После 1933 г.  довольно  быстро  образовались различные круги,  далекие
друг  от  друга, но одновременно  подсиживавшие друг друга, соперничавшие  и
презиравшие   друг    друга.   Распространялась   смесь    пренебрежения   и
недоброжелательства.  Это было  связано  с  тем,  что вокруг каждого  нового
сановника быстро образовывался тесный круг людей. Так, Гиммлер общался почти
исключительно  со своими  подчиненными  из СС, где он  мог  рассчитывать  на
безоговорочное  преклонение,   Геринг   сгруппировал  вокруг   себя  когорту
некритичных почитателей, частично  из числа своих  ближайших  родственников,
частично из ближайших сотрудников и адъютантов;  Геббельс  хорошо чувствовал
себя  в  окружении поклонников из литературных и кинематографических кругов;
Гесс занимался проблемами гомеопатического лечения,  любил камерную музыку и
имел чудаковатых, но в то же время интересных знакомых.
     В  качестве  интеллектуала Геббельс смотрел  свысока на  необразованных
мещан  из  мюнхенской  верхушки,  которые  в  свою  очередь  потешались  над
литературным честолюбием спесивого доктора. Геринг считал, что ни мюнхенские
мещане,  ни Геббельс  не  соответствуют  его  уровню и потому избегал  любых
общественных  контактов  с ними, в то время  как Гиммлер,  с его  элитарными
представлениями   об  особой  миссии   СС,   что  временами   выражалось   в
предоставлении привилегий отпрыскам королевских и графских семей, чувствовал
себя  намного  выше  всех остальных. Да и сам  Гитлер имел  свой собственный
узкий круг, состоявший из шоферов, фотографа, пилота и секретарей, с которым
он не расставался и состав которого не менялся.
     Правда, Гитлер  объединял эти центробежные силы  политически. Но за его
обеденным столом или на просмотрах фильмов после года пребывания у власти ни
Гиммлер, ни Геринг, ни Гесс не появлялись настолько часто, чтобы можно  было
говорить об  обществе нового режима. А если уж они приходили,  то их интерес
был  настолько сосредоточен  на  Гитлере  и  его милости, что горизонтальным
связям с прочими группировками не было места.
     Впрочем,  Гитлер  и  сам  не  поддерживал  общественные контакты  между
представителями  высшего эшелона  власти. Чем более  критическим становилось
позднее  положение,  тем  с  большим  недоверием  он  наблюдал за  взаимными
попытками сближения. Только когда  все было кончено, впервые встретились,  и
не по своей воле, еще оставшиеся  в  живых главы этих замкнутых микромиров в
мелкобуржуазной гостинице.
     Гитлер  в  эти  мюнхенские   дни  мало   занимался  государственными  и
партийными  делами, еще  меньше, чем в  Берлине  или на Оберзальцберге. Чаще
всего для  обсуждений  оставались  один-два часа в день. Основное  время  он
проводил в  бродяжничестве  и  фланировании  по  стройкам,  ателье,  кафе  и
реторанам,  сопровождая  все  это длинными монологами, обращенными всегда  к
одному и тому же окружению, которое уже по горло было сыто повторением одних
и тех же тем и с трудом пыталось скрыть скуку.
     После двух-трех дней в Мюнхене Гитлер чаще  всего приказывал готовиться
к поездке  на "гору". На нескольких открытых автомобилях мы ехали по пыльным
проселочным дорогам;  автобана до Зальцбурга тогда  еще  не было, но его уже
строили  как  первоочередной объект.  В  деревенской гостинице в Ламбахе  на
Химзее в большинстве случаев устраивали полдник с питательным пирогом, перед
которым  Гитлер  едва ли  мог  устоять.  Затем пассажиры  второго и третьего
автомобилей снова два часа глотали пыль, потому что автомобили в колонне шли
плотно  один за  другим. После Берхтесгаден начиналась крутая  горная дорога
вся в  выбоинах,  пока мы  не  попадали  в ожидавший  нас  на Оберзальцберге
маленький  уютный дом Гитлера  с  высокой  кровлей  и  скромными  комнатами:
столовой, маленькой гостиной, тремя спальнями. Мебель была периода вертико в
духе  идеализации  старонемецкого быта. Она  сообщала  квартире  ноту уютной
мелкобуржуазности.  Позолоченная  клетка с канарейкой,  кактус  и фикус  еще
более  усиливали  это   впечатление.   Свастики   виднелись  на   фарфоровых
безделушках  и  вышитых  поклонницами  подушках  в комбинации с чем-то вроде
восходящего  солнца  или  клятвы в вечной верности.  Гитлер смущенно заметил
мне:  "Я  знаю, это некрасивые  вещи, и  многие  из  них --  подарки. Мне не
хотелось бы расстаться с ними".
     Вскоре он  выходил из своей спальни, сменив пиджак  на легкую баварскую
куртку из голубого полотна и повязав к ней желтый галстук. Чаще всего тут же
начинали обсуждать строительные планы.
     Через несколько часов прибывал  маленький закрытый  "мерседес" с обеими
секретаршами;  фройлен  Вольф  и  фройлен  Шродер; они  обычно  сопровождали
простую мюнхенскую девушку. Она  была  скорее мила и свежа, чем  красива,  и
имела  скромный вид.  Ничто  не указывало  на  то,  что она  была любовницей
властелина: Ева Браун.
     Этот  закрытый  автомобиль никогда  не  должен был идти  в  официальной
колонне,  потому  что  его  не должны были связывать  с Гитлером. Секретарши
должны были одновременно маскировать поездку любовницы. Меня удивило то, что
Гитлер и она избегали всего, что указывало юы на интимную дружбу,  для того,
чтобы поздно  вечером все же подняться в спальни. Я  так и  не понял, к чему
держали эту ненужную, натужную дистанцию даже в таком тесном кругу,  где эту
связь невозможно было скрыть.
     Ева Браун держалась на  расстоянии со всеми, кто  окружал Гитлера. И по
отношению ко мне это изменилось лишь  по прошествии нескольких лет. Когда мы
познакомились поближе,  я  заметил, что  ее  сдержанность, казавшаяся многим
высокомерием, была всего лишь смущением: она понимала двусмысленность своего
положения при дворе Гитлера.
     В эти первые годы нашего знакомства Гитлер жил с Евой Браун, адъютантом