что из-за  ограниченности опыта мы  первоначально могли бы построить  только
сравнительно небольшую установку.
     Тем  не  менее  генерал-полковник  Фромм  пообещал   демобилизовать  из
вермахта несколько сотен научных сотрудников,  тогда как я со своей  стороны
предложил  исследователям   сообщить  мне,  какие  мероприятия,   финансовые
средства  и материалы необходимы  для  продвижения вперед в  области ядерных
исследований.  Спустя какое-то время поступили заявки на несколько сот тысяч
марок,  на  сталь,  никель  и  другие  фондируемые материалы  в  количествах
совершенно  несущественных.  Кроме того, речь шла  о строительстве бункера и
нескольких  бараков,  а  также выражалась просьба включить уже находящийся в
процессе   строительства   первый  немецкий  циклотрон  в  высшую  категорию
срочности исполнения. Несколько озадаченный  и недовольный незначительностью
требований, когда речь идет о столь  важном деле,  я увеличил сумму расходов
до  двух миллионов марок  и пообещал необходимые  материалы.  Большего,  как
представлялось, они все равно не смогли бы освоить (30), во  всяком случае у
меня сложилось впечатление, что для дальнейшего хода боевых действий атомная
бомба  не   будет  иметь  значения.   Зная  склонность  Гитлера  форсировать
фантастические  проекты,  предъявляя к ним  неразумные  требования, я  очень
кратко проинформировал его о конференции  по расщеплению  ядра и наших мерах
поддержки исследований  (31).  Более  развернутые и оптимистические  доклады
поступили  к  Гитлеру  от  его  фотографа  Хайнриха  Хофмана,  дружившего  с
Имперским министром Почт Онезорге, а также, вероятно, от Геббельса. Онезорге
интересовался расщеплением  ядра  и содержал -- так  же,  как  и  СС,-- свою
собственную  исследовательскую  группу  под  руководством   молодого  физика
Манфреда  фон Арденна. В том, что Гитлер предпочел не прямой путь информации
от людей,  ответственных за дело, а черпал ее из ненадежных и некомпетентных
источников, снова  проявилась его склонность  к  дилетантству,  а  равно  --
непонимание им природы фундаментальных исследований.
     Время  от времени  Гитлер беседовал  и со мной  о возможностях  атомной
бомбы, но материя с очевидностью была выше его понимания, он  был неспособен
осознать революционный характер ядерной физики. В  моих  записях упоминаются
две тысячи двести различных вопросов, которых мы  касались на наших беседах,
и только один раз, и то крайне лаконично, упоминается расщепление ядра. Хотя
он подчас и  размышлял о  его перспективах, все же моя информация о беседе с
физиками  утвердила  его  в  том,  что  нет  смысла  заниматься  этим  более
энергично; тем более, что  профессор Гейзенберг не дал окончательного ответа
на  мой вопрос о том, удастся ли  удержать высвобождаемую  расщеплением ядра
энергию под  контролем  или же  пойдет непрерывная цепная  реакция. Гитлера,
очевидно, не приводила в восторг мысль, что под его руководством Земля может
превратиться в  пылающую звезду. По  временам он отпускал  шуточки по поводу
ученых,  которые   в  своем,  оторванном  от   действительности,  стремлении
проникнуть во  все тайны природы превратят Землю в один  прекрасный  день  в
сплошной костер; но до этого еще далеко, и он наверняка не доживет до этого.
     Что  Гитлер,  ни минуты  не раздумывая, обрушил  бы  атомные  бомбы  на
Англию,  я   понял  по  его  реакции  на  последние  кадры  кинорепортажа  о
бомбардировках  Варшавы осенью 1939 г. С  ним  и Геббельсом мы сидели в  его
берлинской  гостиной  --   дымы  от  пожарищ   застилали  небо,   пикирующие
бомбардировщики набрасывались на свои цели, искусный, спрессовывающий  время
киномонтаж  позволял  проследить  полет  бомбы, затем вертикальное взмывание
самолетов и всепоглащающие клубы дыма, пламени и пыли от взрывов. Гитлер был
в   восхищении.  Фильм   заканчивался  монтажными   кадрами:  бомбардировщик
пикировал на контуры британских островов, следовал взрыв и остров разлетался
на мелкие  кусочки. Воодушевление Гитлера  было безгранично: "Так  с  ними и
произойдет!"- восклицал он самозабвенно.-- "Так мы их уничтожим!"
     По предложению  ядерщиков мы уже осенью 1942 г. отказались от работ над
атомной  бомбой.  После  того  --  как  на  мой  повторный вопрос  о  сроках
последовал  ответ, что она  может появиться не ранее,  чем через  три-четыре
года. К этому  времени война должна была уже давно кончиться. Вместо этого я
дал  согласие  на разработку энергетического  уранового котла, приводящего в
движение  машины,  к  чему проявил  интерес  ВМФ для установки на  подводных
лодках.
     Во время одного из посещений крупповских заводов мне показали отдельные
компоненты нашего первого циклотрона. Я спросил инженера, разработавшего его
конструкцию,  не  можем  ли  мы  немедленно  сделать  шаг  к  гораздо  более
масштабной  установке. Он  подтвердил мне то, что я уже слышал от профессора
Гейзенберга:  нам не  хватает технических знаний  и опыта.  Где-то  в районе
университетских  клиник в Гейдельберге мне летом  1944 г. продемонстрировали
расщепление атомного  ядра. На мои вопросы отвечал  профессор Вальтер  Боте,
заявивший,  что  этот  циклотрон  будет  очень  полезен  для  медицинских  и
биологических исследований. Я сделал вид, что удовлетворен.
     Летом  1943 г.  возникла -- из-за  эмбарго  нашего импорта вольфрама из
Португалии -- критическая ситуация с выпуском самых  важных видов продукции.
Тогда  я приказал использовать для этого класса вооружений урановые стержни.
Передача  промышленности  урановых  запасов  общим  объемом около 1200  тонн
показывает, что  мысль  о создании  атомной  бомбы летом  1943  г.  уже была
отброшена мной и моими сотрудниками.
     Не исключено, что в 1945  г. нам и удалось бы изготовить атомную бомбу.
Но для этого следовало бы на самой ранней стадии создать все -- технические,
кадровые и финансовые -- предпосылки  для этого, примерно такие же, как  для
разработки ракеты дальнего  действия.  И с  этой  точки зрения Пенемюнде был