скажут мои родители?» «Пожалуйста, прости меня», говорю я ей, «но все мои 
хорошие манеры остались на фронте». Мы выходим. Влажная ночь, ветер раскачивает 
верхушки деревьев. Мы останавливаемся под фонарным столбом и она хлопает меня 
по руке. «Пожалуйста, не сердись». Я пожимаю плечами: «Сердиться? На что?» Но я 
чувствую, что чего-то не хватает. Когда я был там, на фронте, все изменилось. 
Вещи, которые были важными когда-то, больше уже не важны. Другое стало важным 
как сама жизнь. Но здесь жизнь все еще та же. Я не могу изложить это словами. 
Но неожиданно чувствую, как скучаю по своим друзьям. Мы останавливаемся у 
садовых ворот перед домом Ло. Она медлит. Но я быстро целую ее руку и исчезаю. 
На следующий день я гуляю один. В мыслях у меня разброд и шатание. Я не могу 
вернуться на фронт. Когда я завожу об этом разговор, доктор дает мне гневную 
отповедь. Но здесь я чувствую себя потерянным.

Когда я прихожу домой, мои родители еще спят. Но вечером все окна ярко освещены.
 Я взбегаю по ступенькам когда дверь отворяется и на пороге я вижу мою маму, ее 
лицо покраснело и сияет счастьем. Она машет листком бумаги, зажатым в руке, это 
телеграмма из моей группы о том, что я награжден Pour Le Merite. Я счастлив, 
счастлив по-настоящему, даже хотя для меня это и не полная неожиданность. После 
определенного количества побед Pour Le Merite награждают почти автоматически. 
Но подлинная радость – та, которая исходит от моей матери. Она просит, чтобы 
все встречали меня стоя, даже моя маленькая сестра. Она вырезала орден из 
газеты и сейчас вешает его мне на шею на нитке. Отец пожимает мне руку. 
«Поздравляю, сынок», говорит он, и больше ничего. Но он уже открыл бутылку 
Штейнбергера 1884 года разлива, одну из семейных реликвий. Это говорит больше, 
чем слова. Вино золотисто-желтого цвета и перетекает как масло. Его аромат 
наполняет всю комнату. Мы чокаемся. «За мир, справедливый мир», говорит отец. 
На следующее утро, еще в постели, я думаю о Ло. Если бы у меня был мой Pour Le 
Merite, я мог бы назначить ей свидание, как будто ничего не случилось. Я 
выпрыгиваю из постели, одеваюсь и иду в город.

Я направляюсь к ювелиру на Театинерштрассе. Продавец пожимает плечами: «Pour Le 
Merite? – нет, не делаю! Недостаточный спрос». Плохо. Я-то думал, что удивлю Ло.
 Но пройдет две недели прежде чем орден придет мне из части. Медленно я бреду 
по улице, механически отвечая на приветствия солдат и офицеров, проходящих мимо.
 Вот идет морской офицер. Это Веннингер, командир подводной лодки. У него на 
шее – Pour Le Merite, блестит на солнце.

На меня накатывает вдохновение. Я иду к нему, отдаю честь и спрашиваю: 
«Простите меня, но нет ли случайно у вас второго Pour Le Merite?

Он смотрит на меня широко открытыми глазами и я объясняю. Он громко смеется. 
Нет, у него нет второго ордена, но он дает мне адрес лавки в Берлине, где я 
могу его заказать, телеграммой, если мне так не терпится. Я благодарю его, 
немного огорченный и снова отдаю честь. Через два дня из Берлина приходит орден.
 Он лежит как звезда на красной вельветовой подушечке. Я звоню Ло и назначаю 
свидание. Она смеется и сразу же соглашается. В ожидании ее я хожу взад и 
вперед перед домом. Затем появляется она и тут же замечает орден у меня на шее. 
«Эрни!», кричит она и начинает скакать вокруг меня как птица, собирающаяся 
взлететь. На самой середине улице, где нас все видят, она обнимает меня за шею 
и целует.

Яркое, солнечное, весеннее утро. Рука об руку мы медленно бредем к центру 
города. Когда нам навстречу попадаются военные, они салютуют особенно четко и 
большинство оборачивается нам вслед. Ло считает: из сорока трех обернулось 
двадцать семь. Мы идем вдоль Театинерштрассе, главной улице Мюнхена, где все 
начинается и все кончается. Перед входом во дворец короля Баварии стоит 
стражник, невысокий резервист с бородой и носом-пуговицей. Вдруг, зычным 
голосом, совершенно не соответствующим своему маленькому росту он командует: 
«Стража, смирно!» Подходят солдаты. «Смир-рно!», командует офицер. «На пле-ечо! 
Achtung! На крау-у-ул!» Я оглядываюсь. Рядом никого нет. Затем я вспоминаю о 
моем Pour Le Merite. Я возвращаю салют почти миновав их. Приветствие получается 
у меня каким-то скомканным и без всякого достоинства. «Что это было?» 
спрашивает Ло, глядя на меня большими глазами. «Боже мой», говорю я 
величественно, «стража должна стоять по стойке смирно перед Pour Le Merite». 
«Ты шутишь!» «Вовсе нет!» «Вот здорово! Давай еще попробуем». Поначалу я 
немного упорствую, но затем соглашаюсь. Кроме того, я сам все еще не уверен.

На этот раз мы хорошо подготовились и идем на дело приосанясь. «Стража, 
смирно!», кричит стражник. В тот же самый момент Ло цепляется мне за руку и 
грациозно кивает им головой. Женское тщеславие ничто не может удовлетворить. 
Если бы она смогла настоять на своем, мы заставляли бы стражу стоять по стойке 
смирно до самого вечера. Но я бастую. Военные ритуалы – не игрушка для 
маленьких девочек. Ло надувается. Безоблачное небо как голубой шелк. Никогда 
больше у меня не было такой весны. Мы встречались каждый день, гуляли по 
Английскому саду, пили чай или ходили в театр. Война была где-то далеко-далеко.

Однажды мы увидели толпу у театра, собравшуюся у плаката на стене.. «Наверное, 
вести о новой победе», говорю я, когда мы подходим ближе. Но читая плакат я 
чувствую, как будто кто-то ударил мне в самое сердце. «Ритмейстер фрайгерр фон 
Рихтгофен пропал без вести», написано на нем. Текст плывет у меня перед глазами.