Наше приподнятое настроение омрачено.

Через неделю появляется бюллетень с заметкой: «Лейтенант Юстиниус награжден 
Железным Крестом первого класса, рядовой Удет – Железным Крестом второго класса.
 Они сохранили свой самолет для фатерлянда».

Назначен еще один бомбардировочный рейд. На этот раз наша цель – неприятельские 
укрепления в Вогезах. Полет на дальнее расстояние, так что топливный бак 
заполнен до самой горловины. Кроме всего прочего мы берем на борт два пулемета. 
Считается, что в этом районе часто летают французские истребители. Кое-кто 
поговаривает даже о Пегу.

На взлете машина поднимается в воздух с большим усилием, как лебедь, набитое 
брюхо которого слишком тяжело для его крыльев. Пулеметы, наполненные бензином 
баки, новое радио, бомбы – все это тянет вниз. Я вхожу в пологий поворот, 
продолжая подниматься. Под нами – аэродром. Темная зелень пастбища, серые 
прямоугольники полотняных палаток. Мы карабкаемся вверх медленнее, чем обычно – 
одна сотня метров, другая.

Прямо над палатками я пытаюсь выровнять машину. Она не ложится на прямой курс, 
продолжая валиться на левое крыло. Я тяну штурвал вправо – но рули больше не 
слушаются меня. Скорость падает! Мгновение спустя самолет опускает нос вниз и с 
ускорением мчится навстречу земле.

«Юстиниус», думаю я, «Боже мой, он погиб! Как только мы коснемся земли, 
двигатель отбросит назад и размозжит ему ноги». Я тяну штурвал на себя. Толкаю 
его вправо, толкаю, толкаю… Прямо передо мной из отсека наблюдателя появляется 
рука и хватается за расчалку. Судорожным рывком Юстиниус выталкивает себя из 
кокпита и усаживается на спинку своего сиденья. «Удет», кричит он, «Удет – У…». 
Грохот, треск, все темнеет… в голове мощно гудят колокола…

И затем, после долгого перерыва, чей-то голос: «Живы, герр Удет?» Надо мной 
склонилось толстое лицо Беренда, моего механика, охваченное беспокойством.

Затем четыре сильные руки хватают меня и вытаскивают из переплетения стали и 
дерева. Мое колено зажато, болит ужасно. Сначала они должны отжать эту стальную 
трубку.

«Где Юстиниус?»

Беренд кивает на траву. Вот он, лежит на спине, с закрытыми глазами.

«Мертв?», – кричу я.

Беренд, успокаивая: «Нет, нет, он в порядке. Он уже спрашивал о вас».

Они поднимают меня вдвоем с кем-то, и осторожно кладут на траву рядом с 
Юстиниусом. Какое-то время я лежу неподвижно. Надо мной бледное голубое небо, 
подо мной влажная, холодная трава и твердая, дышащая испарениями земля. 
Медленно я поворачиваю голову в сторону Юстиниуса. Его глаза все еще закрыты. 
Тонкая струйка крови стекает по подбородку.

Неужели?…

Но его рука тянется ко мне, как будто рука больного над простынями. Осторожно я 
поднимаю свою руку и чувствую его рукопожатие. Хорошее, дружеское рукопожатие. 
Мы не можем проронить ни слова.

«Летенант Юстиниус… Юстиниус, мой товарищ!»

Рядом с нами механики возятся с машиной. «Н-да-а…, повезло им, что бомбы не 
взорвались», слышу я голос Беренда. Затем появляются медики, кладут нас на 
носилки и ставят в автомобиль как две буханки хлеба. По прибытии в госпиталь в 
Кольмаре нас разъединяют.

Юстиниус, которого выбросило из самолета при ударе, получил ссадины и контузию. 
Мое колено повреждено. Нога висит на растяжке и мне придется какое-то время 
пробыть в постели.

Через десять дней мне разрешили первый раз прохромать по коридору. Все это 
время у меня не было никаких известий из дома и никто из моих друзей не навещал 
меня. Кажется, что весь остальной мир меня забыл.

Мне надо назад в часть. Я лежу еще десять дней, а затем я говорю об этом 
доктору. Он поднимает удивленно брови. Но, помимо всего прочего, я не в пехоте, 
и это не его нога. И он вручает мне бумаги на завтрашнюю выписку.

Первый, на кого я наталкиваюсь на аэродроме – мой приятель, с которым я часто 
ходил в увольнительную в Кольмар, тоже пилот нашего авиаотряда. Я приветствую