подстреленного хищника, с которого и в клетке нельзя спускать глаз. Исчезло 
чувство страха, что нам придется отвечать за все злодеяния нацистов, за вещи, о 
которых мы знали только по слухам, чувство вины за то, что мы никогда ничего не 
делали против этого. Сейчас все это как-то отошло на второй план. Человек снова 
дышит. И тесное купе наполняется оптимизмом.

В рубашке и кальсонах лежим мы на своих полках, под белыми пододеяльниками и 
курим. Иногда посматриваем в окно, когда проезжаем станцию или пропускаем 
военный эшелон с танками и иной техникой, который с грохотом проносится мимо 
нас к фронту. Наш разговор – и это вполне понятно – вертится вокруг одной и той 
же темы: неопределенность нашего будущего. После наглядного урока, который 
преподали нам Советы, нас в первую очередь волнует уже не исход войны. 
Поражение Германии почти все мы считаем неизбежным фактом. Теперь нас волнует 
наша собственная судьба. Тут полное раздолье для фантазии. Самое лучшее было бы 
– обмен пленными офицерами через Швецию или даже через Японию. Спорим до 
хрипоты, пока первый храп не напоминает нам о необходимости поспать.

Утром умываемся, бреемся, завтракаем. Потом приходит врач. Выслушивает жалобы 
каждого из нас: ведь все мы получили на память о Сталинграде что-нибудь – 
прострелы и поверхностные раны, лихорадку и переломы костей. Нас с большим 
терпением начинают лечить порошками, мазями, таблетками, а на прощание – добрым 
словом.

Майору Пулю еще перевязывают рану на ноге, когда в купе входит невысокий 
русский подполковник. Он присаживается на нижнюю полку. В руках у него большая 
карта и много газет. Он информирует нас о положении на фронтах. Звучат названия 
городов и населенных пунктов, где мы провели прошлую зиму и которые три месяца 
назад считались глубоким тылом. Как-то хватает за сердце, когда мы думаем о тех 
многих и многих километрах, которые нам пришлось пройти, чтобы дойти сюда, 
когда вспоминаем о бесчисленных немецких солдатских кладбищах, оставленных на 
пути, слева и справа от дороги, по которой мы шли вперед. Теперь война катится 
назад, к Германии. А сами мы катимся к Москве. Беседа не клеится. Она 
оживляется только тогда, когда разговор заходит об оружии, с которым теперь 
наступают русские. Как люди тактически и технически образованные, мы едины в 
высокой оценке русских минометов и многоствольных реактивных установок.

Шульц, низенький майор-пехотинец с верхней полки, сидящий сейчас внизу рядом со 
мной, горячится насчет упущений нашего командования:

– Почему, собственно, мы не скопировали у русских многоствольные реактивные 
установки{38}? Мы ведь на себе испытали, какие потери они наносят. Разве не 
следует в ходе войны учиться у противника? Думаю, это привело бы нас гораздо 
дальше.

Куда именно привело бы это нас, он умалчивает. Может быть, он думает об Урале 
или даже о Москве и Баку? Но нас это не интересует, для нас все это уже 
окончательно позади. Только Пуль, полный майор с простреленной ногой, все еще 
не может расстаться с этой мыслью:

– Правильно, Шульц, если бы те, наверху, реагировали побыстрее, нас бы, 
вероятно, не прихлопнули так на Волге. Я имею в виду не столько шестиствольные 
минометы – ну и их. конечно, тоже, – а танки: это поважнее. Т-34 – вот что мы 
должны были бы иметь! Он проходит повсюду, мы должны были его скопировать, 
только его одного – и этого было бы достаточно. У кого есть Т-34, тот и 
выиграет войну.

Советский подполковник, улыбнувшись, соглашается с Пулем:

– Да, конечно, вы правы, наши танки хороши. Но не это главное. Куда и каким 
темпом им двигаться, определяют люди, сидящие в них. А наши люди знают, чего 
они хотят. В этом все вы смогли убедиться. Или, может, все еще нет? Но то, что 
произошло с вами, – это только начало. А где все это кончится, сами можете 
рассчитать!

Регулярное питание, врачебный уход и информация русского подполковника о 
положении на фронтах, которую мы каждый раз ждем с нетерпением, а также не в 
последнюю очередь обильный сон становятся нормальным распорядком дня, к 
которому мы быстро привыкаем. По мне, хорошо бы, чтобы поезд так и ездил между 
Сталинградом и Владивостоком, пока не зазвонит первый колокол, возвещающий о 
мире.

Но тут у меня возникают разногласия с другими спутниками. Достаточное питание 
превращает усталых от войны и жизни офицеров в группу людей, которые хотя и 
рады, что выбрались из массовой могилы на Волге и могут облегченно вздохнуть, 
но у каждого из которых снова начинают проявляться собственное понимание вещей, 
характер, воспитание и темперамент. Причем настолько резко, что уже становятся 
видны первые трещины в монолите нашей общей судьбы. Одни каждый увиденный 
грузовик считают американским, предоставленным по ленд-лизу, и восхваляют как 
техническое чудо, а другие преклоняются перед красной звездой. Если майор Пуль 
не находит слов для выражения своей благодарности за лечение его огнестрельной