– И все-таки, господин генерал, это невозможно! Лучшие мои саперы погибли или 
тяжело ранены, именно те, кто мог бы продвинуться вперед и знает местность. 
Кроме того, хотел бы обратить ваше внимание на следующее: я знаком с местностью,
 пожалуй, лучше всех и тоже наметил один план. Не могу понять, почему мы 
придерживаемся людендорфовской стратегии тарана и ломимся фронтально напролом, 
чтобы размозжить себе голову о стену. Лучше применить обходный маневр, его 
могут выполнить соседние дивизии.

Да, я должен сказать ему это! Тогда, на Дону, у меня тоже были опасения, но в 
конце концов я дал ему убедить себя. За это взлетел на воздух весь взвод Рата. 
А то, что он предлагает сегодня, – еще больший бред.

– В ваших советах не нуждаюсь и поучений не допущу. Другой язык вы поймете 
лучше: приказ по дивизии! 10.11 атаковать цех № 4, взять его и пробиться к 
Волге. Понятно?

– Яволь, господин генерал!

– Будьте разумны! Не делайте такого лица, словно выслушали смертный приговор!

– Господин генерал, дело не во мне. Но как командир я отвечаю за жизнь каждого 
своего солдата. Скажу коротко и ясно: мой батальон небоеспособен, ему нужны 
пополнение и отдых.

Фон Шверин пропускает это мимо ушей.

– Все это мне известно, но ничем помочь не могу. Мы обязаны взять город. Я тоже 
сопротивляюсь бессмысленным приказам. Но в конце концов мне не остается ничего 
иного, как отдать своим командирам требуемые распоряжения. Приказ есть приказ!

Я ему не верю. Внешне он человек с характером, но в общении с вышестоящими 
начисто лишается собственного мнения. Однако, как бы то ни было, а я обязан 
наступать на цех № 4. Мы обговариваем самое необходимое. С большим трудом 
добиваюсь отсрочки наступления на один день. Эти сутки нужны мне для 
установления связи, подготовки, разведки и приведения батальона в боевую 
готовность. Получаю заверения в максимально возможной поддержке. Может быть, 
все-таки удастся! Начинаю смотреть на вещи несколько увереннее и прощаюсь.

Мимо снова берущего «на караул» часового иду к машине. Решаю не показывать в 
батальоне ни тени сомнения. Должен произвести впечатление полной уверенности. 
Если операция удастся, мои опасения все равно никого интересовать не станут. А 
если нет?


* * *

К концу дня являются вызванные мною командиры подразделений. Цифры, которые они 
называют, действуют отрезвляюще. Во 2-м саперном батальоне всего 30 человек. 
Число исправных пехотных орудий равняется восьми. Зенитная батарея имеет всего 
шесть 20-миллиметровых пушек. И это все!

Приказываю нужным мне командирам явиться на следующий день в четыре часа в 
определенный пункт, с которого мы все вместе осмотрим территорию завода. Еще 
раз прикидываю свои силы. Устрашающе слабы боевые порядки, которые завтра 
пойдут в атаку на укрепленную позицию. Последняя моя надежда – полк хорватов. 
Надеваю фуражку и ремень и отправляюсь на командный пункт хорватского полка.

Полковник Паварич сидит вместе со своим адъютантом за столом. Денщик как раз 
накрывает к ужину. Полковник встает и дружески приветствует меня по-немецки 
почти без акцента:

– Прошу садиться. Мы сегодня получили посылочку. Не желаете ли хорватскую 
сигарету?

Усаживаюсь поудобнее и начинаю высказывать свои просьбы. Полк уже в курсе дела. 
Узнаю, что кроме артиллерийского дивизиона от всего «легиона», насчитывавшего 
пять тысяч человек, остался всего один батальон. В нем 300 человек, он занимает 
позицию у северной части территории завода. Командует им майор Брайвиков.

– Обращайтесь к нему и отдавайте приказы ему. Заранее со всем согласен, – 
говорит командир полка. – Только меня оставьте в покое! С меня хватит. Мне бы 
сейчас оказаться в своей Хорватии – вот чего бы хотелось больше всего! Все 
равно достойной задачи на фронте для меня в данный момент нет. Вот видите – и 
он показывает мне томик Ницше, – занялся философией. А кроме того, я сейчас 
занят наградными делами. Вот, смотрите, ордена у нас красивые, правда?

Полковник кладет передо мной изображения орденов и с возрастающим 
воодушевлением начинает распространяться о своих крестах и медалях. Я пытаюсь 
спастись от этого неудержимого потока слов, все-таки оставаясь в рамках 
вежливости. Мне удается, и наконец я снова топаю к себе. Я возмущен этим