и слугой  один в маленьком  доме. Мы, пятеро или шестеро гостей, среди них и
Мартин  Борман, и заведующий Дитрих, а также те две секретарши размещались в
находящемся поблизости пансионате.
     То, что выбор Гитлера пал  на Оберзальцберг как место своей резиденции,
казалось, говорило о его любви к природе. Однако, тут я ошибся. Он, конечно,
любовался красивым видом, но  его  больше привлекало величие пропастей,  чем
симпатичная  гармония  ландшафта.  Может  быть,  он  чувствовал больше,  чем
показывал. Я заметил, что он не очень радовался цветам и больше ценил их как
украшение.  Когда  депутация Берлинской женской организации где-то в 1934 г.
хотела встретить  Гитлера на Ангальтском вокзале и приподнести ему цветы, их
руководительница  позвонила  Ханке,  секретарю  министра  пропаганды,  чтобы
узнать  любимый  цветок Гитлера.  Ханке мне:  "Я повсюду  звонил,  спрашивал
адъютантов,  но  все  без успеха. Нет  у него!" Поразмыслив немного: "Как Вы
думаете, Шпеер?  Давайте скажем, эдельвейс? Я думаю, эдельвейс  был бы лучше
всего. Во-первых, это что-то редкое, и потом, он  к тому же с баварских гор.
Давайте  скажем,  просто  эдельвейс?"  С  этой  минуты  эдельвейс официально
сделался  "цветком фюрера". Этот эпизад показывает, насколько самостоятельно
партийная пропаганда иногда создавала образ Гитлера.
     Часто Гитлер рассказывал  о больших  походах в горы, которые он  раньше
совершал. С  точки  зрения альпиниста  они  были,  впрочем, незначительными.
Альпинизм   или   горнолыжный  спорт  он   отвергал:  "Как  можно   находить
удовольствие  в  том,  чтобы  еще  искусственно  продлевать   ужасную   зиму
пребыванием на вершинах?"  Его нелюбовь к  снегу проявлялась  вновь и вновь,
задолго до  катастрофической зимней кампании 1941/1942 г.г. "Я охотнее всего
запретил  бы  эти  виды  спорта,  потому  что  в них  велик  травматизм.  Но
горнопехотные войска все же набирают пополнение из этих идиотов".
     В  годы  между 1934 и  1936 Гитлер еще  совершал длительные прогулки по
открытым лесным  тропинкам в сопровождении гостей и трех-четырех сотрудников
уголовной полиции в  штатском из числа  группы телохранителей лейбштандарта.
При этом его могла сопровождать и Ева Браун, хотя и только  в обществе обеих
секретарш в конце колонны. Считалось привилегией, если он подзывал кого-либо
во главу колонны, хотя разговор с ним тянулся вяло.
     Через примерно полчаса Гитлер менял партнера: "Позовите мне заведующего
пресс-бюро!" и попутчик возвращался к свите. Шли в быстром темпе,  нам часто
встречались   другие    пешеходы,   останавливались    сбоку,   благоговейно
приветствовали  нас  или,  чаще   всего  женщины   и  девушки,  отваживались
заговорить с ним. Он реагировал на это несколькими приветливыми словами.
     Целью   этих  прогулок  иногда  был  "Хохленцлер",   маленькая   горная
гостиница,  или находившийся в одном часе  пути "Шарицкель", где за простыми
деревянными столами на открытом воздухе выпивали по стакану молока или пива.
Изредка   совершали   более   длительное   путешествие;   так  один  раз   с
генерал-полковником   фон   Бломбергом,  главнокомандующим   вермахта.   Нам
казалось,  что обсуждались серьезные военные проблемы, потому что все должны
были держаться вне пределов слышимости. И когда мы устроили привал на лесной
поляне,  Гитлер   велел  слуге  расстелить  одеяла  довольно  далеко,  чтобы
расположиться там с  генерал-полковником --  внешне мирная и  не  вызывающая
подозрений картина.
     В другой раз мы отправились на  автомобиле к озеру Кенигзе, а оттуда на
моторной лодке  к  полуострову Бартоломэ; или мы совершали трехчасовую пешую
прогулку через Шарицкель до Кенигзе. На  последнем  отрезке нам  приходилось
пробираться  через  многочисленных  гуляющих, привлеченных хорошей  погодой.
Интересно,  что эти люди  вначале  не узнавали Гитлера  в  его  национальном
баварском  костюме,  потому что едва ли  кто-нибудь  ожидал увидеть  Гитлера
среди пешеходов. Только неподалеку  от  нашей цели, гостиницы  "Шиффмайстер"
возникал вал поклонников, до которых только потом доходило, кого  они только
что встретили. Они  взволнованно следовали  за  нашей группой. Мы  с  трудом
добирались  до  двери,  впереди всех быстрым шагом  шел Гитлер,  прежде  чем
бывали  зажаты  в  быстро  растущей толпе. И вот  мы  сидели там  за кофе  и
пирогом,  а  снаружи  большая  площадь  заполнялась  народом.  Только  когда
прибывал  дополнительный  наряд  охраны,  Гитлер  занимал  место в  открытом
автомобиле. Его,  стоящего на  откинутом переднем сиденье рядом с водителем,
левая рука на  ветровом стекле,  можно было видеть  издали. В такие  моменты
восторг   становилсся  неистовым,  многочасовое   ожидание  наконец   бывало
вознаграждено.  Два  человека из  эскорта шли перед машиной,  еще  по три  с
каждой  стороны,   в  то   время   как  автомобиль   со  скоростью  пешехода
протискивался сквозь напиравшую толпу. Я, как и в большинстве случаев, сидел
на откидном  сиденье  непосредственно за  Гитлером и никогда  не забуду этот
взрыв торжества, это  упоение, бывшее на стольких лицах.  Где бы ни появился
Гитлер, где бы ни остановился на  короткое время его автомобиль, везде в эти
первые  годы его правления повторялись подобные  сцены. Они были вызваны  не
его ораторским  искусством  или  даром  внушения,  а исключительно  эффектом
присутствия Гитлера. В то время как каждый в толпе испытывал это воздействие
чаще  всего  лишь  несколько  секунд,  сам  Гитлер  подвергался  длительному
воздействию.  Я  тогда восхищался  тем,  что он, несмотря  на это,  сохранил
непринужденность в личной жизни.
     Может  быть,  это  и  понятно:   я  был  тогда  захвачен  этими  бурями
преклонения. Но еще более невероятно было для меня несколько минут или часов
спустя обсуждать планы строительства, сидеть в театре  или есть  в "Остерии"
равиоли с божеством, на которое молился народ. Именно этот контраст подчинял
меня его воле.