клак… клак… – с металлическим звуком пули ударяются в мою машину как раз перед 
кабиной. Я оборачиваюсь и смотрю назад. Два Кадрона поливают меня пулеметными 
очередями. Я остаюсь спокойным. Все должно быть сделано так, как будто это 
тренировка н аэродроме. Ручка вперед, и я пикирую. В трехстах метрах ниже него 
я выравниваю машину. Фюзеляж Фармана проносится мимо меня как гигантский факел, 
волоча за собой темное облако, из него бьют яркие языки пламени. Вниз падает 
наблюдатель, его руки и ноги растопырены, как у лягушки. В этот момент я не 
думаю о нем, как о человеке. Я чувствую только одно – Победа, победа, победа!

Железные тиски в моей груди лопнули и кровь течет в моем теле мощным, свободным 
потоком. Воздух надо мной наполнен сейчас оглушающим органом моторов. Время от 
времени слышится торопливый лай пулеметов. Все машины сейчас поднялись в воздух 
с Хабсхаймского аэродрома и бросились на врага. Не выдержав этого напора, 
французская эскадрилья распадается на части и начинаются индивидуальные схватки.
 Куда ни посмотри, машины кружатся в воздушном бою. Одиночный Кадрон поспешно 
пытается скрыться на запад. Никто его не преследует. Я иду за ним, дав полный 
газ. Опьянение от первого боя уже прошло. Уничтожение врага стало тактической 
проблемой и ничем больше.

Я открываю огонь с расстояния 150 метров и вновь останавливаюсь. Слишком далеко,
 еще слишком далеко. С расстояния восемьдесят метров я выпускаю еще одну 
очередь. На этот раз я ясно вижу результат. Кадрон дрожит, правый двигатель 
выпускает маленькое облако дыма, пропеллер замедляет свой ход и останавливается.
 Пилот оборачивается и смотрит на меня. Через секунду самолет входит в крутое 
пикирование. Я следую за ним. Он летит только на одном моторе, никак не может 
оторваться от меня. Я сейчас так близко к нему, что ощущаю поток воздуха от его 
пропеллера. Новая очередь – пилот пригибается к штурвалу. Затем заедает 
пулемет: во время почти отвесного пикирования перекосило патроны в пулеметной 
ленте. Я бью по пулемету обоими руками. Никакого толка, пулемет молчит. Я не 
могу стрелять, у меня нет другого выбора кроме как оставить в покое своего 
оппонента и вернуться домой. В пять двадцать пять я приземляюсь на аэродроме в 
Хабсхайме. Я взлетел в четыре шестнадцать. Все заняло у меня чуть больше часа. 
В середине поля стоит капитан Макентхун, командир Хабсхаймской базы. Он стоит, 
расставив ноги, и наблюдает за боем в бинокль. Я подхожу к нему: «Сержант Удет 
вернулся с боевого задания. Сбит двухместный Фарман». Он опускает бинокль и 
смотрит на меня, его лицо не отражает никаких эмоций, как будто заморожено. 
«Только что на острове Наполеона разбился наш большой самолет», говорит он. Я 
знаю, что пилотом на нем был лейтенант Курт, близкий друг Макентхуна. Я отдаю 
честь и иду к ангарам. Только вечером мы смогли разобратся в том, что произошло.
 Французская атака, первая крупномасштабная воздушная атака на Германию, отбита.
 Пять вражеских машин было сбито на нашей стороне фронта. Из девяти офицеров 
французского подразделения, взлетевшего в полдень, вернулось только трое. Из 
наших летчиков не вернулось на базу три человека: Курт, Хопфгартен, и Валлат, 
экипаж AEG из 48-й эскадрильи. Они атаковали Фарман, были протаранены во время 
боя другим самолетом, обломки упали прямо на остров Наполеона. Это произошло 18 
марта 1916 года. В нашей вилле в Хабсхейме окна были освещены всю ночь. Сегодня 
погибли наши, но и мы не просто так покатались по воздуху. Пфальцер, Вайнгартен,
 Глинкерман и я, каждый из нас сбил по самолету. Мы молоды, и мы празднуем 
победу.




Смерть летит быстрее


В полдень приходит приказ: всей эскадрильи сниматься с места! Вечером мы уже 
собрались и ждем на железнодорожной станции в Мюльхаузене. На платформе полно 
людей. В бледном свете ламп, которые затенены на случай воздушного наблюдения, 
мы похожи на призраков. В толпе много женщин, большинство из них плачет. Мы 
были расквартированы недалеко от Мюльхаузена, где проводили все свое свободное 
время, в течении трех лет. У нас со всеми хорошие отношения и мы уже и сами 
стали частью города, как будто в нем и родились.

Я попадаю в одно купе с Эссером. Его невеста приехала из Фрейбурга чтобы 
повидаться. Это красивая девушка с гордым, непроницаемым лицом. Она не плачет. 
Он перегнулся через окно купе и говорит с ней. «Не забывай одевать перчатки и 
теплую одежду», говорит она. Когда она говорит, уголки ее рта дрожат. Всем ясно,
 что на самом деле она хочет сказать совсем другое. Затем поезд катиться в ночь,
 место назначения неизвестно. Мы чувствуем, что тихие деньки подошли к концу и 
нас бросят в какое-то горячее место на фронте. Это чувство наполняет нас 
напряжением, немного смешанным с дурными предчувствиями. Сможем ли мы принять 
вызов великих воздушных битв?

Три дня и три ночи нас переводят то на один путь, то на другой, как будто мы 
оказались на гигантской сортировочной станции. Мимо проходят составы с 
боеприпасами и госпитальные поезда с грузом страданий за закрашенными белой 
краской окнами. На третий день, с наступлением ночи мы разгружаемся. Мы смотрим 
по сторонам и затем друг на друга. «Шампань», бормочет наш командир. Идет 
мелкий, холодный дождик, он укутывает плоские равнины в серую мантию