мной и равные полномочия. По ходу времени Гитлер привлекал все более широкий
круг архитекторов для специальных заказов. Перед войной нас было  десять или
двенадцать.
     При обсуждениях  проектов ярко проявлялась  способность  Гитлера быстро
схватывать  проект  в целом,  сводить  в  пластический образ  горизонтальную
проекцию и общий  вид. Несмотря на все свои правительственные  дела и на то,
что одновременно в  работе находились десять-пятнадцать крупных строительных
объектов  в разных  городах, он при повторном  просмотре планов  и  проектов
часто не один месяц  спустя, моментально ориентировался в них, помнил, каких
переделок он в тот раз  потребовал, и того, кто предполагал, что та или иная
идея  или   какое-то   требование  уже   давно  позабыты,   ожидало  горькое
разочарование.
     Как правило, во время обсуждений Гитлер был сдержанным и  внимательным.
Свои  предложения  изменить  что-то  он выражал  в  дружелюбной  форме,  без
оскорбительного   подтекста   --  полная  противоположность  тому,  как   он
повелительно   обращался  со   своими  политическими  сотрудниками.  Глубоко
убежденный в том, что архитектор сам отвечает за свое детище, он заботился о
том,  чтобы  его,  архитектора,  слово   оставалось  бы  и  решающим,  а  не
какого-нибыдь из сопровождавших гау- или рейхсляйтеров. Он не терпел, если в
объяснения по проекту вмешивалась непрофессиональная высокая инстанция. Если
его идее противопоставлялась  альтернативная, то отнюдь не упорствовал: "Да,
Вы правы, так будет лучше".
     Поэтому  у  меня  всегда  было чувство, что даже за  те эскизы  и идеи,
которые я  создавал по прямым указаниям и наброскам Гитлера, ответственность
несу я. Споры у нас бывали довольно часто, но я не могу припомнить ни одного
случая,  когда  бы  он меня  как архитектора  принудил к принятию  его точки
зрения.  Этим  относительно  равноправным  отношением  между  заказчиком   и
архитектором  и  объясняется,  что когда  я  стал  министром  вооружений,  я
пользовался   большей  самостоятельностью,   чем  большинство   министров  и
маршалов.
     Упрямо и  беспощадно Гитлер  реагировал лишь  в  тех случаях,  когда он
чувствовал  молчаливое,  направленное на  принципиальную суть сопротивление.
Так, например, профессор Бонатц,  воспитатель целого поколения архитекторов,
никогда  не  получил от Гитлера ни одного заказа,  с тех пор, как он подверг
критике сооружения  Трооста  на  мюнхенской  Кенигсплац.  Даже Тодт  не  мог
отважиться  привлечь  Бонатца  к  проектированию  мостовых  сооружений   для
автобана. Только  мое заступничество перед фрау Троост, вдовой обожаемого им
профессора, принесло  Бонатцу  помилование:  "И почему  ему  нельзя  строить
мосты? --  сказала она. -- В промышленном строительстве он вполне хорош". Ее
слово  возымело  действие, и Бонатц был  допущен к  строительству мостов для
автобанов.
     Гитлер постоянно сетовал: "Как я хотел бы быть архитекторов!"  И если я
на это возражал: "Но ведь тогда у  меня не  было бы заказчика",  то отвечал:
"Да что  там, Вы  в  любом  бы случае пробились!" Я не раз  спрашивал  себя,
прервал  ли  бы  Гитлер  свою политическую деятельность, повстречайся ему  в
начале  20-х годов какой-нибудь состоятельный заказчик. Мне думается, что по
сути  его миссионерское  сознание  и  его страсть к архитектуре всегда  были
неразрывны. Это лучше всего подтверждается двумя его эскизами 1925 г., когда
он, потерпевший почти полное крушение, 36-летний  политик, нарисовал (это ли
не  был  абсурд в  его тогдашнем положении?)  Триумфальную арку и  Здание  с
куполом, которые должны  были когда-нибудь непременно увенчать  его  великие
государственные деяния.
     В  очень  неприятном положении  оказался Немецкий  Олимпийский комитет,
когда  Гитлер  потребовал от  отвечавшего  за проведение игр статс-секретаря
министерства внутренних дел Пфундтнера показать ему первые разработки нового
стадиона.  Архитектор  Отто  Марш  намеревался построить  его  из  бетона  с
застекленными промежуточными стенами, вообще довольно похожим  на стадион  в
Вене.  После  осмотра  Гитлер  вернулся  в   свою  квартиру  возбужденный  и
разгневанный и тут же  вызвал меня с чертежами. Не долго  думая,  он передал
статс-секретарю  указание отменить Олимпийские игры. В его отсутствие они не
могут состояться, поскольку он, глава государства, должен их открывать. Но в
таком  стеклянном  ящике  его  ноги  не  будет.  За  ночь  я  сделал  эскиз,
предусматривавший    облицовку    бетонного   скелета    природным   камнем,
выразительные  мощные  карнизы  и  т.п.,  а  стеклянные  стены  были  вообще
отброшены. Гитлер остался доволен. Он позаботился о выделении дополнительных
средств, профессор  Марш  со всем  согласился,  и Олимпийские  игры были для
Берлина спасены. Причем мне так и осталось неясным, действительно  ли он был
готов  выполнить  свою  угрозу  или  же  это  только  было проявлением  того
упрямства, с которым он обычно навязывал свою волю.
     Поначалу  он так же решительно  отверг  участие и в Парижской всемирной
выставке 1937  г., хотя приглашение было уже принято и отведена площадка для
немецкого  павильона. Но  все  представленные ему  варианты не удовлетворяли
его.  Вскоре  ко  мне с  просьбой нарисовать эскиз  обратилось  министерство
экономики.  На  выставочной  территории строительные  площадки  советского и
немецкого павильонов были расположены прямо друг против друга -- продуманная
шпилька французской администрации выставки. По чистому случаю, заблудившись,
я попал в  помещение,  где  увидел сохраняющихся в  тайне  проект советского
павильона.  С  высокого  цоколя  прямо   на  немецкий  павильон  триумфально
надвигалась  десятиметровая  скульптурная  группа.  Я  быстро  сделал  новый
набросок  нашего  павильона  в  виде  массивнейшего куба,  расчлененного  на