Первые члены Национального комитета отправляются в большую поездку. Они 
посещают все лагеря, чтобы расширить базу движения и активизировать основную 
массу военнопленных. Правильный шаг может сделать только тот, кто все осознал. 
Поэтому приходится бороться за каждого в отдельности. Для того чтобы голос 
Национального комитета звучал весомо, он должен быть уверен, что за каждым его 
обращением к немецкому народу твердо и едино стоит вся армия пленных.

Прибывают четверо немецких офицеров и в наш лагерь. Небольшую делегацию 
Национального комитета возглавляет генерал-майор Латтман, командовавший в 
Сталинграде 14-й танковой дивизией и известный нам как храбрый командир. 
Повсюду его и других членов делегации сердечно приветствуют. Но некоторые ведут 
себя сдержанно, а некоторые, лишь увидев мундир немецкого офицера, сразу же 
указывают на светлое пятно на груди от споротого германского орла со свастикой. 
Столь последовательная линия пугает прежде всего тех, кто, прикрываясь словами 
о присяге, хочет переждать, когда их призывают занять четкую позицию. Тем не 
менее большой разговор, начавшийся еще в Сталинграде, в Красногорске или здесь, 
на Каме, продолжается, возобновляясь в зависимости от той платформы, на которую 
каждый уже вступил за это время. В центре дискуссии – военное положение 
Германии и моральные вопросы. Разговор ведется открыто и непринужденно, в том 
числе и о миссии Национального комитета, и о перспективах Германии. Теперь я 
готов сделать решающий шаг. Я хочу принять участие в спасении своего народа.

Но, несмотря на все пережитое, несмотря на весь приобретенный опыт, несмотря на 
все, что было осознано мною за прошедшее время, решение это далось мне нелегко. 
Да, я пережил гибель целой армии, душевный паралич, приказ погибнуть. Я видел 
раздавленных и расплющенных солдат, отмороженные ноги, пустые гильзы, поднятые 
вверх руки. У меня до сих пор звучат в ушах безумные вопли и предсмертные крики,
 я до сих пор чувствую горький запах пожарищ. Все это, даже вшивые отрепья и 
сыпняк, имело бы смысл только в том случае, если бы могло уберечь немецкие 
города от судьбы Сталинграда, спасло бы немецкий народ от гибели. Но битва на 
Волге не достигла этой цели и не образумила властителей Германии. В берлинском 
«Спортпаласте» они подняли знамя тотальной войны, знамя безумия, которое 
обрекает женщин на кошмар ночных бомбежек и гонит на фронт детей. Закон, 
который приказывал нам умереть, стал смертным приговором для всего нашего 
народа. Не дать свершиться этому приговору, оказать сопротивление палачам, 
готовым привести его в исполнение, сказать громкое «нет! " императиву 
самоубийства и сознательно отказаться от присяги, принесенной на верность лично 
персоне Адольфа Гитлера, – таково веление чести и нравственный долг каждого 
честного немца!

Да, теперь для меня все это так ясно, так очевидно, что больше раздумывать 
нечего. И все-таки я в тысячный раз обдумываю свой шаг. Ведь, как и у многих 
других, многое связано у меня с германскими вооруженными силами, которыми я 
всегда до сих пор гордился и хотел гордиться. Здесь был мой дом, здесь нашли 
себе приют мои склонности, моя вера, мой идеализм и счастье жизни. Ради 
германской армии проливал я свой пот и кровь. И в ней я потерял своих лучших 
друзей и камрадов – во Франции, на Дону и в цехах Сталинграда. Я не хочу 
испытывать чувство стыда ни перед Вольфгангом Килем, ни перед обер-фельдфебелем 
Лимбахом, ни перед многими другими. Они погибли в бою, веря в то, что действуют 
правильно, и сознавая, что я вместе с ними. И вот теперь я должен сказать им, 
что эти бои принесли беду вместо счастья, что мужество наше служило ложным 
целям, что жизнь наша была бесцельна. Ведь именно это и означает тот шаг, 
который я хочу сделать. Но ничего не поделаешь; я должен вступить на этот путь, 
я не смею, не имею права упорствовать во лжи, если разглядел ее. Этого требуют 
от меня живые, но и мертвые не могли бы желать, чтобы миллионы других людей так 
и остались опутанными паутиной лжи и гибли в ней. Германия должна жить даже и 
после того, как пошла по ложному пути, с которого ей необходимо сойти.

И вот я совершаю самое трудное, что вообще может совершить человек: жирным 
крестом перечеркиваю многие годы своей жизни, объявляю их лишенными смысла, 
бросаю в мусорную корзину истории. Родина поймет меня, я еще понадоблюсь ей в 
будущем, как и другие, кто нашел в себе мужество осознать ошибки и начать новую 
жизнь. Все мои силы, весь опыт, все, что у меня есть, я хочу отдать для того, 
чтобы исправить ошибки прошлого и вложить свой посильный вклад в строительство 
нового здания немецкой нации.

На третий день по предложению делегации Национального комитета «Свободная 
Германия» в лагере созывается собрание. Пришли почти все офицеры. Латтман 
говорит о мотивах, побудивших его вступить в Национальный комитет, слова его 
убедительны. Аплодисменты сильнее, чем я ожидал. Старые нацисты попытались 
вчера запугать военнопленных своими угрозами. Латтман, мол, государственный 
изменник и предатель, а кто ему содействует, пусть пеняет на себя! Сидя здесь, 
в зале, наблюдают за происходящим, как авгуры, регистрируют малейшее движение. 
Но массу уже не запугать. Офицеры, еще полгода назад трезво смотревшие в глаза 
смерти и прошедшие через ураганный огонь Сталинграда, теперь вновь обрели свою 
выдержку. Теперь они хотят ясности, они приветствуют любую возможность узнать 
новое, сравнить его с прошлым и сделать выводы. Только незначительная часть 
пленных поддается запугиванию нацистов. Это слабые, трусливые.