в сад. У противоположной стены стоял большой буфет, отделанный полисандровым
деревом,  а  над  ним --  незаконченная картина Каульбаха -- в таком виде  с
несомненными  достоинствами,  во  всяком случае,  в  ней  не  было  дотошной
измельченности,  свойственной  эклектической  манере  этого  художника.  Две
остальные стены прерывались  закругленными нишами,  в которых на  цоколях из
светлого мрамора располагались обнаженные скульптуры,  изваянные  мюнхенским
скульптором Вакерлем. По обе стороны от них были еще стеклянные двери, через
которые  можно было пройти  в  сервировочную комнату, в большой холл и в уже
упомянутую гостиную  перед столовой. Светлые, с легким оттенком  в желтизну,
стены  из  искусственного  мрамора  и  такие  же  легкие  кремовые  занавеси
создавали  ощущение  пронизанного светом  простора.  Небольшие выступы  стен
подчеркивали ясный, четкий ритм, поверху  их объединял прямой карниз. Мебель
была  простой и покойной.  В  центре  стоял большой круглый стол на  полтора
десятка  персон, окруженный  скромными темного дерева  стульями,  обтянутыми
темнокрасной кожей; все они были одинаковыми, и  даже  стул Гитлера ничем не
выделялся.  По  углам стояли еще  четыре  стола поменьше  с  четырьмя-шестью
такими  же стульями. Сервировка стола состояла из скромного белого  фарфора,
простых стеклянных бокалов -- все это  было подобрано еще  самим профессором
Троотсом. В центре стола находилась большая плоская чаша с цветами.
     Это был "ресторан у  веселого канцлера", как  его частенько представлял
гостям Гитлер. Его место было со стороны окон. Еще по пути в столовую Гитлер
выделял двоих, которым отводилось место справа и слева от него. Остальные же
рассаживались,  как  получалось.  Если  же  гостей  оказывалось  больше,  то
адъютанты и менее важные  личности, я в том числе, занимали  места за малыми
столами --  что я рассматривал, собственно, как преимущество, поскольку  там
можно было легче вести непринужденные беседы.
     Еда  была  подчеркнуто простой. Суп, легкая  закуска,  мясо с небольшим
овощным  и  картофельным гарниром  и  дессерт. Выбор  напитков  исчерпывался
минеральной водой,  обыкновенным бутылочным  берлинским пивом  или недорогим
вином.  Самому Гитлеру подавали  вегетарианскую  еду,  выпивал  он  и  бокал
"фахингера", и у кого была охота мог составить ему в этом компанию. Но таких
находилось немного. Это было его обычной данью простоте, не без расчета, что
об  этом  будет   рассказано   и  за   пределами  этих  стен.  Когда  как-то
гельголандские  рыбаки   подарили   ему  гигантского  омара  и  к  всеобщему
удовольствию  этот  деликатес  был подан  на  стол,  Гитлер  не  ограничился
неодобрительными  замечаниями о заблуждениях людей, способных питаться столь
неэстетическими  чудовищами, он хотел было тут  же  пресечь такое пиршество.
Геринг  обычно редко  принимал  участие  в  застольях.  Когда я  как-то раз,
прощаясь с ним, заметил,  что поспешаю на обед в Рейхсканцелярию, то услышал
от него:  "Если честно, то еда, которую  там подают, мне не по  вкусу. И еще
эти партмещане из Мюнхена -- невыносимо!"
     Примерно раз в две недели к обеду появлялся и Гесс. За ним следовал его
адъютант  со  специальным судком из  нескольких отделений,  в  котором  была
принесенная  с собой  еда, которую  оставалось  только  разогреть на  кухне.
Гитлер  долго  не  замечал,  что  Гессу  подают  собственную  вегетерианскую
пищу.Когда же это до  него дошло,  то он с  раздражением обратился к Гессу в
присутствии всего общества: "У меня работает первоклассная  повар- диетолог.
Если врачом  Вам  предписано что-то  особенное,  то  она  будет  это  охотно
готовить и для Вас. Но приходить сюда со своей едой Вы не должны". Гесс, уже
тогда  склонный к  упрямому попереченью, попробовал  объяснить Гитлеру,  что
состав   его   рациона   должен   включать   некоторые   особые   компоненты
биологически-активного происхождения, на что ему напрямик было заявлено, что
в  таком случае ему следует  питаться дома.  После этого Гесс к обедам почти
совсем не появлялся.
     Когда  в  Германии в рамках развернутой по  инициативе партии программы
"пушки  вместо  масла",   во  всех  домах  стали  по  воскресеньям  готовить
"айнтопф",  обед из одного  блюда  --  густого супа с  куском мяса,  то и  в
столовой  Гитлера на стол не  ставилось ничего, кроме супницы. По таким дням
число гостей сокращалось, часто  до двух-трех человек,  что  давало  Гитлеру
повод к  саркастическим высказываниям  относительно готовности к жертвам его
ближайших сотрудников: помимо всего прочего  на стол еще выкладывался и лист
для добровольных пожертвований.  Мне  каждый "айнтопф"  обходился  в  50-100
марок.
     Самым значительным  гостей  обеденного общества  был  Геббельс; Борман,
естественно, не  пропускал  ни одной трапезы, но,  он  как и я, и без  этого
принадлежал к свите малого двора и потому и не воспринимался как гость.
     Застольные разговоры Гитлера и  в  этом кругу  были по  тематике  своей
поразительно  ограниченными,  не выходили  за пределы  предвзято-  банальных
подходов; это  уже  ранее  и беседам  на  Оберзальцберге придавало  довольно
утомительный характер. Отличались они, быть может, только большей жесткостью
формулировок, но  оставались  все  в  том  же репертуаре, который  Гитлер ни
расширял, ни углублял и почти не обогащял какими-либо новыми точками зрения,
идеями. Он и  не давал себе труда как-то скрывать неловкость одних и  тех же
повторов. Я не могу сказать,  что я,  по крайней  мере тогда, находил бы его
высказывания  яркими, хотя я и был заворожен его личностью. Скорее, они меня
протрезвляли, потому что я ожидал взглядов и суждений более высокого уровня.
     Говоря  о себе,  он часто подчеркивал, что его внутренний политический,
художнический и военный мир образуют целостность, которая у  него, вплоть до
мельчайших  деталей,  полностью  сложилась  между  двадцатыми  и  тридцатыми
годами. Это было,  по его  словам,  самое плодотворное время его жизни: все,