молодежную  базу".   Он  часто   рассказывал  о  первых  своих  политических
впечатлениях молодости. Почти у всех его соучеников в Линце было обостренное
чувство   протеста  против  притока   чехов  в  Австро-Германию,  это  было,
рассказывал  он,  моим первым  подступом  к пониманию  национальных  проблем
вообще. А позднее, в Вене, по какому-то мгновенному  наитию у него открылись
глаза на еврейскую  угрозу, многие рабочие из его среды были настроены резко
антисемитски.  Но  в  одном  он  не  соглашался  с  рабочими-строителями: "Я
отвергал их  социал-демократические  взгляды,  никогда  не  был  я и  членом
профсоюза. Это и доставило мне первые неприятности политического характера".
Возможно,  поэтому  он без удовольствия вспоминал  Вену  и, совсем наоборот,
мечтательно вздыхал  о довоенном Мюнхене, до  удивления часто  и охотно -- о
мясных лавках с колбасами.
     Безграничным уважением  пользовался у  него епископ  Линца  времен  его
молодости,  который  своей  энергией   сумел  преодолеть   все  препятствия,
возникшие  вокруг строительства линцского  собора грандиозных масштабов;  он
хотел  непременно превзойти собор св.Стефана  в Вене, из-за  чего и возникли
осложнения  с  австрийским  правительством,  не   желавшим  уступать  пальму
первенства Вены. (4)  За  этим обычно  следовали рассуждения о  нетерпимости
центрального австрийского  правительства ко всем  самостоятельным культурным
инициативам в таких городах, как Грац, Линц или  Инсбрук, просто подавлявшим
их.  Оно, видать,  не  осознавало, что оно  тем  самым  насильно  навязывало
уравниловку  целым землям. А вот теперь, когда  он сам может  все решать, он
поможет  своему  родному  городу  восстановить  свои  законные   права.  Его
программа  превращения  Линца  в "мировой город" предусматривала  возведение
большого числа парадных построек по обоим берегам Дуная, а его берега должны
были соединиться висячим мостом. Кульминационной точкой всего замысла должно
было стать  огромное  здание аппарата  гау  НСДАП,  с обширнейшим залом  для
собраний  и  башней  с колоколами. В  этой башне он  предусмотрел  для  себя
крипту, подземное  погребение.  Другими  центральными строениями  на  берегу
Дуная должны были стать ратуша, фешенебельный отель, большое здание  театра,
здание  верховного  командования,  стадион,  картинная галерея,  библиотека,
музей  истории  оружия,  выставочный  павильон,  а также  два  памятника  --
Освобождения 1938 г.  и  в честь  Антона Брукнера (5). Мне поручался  проект
картинной галереи  и стадиона, который должен был раскинуться на откосе горы
с видом на город. А неподалеку, также на возвышенности, предстояло построить
резиденцию для Гитлера после его отхода в старости от политики.
     Гитлер  был навсегда зачарован  перспективой столетиями складывавшегося
ансамбля  набережных Будапешта, как она  открывается с дунайских мостов. Его
честолюбивый замысел  заключался в  том,  чтобы  превратить  Линц в немецкий
Будапешт. Вена, как он отмечал в этой связи, вообще  неверно спланирована --
обращена к Дунаю  спиной. Проектировщики упустили шанс включить речной поток
в архитектурный облик города. Уже по одному тому,  что ему удастся сделать в
Линце, его отчий город сможет смело вступить в конкуренцию с Веной. Конечно,
такого  рода замечания  были  не  вполне  серьезны: его подводила нелюбовь к
Вене, которая  время  от  времени неожиданно в  нем  прорывалась.  По другим
поводам  он  также   часто   отмечал,  что   Вене   привалила  поразительная
градостроительная   удача,   когда  приступили  к  застройке   валов  бывших
крепостных сооружений.
     Еще до начала войны Гитлер иногда  говаривал,  что по  достижению своих
политических целей он  отойдет  от  власти и  мечтает закончить свои  дни  в
Линце.   В  старости  он  полностью  будет  воздерживаться  от  политической
активности, потому что только  в этом  случае его  преемник сможет завоевать
свой политический  авторитет. Он не будет лезть к  нему со своими  советами.
Люди быстренько  повернутся  к его преемнику,  как только почувствуют, что в
его руках реальная власть. А его все равно скоро забудут,  все его  оставят.
Не без сочувствия к самому себе он продолжал: "Может, иногда и навестит меня
кто-нибудь  из  моих старых  сотрудников, но  я не очень на это рассчитываю.
Кроме фройляйн Браун я никого не возьму с собой туда. Фройляйн Браун и моего
пса. Я буду очень одинок.  Да  и  как я  бы мог кого-то  удерживать при себе
силой?  Да на меня  просто не  будут обращать внимания. Все побегут  за моим
преемником! Ну, может, раз  в год, в  день рождения они  ко  мне и  придут".
Естественно, все сидящие за столом начинали заверять его в своей преданности
и  в  том, что они всегда будут  вместе  с ним. Могу  только  догадываться о
мотивах  частых его разговоров  о  раннем отходе от  политики --  во  всяком
случае, создавалось впечатление,  что он исходил из  того,  что не магнетизм
его  личности,  а  обладание  властью  является  источником  и  основой  его
авторитета. Ореол вокруг его чела казался его  сотрудникам, не  причастным к
самому  узкому  кругу,  несравненно   больше  и  ярче.  Среди  же  своих  не
произносили с  почтительным придыханием "фюрер", а говорили просто  "шеф"  и
приветствовали   друг  друга  не  предписанным  "Хайль   Гитлер",  а  просто
по-человечески  желали  друг  другу доброго дня.  Можно  было,  не вызывая у
Гитлера  неудовольствия, слегка  и поиронизировать над ним. Его  излюбленную
формулу:  "На это  есть две возможности" часто в его присутствии и по вполне
банальным  поводам  использовала  одна  из  его секретарш  фройляйн  Шредер.
Например: "На то  есть  две возможности -- либо дождь пойдет, либо нет". Ева
Браун  без  смущения в присутствии всех  за столом могла заметить,  что  его
голстук не подходит к  костюму,  а то  и шаловливо именовала  себя "матушкой
этой страны".
     Как-то раз  за большим круглым столом в  чайном  домике Гитлер вперил в
меня,  не мигая,  свой взгляд. Вместо того, чтобы отвести глаза, я воспринял