Говоря с ним, я рискнул ответить именно так. На языке пилотов имя «Эмиль» по 
традиции носили все пилоты, а имя «Франц» – наблюдатели. Но я еще не 
осмеливался назвать его просто «Франц».

К утру мы вернулись. Я просрочил свою увольнительную и Юстиниус набросил свой 
офицерский плащ мне на плечи, чтобы я смог пройти мимо часовых.

На следующий день, во время тренировочных полетов над Гриесхаймской равниной мы 
с моим курсантом чуть было не разбились. Перебирая в памяти разговоры прошлой 
ночи я забыл вовремя постучать по его летному шлему. Этот парень, высокий, 
толстый торговец деликатесами всегда слишком торопился выравнивать самолет при 
посадке. Я должен был подавать ему команды с помощью прогулочного стека. На 
этот раз он получил от меня сигнал в самый последний момент.

Четырнадцать дней прошло с тех пор, как я присоединился к 206-й эскадрилье в 
Хейлигкрейце. Каждый день мы с Юстиниусом совершали несколько полетов. Наша 
обычная работа заключалась в корректировке артиллерийского огня. Мы летали над 
одним и тем же участком фронта, где Три Уха, черное и белое озера, оттененные 
склонами Вогезов, слепили нас как бассейны с расплавленным свинцом.

Только изредка нам приходилось летать дальше. Однажды мы залетели так далеко, 
что смогли увидеть круглое навершие церковного шпиля в Диэ, видневшегося за 
грядой холмов. Когда-то давно, когда началась война, мы были мотоциклистами. 
Сколько же времени прошло с тех пор – девять месяцев, или девять лет? Пятеро из 
нас отправились на фронт в самом начале войны, в августе, но только трое 
вернулись домой в декабре. Одного убили французы, другой покончил жизнь 
самоубийством, потом что не смог примириться с войной и с тяжелыми требованиям 
службы. Как все это далеко в прошлом! Иногда я думаю, что все это случилось со 
мной в какой-то другой жизни.

Временами мы встречали противника. Но мы, пилоты самолетов-разведчиков, не 
могли причинить друг другу никакого вреда. У нас на борту почти не было 
никакого оружия и обе стороны это знали. Поэтому мы расходились как корабли на 
море. С началом осени война в воздухе становилась все более жестокой. Поначалу 
с самолетов на войска внизу стали метать стальные стрелы. Сейчас начали 
изготавливать бомбы, воздействие которых было почти равно эффекту от разрыва 
снарядов. Для того, чтобы поразить противника возможностями этого нового 
изобретения, 14 сентября был предпринят воздушный налет на Бельфор, в котором 
участвовали все имеющиеся в наличии самолеты.

Юстиниус и я летим вместе. Стоит серый день и мы прорываемся сквозь пелену 
облаков только на высоте трех с половиной километров. Здесь наверху стоит 
удивительная тишина, воздух почти неподвижен. Наш Авиатик-B со 120-сильным 
мотором Мерседес скользит в вышине как лебедь. Юстиниус часто перегибается 
через борт чтобы посмотреть на землю, видимую сквозь разрывы в облачном покрове.


Внезапно раздается резкий металлический звук. Как будто оборвалась струна 
пианино. В следующий момент машина накреняется влево, входит в штопор и, 
вращаясь, падает в облака. Впереди я вижу бледное и вопрошающее лицо 
обернувшегося ко мне Юстиниуса. Я пожимаю плечами. Я и сам еще не знаю, что 
произошло. Я знаю лишь, что должен давить на правую педаль со всей силы и 
удерживать штурвал до тех пор, пока мои руки не начинает сводить от напряжения. 
Мы теряем почти километр высоты, прежде чем мне удается выровнять самолет. Он 
все еще кренится, но больше не вращается и у нас появляется надежда, что мы 
сможем приземлиться. Но это означает плен! Мы все еще в пятнадцати километрах 
от немецких траншей.

Юстиниус указывает на правое верхнее крыло. Я вижу, что растяжка, на которой 
крепится трос, вырвана с мясом. Трос болтается в воздухе и давление воздуха 
выворачивает крыло вверх. Мы планируем на восток, по направлению к Швейцарии. 
Для того, чтобы замедлить потерю высоты, я периодически запускаю двигатель. 
Машина тут же снова начинает поворачивать в сторону. Крен все больше и больше, 
и я боюсь, что мы опять войдем в штопор. Я останавливаю двигатель.

Мы выходим из облаков над Монбельяром. Альтиметр показывает 1800 метров, и 
швейцарская граница все еще в 12 километрах от нас. Кажется, что мы никогда до 
нее не долетим.

Юстиниус встает на ноги и медленно вылезает из кабины на правое крыло, 
направляясь к центральной стойке. Здесь он ложится на крыло, его ноги болтаются 
в воздухе. Мое сердце поднимается к самому горлу только при виде одной этой 
картины. Мы находимся на высоте 1600 метров. Я вновь запускаю двигатель, и 
машина снова кренится в сторону. Противовес, который обеспечивает Юстиниус 
ощутим, но не достаточен.

Я не смогу так долго удерживать штурвал. Я чувствую, что мои руки начинают 
дрожать. Я машу Юстиниусу. Рука, онемевшая от напряжения, не слушается меня.

«Назад», я кричу, «Ползи назад!» Слово «герр» и другие формальности забыты.