Тянутся часы и дни. В однообразном шуме беспрерывных бомбежек, взрывов, стука 
сапог по лестницам и грубых голосов полевой жандармерии теряется всякое 
ощущение времени. К тому же окна подвалов забиты досками и завалены мешками с 
песком, так что почти все время приходится сидеть при свете свечи.

Неоднократно являюсь к начальнику связи армии. Полковник ван Хоовен, беседуя со 
мной, между прочим, замечает:

– Когда я еще был командиром роты, каждому ефрейтору, желающему стать 
унтер-офицером, у нас давали решить небольшую тактическую задачу. Да если бы 
такой ефрейтор изобразил на бумаге что-нибудь вроде Сталинградской операции, 
как мы ее провели, не бывать ему никогда унтером!

– А он и не стал унтером, этот богемский ефрейтор{37}! – раздается чей-то голос 
из дальнего темного угла.

Действия высшего командования теперь уже осуждаются повсюду. Люди сидят уже 
списанными на этом пятачке, можно сказать, живыми в собственной могиле и теперь 
воспоминаниями, словами, резкой критикой воскрешают пережитое, не скупясь на 
сильные выражения.

Каждый знает: от судьбы нам не уйти, она уже настигла нас. Что нам остается? 
Плен? Самоубийство? Прорываться? Или и впрямь погибнуть сражаясь, как этого от 
нас требуют? Но ради чего, ради чего? Этого никто не знает. И все-таки каждый 
должен принять для себя решение. Избежать его невозможно. Каждый должен сам 
дать себе ответ на этот вопрос и действовать так, как велит этот ответ. 
Огромный вопросительный знак висит повсюду, на него не закроешь глаза. Ни за 
едой, ни в разговорах.

Возвращается Тони, но с пустыми руками. За это время наступательный клин 
русских войск, пробившись между Татарским валом и «Цветочным горшком», достиг 
окраины города, разрубив таким образом надвое остатки 6-й армии. Бергер, 
наверно, держался вместе с доктором, рота которого находилась поблизости, – так 
мы договорились на всякий случай.

Итак, теперь существуют уже два котла. На севере командует Штреккер, постепенно 
отступающий с территории Тракторного завода. В особом приказе он говорит 
солдатам всю горькую правду. «Прощайте, солдаты мои! " – заканчивает он свой 
приказ. Эти слова – признание, что сила германского оружия окончательно 
сломлена. Германский орел, обессиленный и обращенный в бегство, в последних 
судорогах взмахивает крыльями и ждет, что его вот-вот пристрелят.

24 января мы оставляем Санаторий. Новые прорывы противника на юге и появление 
первых русских касок на окраине Минины заставляют командование армии 
переместиться в район «Сталинград-Центр». Сломя голову весь штаб армии несется 
на север. Мы тоже. В моем распоряжении автомашина полка связи. Погрузили в 
багажник хлеб, консервы, шоколад и сигареты.

На Красной площади колонна останавливается. Перед нами огромный дом, так 
называемый Универмаг. Здесь находится штаб 194-го полка, которым командует 
полковник Роске. Здание занимает первый эшелон штаба армии. Спускаемся по 
наклонному въезду, и вот мы уже стоим в слабо освещенном подвальном коридоре: 
дверь за дверью, комната за комнатой. Роске сразу указывает, где кому 
разместиться. Слева остаются помещения, занимаемые штабом полка, командирами 
батальонов, финансово-хозяйственной частью и медпунктом. Справа уже 
устанавливается рация. Соседнюю комнату занимает полковник ван Хоовен, за ним 
располагается хозяин дома со своим адъютантом.

В конце большого коридора слева висит рваная портьера, за ней – коридор 
поменьше с несколькими помещениями. Здесь разместился Паулюс – командующий 
армией, вместе с ним начальник штаба, начальник оперативного отдела и начальник 
тыла. Это наверняка последнее местопребывание командующего армией, потому что 
Красная площадь – самый центр южного котла. Отсюда уйти уже некуда, только 
разве по воздуху.

Меня определяют к начальнику связи армии. Тусклый свет едва освещает голые 
стены помещения. Вдоль стен – полки в три этажа. Распределяем их между собой, 
сбрасываем пожитки. В тот самый момент, когда я здороваюсь с майором Линденом 
(его саперный батальон ведет бои вне котла, а самому ему суждено пережить 
горький конец вдали от своей части), в помещение входит командующий армией. Он 
выглядит усталым и обессиленным. Весь ссутулился. Рукопожатие старика. «Добрый 
вечер» при входе, «Добрый вечер» при уходе – единственные слова, произнесенные 
им. Весь его облик – олицетворение слабости и военного поражения.

После ночи, которую мы проводим, скрючившись на полках и укрывшись шинелями, 
меня вместе с Линденом вызывают к полковнику Роске. Весь «Ста-линград-Зюд» сдан,
 линия фронта проходит теперь вдоль реки Царицы. Командует там генерал Вульц. 
Роске объявляет нам приказ штаба армии: отправиться на этот участок и принять 
там под команду боевую группу, ее назвали «полковой». Знаю я, что это за 
«полковая группа»! Сводят вместе всякие немыслимые подразделения, присваивают