 
противника. Тяжелые орудия открыли из всех своих стволов заградительный огонь, 
чтобы не дать противнику подтянуть резервы. Бьют также пехотные орудия и 
минометы. Полоса наступления почти пуста. Складки местности поглотили солдат. 
Столбы дыма поднимаются от рвущейся взрывчатки и горящих цистерн, пламя уже 
лижет край оврага. Больше ничего не видно: все разыгрывается как бы за кулисами.


Я жду, когда же появятся подразделения нашего второго эшелона, усилят атакующих 
и закрепят захваченную территорию. Но позади по-прежнему никого. Тащатся в тыл 
раненые, несут носилки санитары. Почему же не выдвигается хотя бы тот полк, на 
участке которого происходит наступление? Пустота на поле боя беспокоит меня. В 
лощинах дело, кажется, идет медленно. Судя по звукам и дыму, подразделения наши 
застряли. Внизу неистовствуют автоматы и винтовки. Теперь мы видим, как сквозь 
заградительный огонь вперед бегут русские. Бегут и исчезают в складках 
местности. Это подкрепление. Сейчас начнется контратака, которой мы так боимся. 
Шум боя уже усиливается. Но на нашей стороне позади никакого движения. Ни одной 
роты, ни одного батальона, никакого подкрепления!

Нервно закуриваю сигарету. Фиддер неотрывно смотрит вниз, в лощины, и только 
мрачно ругается: «Обделаться можно! " В невероятном напряжении ждем. Ведь 
сейчас должен решиться исход боя. Проходят минуты, четверть часа, полчаса, 
время кажется вечностью, а внизу все еще кипит невидимый нам бой.

Но вот наконец становится заметно движение. Через край балки перепрыгивает 
солдат. Немецкий. Он бежит назад! Ага, наверняка связной с донесением! Но нет, 
за ним другой, третий, четвертый. Все несутся назад. За ними несколько саперов. 
Итак, наши отступают! Самое время вводить в бой основную массу батальонов, но 
ничего похожего не происходит. Еще две-три минуты, и уже видны первые каски 
русских солдат. Русские постепенно накапливаются, формируются в группы, 
преследуют беспорядочно отступающих саперов. Где же остальные силы пяти 
батальонов? Неужели отступающие группы – это все? Все, что осталось? Русские 
приближаются теперь к исходной позиции, по ним открывают такой же ураганный 
артиллерийский огонь, как утром. Начинает шевелиться и пехотный полк. 
Продвижение русских прекращается. Только лишь в отдельных местах продолжаются 
попытки. Линии закрепляются, застывают. Все опять как прежде. Как перед атакой, 
как вчера, как неделю назад! Что за наваждение, уж не приснился ли мне весь 
этот бой? Пять свежих батальонов пошли в наступление, пять батальонов вели бой, 
как дома на учебном плацу. А результат? Большинство убито, часть ранена, 
остальные разбиты, разбиты наголову. Заколдованное место! Как ни пытайся взять 
его, натыкаешься на гранит. Если не бросят сюда целые дивизии, цели нам не 
добиться никогда!

Молчаливые, подавленные, мрачные, отправляемся мы в направлении «Цветочного 
горшка». Фидлер что-то бормочет о Пирре{18}, о грандиозных начальных успехах, о