биологически  будут превосходить немцев". Мысль, которую  в последние месяцы
войны он, вероятно, частенько вспоминал.
     Розанберг  распродавал свою  700-страничную книгу "Миф двадцатого века"
сотнями тысяч экземпляров.  В  общественном  мнении  она воспринималась  как
основополагающий труд партийной идеологии, но Гитлер во время таких чаепитий
отзывался о ней как "штука,  которую  никто не  поймет",  написанную  "неким
узколобым  прибалтом  со  страшно усложненным  способом  мышления".  Он  все
удивлялся, что такого рода книга смогла заполучить такие тиражи: "Это же шаг
назад, в средневековые  представления!" Не ясно, дошли ли  до Розенберга эти
частные высказывания.
     Культура  древних  греков была для  Гитлера совершенством  во  всех  ее
проявлениях. Их мироощущение, как оно, к примеру, преломилось в архитектуре,
-- "свежее и здоровое". Однажды он был в большом мечтательном возбуждении от
фотографии какой-то пловчихи:  "Что за великолепное тело  Вы сегодня  можете
увидеть! Только в наш век молодежь начинает, благодаря  спорту, приближаться
к эллинистическим идеалам. А ведь как столетиями тело  находилось в забросе!
В  этом наше время  сильно  отличается  от всех  культурных эпох  со  времен
античности". Но для себя лично  занятия спортом он отвергал. Не  слышал я от
него и упоминаний о занятиях каким-либо видом спорта в молодые годы.
     Под греками  он  прежде всего подразумевал  дорийцев. Тут  сказывалось,
конечно, выдвинутое некоторыми учеными предположение, что пришедшая с севера
народность дорийцев была германского происхождения и не принадлежала к кругу
средиземноморской культуры.
     Одной из самых излюбленных  его тем была охотничья страсть  Геринга: "И
как  только может человек  этим увлекаться. Убийство животных,  если уж  оно
неизбежно, должно быть занятием мясника. Да еще и платить за это немало... Я
понимаю, что профессионалы-егеря должны отстреливать больных зверей. Ну было
бы это, по  крайней мере, как-то  связано с риском, как  в древности,  когда
охотились с  копьем. Но сегодня, когда всякий с большим пузом может издалека
подстрелить   зверя...  Охота  и   верховая  езда   --  последние  пережитки
отмеревшего феодального мира".
     Одним из видов  удовольствия было для  него выслушивание  пересказов, с
массой подробностей, послом Хевелем, представителем Риббентропа при Гитлере,
разговоров по телефону с министром иностранных дел. Гитлер давал ему советы,
каким образом он может  смутить или привести в смятение своего шефа. Бывало,
что Гитлер  вплотную подходил к Хевелю, беседовавшему с Риббентропом, и тот,
прикрыв микрофон рукой, повторял слова министра, а Гитлер нашептывал ответы.
Чаще всего это были саркастические  реплики,  которые не могли  не усиливать
озабоченность и без того подозрительного министра, что во внешнеполитических
вопросах Гитлер  может  оказаться  под влиянием не тех  кругов и  тем  самым
поставить под вопрос его компетентность как министра.
     Даже после  весьма  драматических переговоров Гитлер мог посмеяться над
своими  партнерами. Как-то раз он искусно разыгранным темпераментным взрывом
дал Шушнигу во время переговоров в  Оберзальцбурге  12 февраля  1938 г. ясно
осознать всю серьезность положения и тем самым принудил того к  капитуляции.
(Нужен  комментарий -- В.И.) Многие  из его истерических  выходок, о которых
часто пишут,  были скорее всего  как  раз  таким лицедейством.  А вообще  же
именно владение  собой было одной  из  самых примечательных  черт Гитлера. В
моем присутствии в те годы он лишь в единичных случаях выходил из себя.
     Примерно в 1936 г. Шахт появился в Бергхофе, где  он должен был сделать
Гитлеру доклад. Мы, гости,  в это время находились  на  примыкающей  к жилой
комнате хозяина дома террасе, куда было распахнуто огромное окно.  Насколько
можно  было  судить,  Гитлер в высшей степени возбужденно атаковал  министра
экономики. Диалог с обеих  сторон становился все  резче и  вдруг  оборвался.
Гитлер в ярости  появился  на террасе и еще  долго  распространялся о  своем
упрямом и закосневшем министре, затрудняющем ему политику вооружения. Другой
случай крайнего  возбуждения связан с пастором Нимеллером (нужен комментарий
-- В.И.) в 1937  г., который в  берлинском  округе Далем  снова  выступил  с
бунтарской  проповедью. Одновременно  с этой  информацией Гитлеру передали и
записи  телефонных  разговоров Нимеллера.  Каким-то  лающим  голосом  Гитлер
приказал отправить пастора в концлагерь, и поскольку  он неисправим, никогда
его оттуда не выпускать.
     А  еще один случай ведет к его ранней молодости. На пути  из Будвейса в
Кремс в 1942 г. стоял у дороги указатель в сторону села Шпиталь под Вейтрей,
близ чешской  границы,  где -- как  утверждала табличка указателя, "в  своей
молодости жил  фюрер". Солидный дом в зажиточном селе.  Я рассказал об  этом
Гитлеру.  Он моментально вышел  из себя,  заорал, чтобы  немедленно появился
Борман. Тот возник с недоуменным лицом. Гитлер резко  на него  обрушился: он
же не раз указывал, что это местечко ни в коем случае не должно упоминаться.
Так этот осел-гауляйтер еще и указатель поставил. Убрать немедленно! Я тогда
не мог объяснить себе причину его  волнения, потому что в других случаях  он
радовался,   когда  Борман  сообщал   ему  о  поддержании  в   порядке  иных
мемориальных  мест, связанных  с  его  молодостью,  вокруг Линца  и Брандау.
Очевидно, были особые на то причины, чтобы  стереть воспоминание о  каком-то
отрезке времени. Сегодня известно о непроясненных семейных  обстоятельствах,
теряющих свой след в этом уголке австрийских лесов.
     Из под его карандаша частенько возникал эскизный рисунок одной из башен
исторических крепостных укреплений  Линца: "Здесь было мое любимое место для
игр.  Учеником я был плохим,  но  во  всех проказах -- всегда впереди. А эту
башню я  хочу со  временем в память о  тех моих годах перестроить  в большую