Начальник связи армии спокойно смотрит на него. Ответ звучит четко и ясно:

– Сдамся в плен.

Капитан вздрагивает, не может скрыть своего изумления. Растерянно глядит на 
полковника, на его плетеные погоны с двумя золотыми звездами, качает головой:

– Господин полковник, нельзя! Мы, офицеры, не можем потом одни вернуться на 
родину и сказать немецкому народу: твои сыны остались лежать в Сталинграде, а 
мы единственные, кто остался жить, кто спасся, когда они уже пали!

– И все-таки можем! – повышает голос ван Хоовен. – Процент погибших офицеров 
такой же, как и солдат. Никто не сможет упрекнуть нас в этом. Мы не только 
можем вернуться в Германию, мы обязаны это сделать! Именно мы призваны сказать 
родине правду. Я прошел всю первую мировую войну, я дважды пережил этот ужас. 
Теперь хватит! Это больше не должно повториться!

– Господин полковник, но ведь мы все не хотели войны. Или, может быть, вы 
хотели?

– Нет, все мы не хотели. Но когда наступила пора больших успехов, все мы с 
восторгом шли в ногу. Пока не угодили в этот подвал. Это вы должны признать.

Капитан не сдается. Наконец-то он нашел старшего офицера, который отвечает на 
его вопросы.

– Этого добились «обработкой настроения».

– Называйте это обработкой настроения, как хотите! Пропаганда, воспитание – вот 
что завело нас так далеко. Но все это возможно только в таком государстве, где 
господствует принцип фюрера. Ведь у нас у всех есть свой здравый ум, можем же 
мы сегодня говорить об этом, так почему же не делали этого раньше? Демократия – 
вот что нам нужно.

Остальные внимательно прислушиваются, но в разговор не вступают. Только слушают.


– А как вы себе это представляете?

– Это уже похоже на интервью. Но об этом нам еще придется серьезно побеседовать 
после войны. Здесь, в этом подвале, никакого рецепта я вам дать не могу.

– Господин полковник, а вы думаете, после войны к нашему голосу прислушаются?

– Это будет нелегко, признаю, но небезуспешно. В последние дни я много думал 
над этим, и я вижу перед собой будущее. Если оно осуществится, то чудовищные 
жертвы, принесенные нами, не пропадут даром. Гибель наших камрадов здесь, в 
Сталинграде, приобретет тогда свой глубокий смысл.

Звучат разумные слова, становится яснее связь событий, в умах появляются первые 
проблески осознания.


* * *

Натиск противника усиливается. Он со всех сторон атакует измотанные немецкие 
войска. Поступают донесения из авиационной казармы, с железнодорожной насыпи, с 
позиций в южной части города. Все они говорят, что конец скачкообразно 
приближается. Через несколько часов русская пехота окажется уже у входа в 
Универмаг и Паулюсу, если он до-конца будет верен своему собственному приказу, 
останется лишь самому взяться за винтовку. Но кажется, он вовсе и не хочет 
этого.

Поздно вечером Паулюс созывает совещание, где будет принято окончательное 
решение. Говорят, командующий планирует на последний момент вооруженную вылазку,
 которая должна принести ему смерть во главе своих офицеров. Фельдмаршал, 
пример для своих подчиненных, с гранатой в руке на обложке иллюстрированного 
журнала, а под снимком подпись: «Он пал за фюрера, народ и рейх! " О да, именно 
этого хотят в ставке, именно это нужно, дабы увенчать достойной концовкой песнь 
о новых Нибелунгах! И командующий армией размышляет, должен ли и он пройти до 
конца путь, усеянный намогильными крестами и трупами сотен тысяч тех, кто погиб 
по высокому приказу у стен города и в самом городе.

Пока в самом дальнем углу подвала спорят, как лучше поставить последнюю сцену 
этой величайшей германской трагедии, пока снаружи красноармейцы в ближнем бою 
захватывают квартал за кварталом, под сводами подземелья раздаются единичные 
выстрелы. Это не выдерживают нервы у офицеров и солдат. Они не могут 
представить себе, что с ними будет, они не хотят сделать шаг в эту 
неизвестность, они боятся, и люди, которые еще вчера, образно говоря, шли 
босыми через преисподнюю, выбирают самый короткий путь из этого безнадежного