– Говорит командир «Волга».

– Фон Шверин. Ну так что? Вы действительно говорите с Волги?

Докладываю генералу, как проходило наступление. Говорю о невозможности взять 
цех лобовой атакой, доношу о потерях.

Генерал гневается. Резким тоном заявляет:

– Меня это не касается! Цех должен быть взят сегодня! Ясно?

– Господин генерал, это невозможно!

– Невозможного на свете нет! Вы солдат и должны знать это. Соберите остатки 
вашей группы и готовьте новую атаку. Начало через полчаса.

– Господин генерал, убедитесь сами: я не в состоянии атаковать!

– Что, позволяете себе спорить?

– Господин генерал, повторяю: атаковать не могу! Разрешите, господин генерал, с 
наступлением темноты прибыть к вам и доложить лично, а также внести новые 
предложения.

Тут старик выходит из себя. Резким тоном он читает мне по телефону лекцию о 
военном искусстве, тактическом чутье и хорошем тоне. Разъяряется все сильнее. 
Кладу трубку на стол, так как не имею желания слушать этот взрыв гнева. Потом 
отсоединяю контакт: пусть думает, что связь прервана.

Поворачиваюсь к двери. Эмиг вводит русского пленного. Настоящий богатырь. 
Высокого роста, сильный, он стоит передо мной: взгляд открытый, лицо 
решительное. Так вот, значит, каков он, наш противник!

– Иди садись! – указываю ему на табурет.

– Не понимаю, – отвечает он, пожимая плечами. Зову переводчика. В ходе допроса 
у меня словно пелена с глаз спадает. Оказывается, именно в тот самый момент, 
когда мы предприняли атаку, русские хотели начать свое наступление. Несколько 
рот уже находились на исходных рубежах. Ночью они переправились через Волгу и 
подземными ходами сосредоточились в своих убежищах. Так, значит, у русских 
резервы есть! Ближайшей задачей были Белые дома на окраине города – ни больше 
ни меньше! Теперь мне стало ясно, что это за артиллерийский огонь был сегодня 
утром: русская артподготовка! Ничего сверхъестественного. Потери у русских тоже 
велики.

Я поражался тому, с какой уверенностью в победе говорил русский. Никаких 
«последних судорог обороны», разумеется, и в помине нет, хоть «Фелькишер 
беобахтер»{17} и пишет об этом ежедневно. Да, тут что-то не так! Пленного 
отвели в соседнее помещение, и он стал греться у все еще горящего костра.

А я начал обсуждать с Бергером наше положение здесь, в Сталинграде. Потом мы 
незаметно перешли к положению германской армии на всем Восточном фронте и таким 
образом неожиданно вторглись в сферу политики. Слава богу, Брайвиков спит: что 
бы подумал о нас наш союзник! Время идет. Возвращается Фетцер. За ним другие 
командиры подразделений. Итог уничтожающий. Больше половины солдат убиты или 
тяжело ранены. Убитых удалось вынести только частично, так как противник 
продолжал преследование. Теперь цех снова полностью в руках русских. Положение 
как накануне. Группа Шварца все еще лежит и сможет отойти только с наступлением 
темноты.

Ничего страшного сегодня больше произойти не может, так как 2-я рота хорватов 
заняла в подкрепление оборону перед цехом № 4. Отдаю приказы об отходе и сборе, 
а потом вместе с Эмигом вылезаю из подвала. Бросаем последний взгляд на 
промышленный гигант и через развалины, через кучи камня пробираемся назад. Уже 
стемнело. Мы не произносим ни слова.

С облегчением садимся в машину. Водитель испытующе смотрит на меня сбоку, но не 
спрашивает ни о чем. По моему лицу и так видно.

– В штаб дивизии!

Машина трогается. Каждый думает о своем. Такой день легко не забывается. 
Упрекаю себя за то, что наступал, хотя был против этой операции. Что из того, 
что и русские понесли потери? Каждую ночь изза Волги подходят свежие силы, 
несмотря на нашу артиллерию, несмотря на нашу авиацию. Русские воюют на своей 
собственной земле, а мы – за несколько тысяч километров от Германии. Русские 
понесли потери, но удержали свой цех. Это победа, это укрепляет моральный дух 
их солдат. А что будут думать мои солдаты, пережив парочку таких неудач? Зима 
уже на носу. Что станется с нами, если мы не продвинемся вперед? И почему,