сигнала на приземление.
   Наконец все готовы и Герлаху удается с замечательной ловкостью  сесть  на
"полосу",  которую  мы  расчистили  неподалеку  от  отеля.  Узнав,   что   я
намереваюсь отправиться вместе с ним, он не проявляет  особой  радости,  но,
когда я прибавляю, что полетим мы втроем  -  дуче,  он  и  я,  -  он  твердо
отказывается, утверждая, что мой план "совершенно нереален".
   Я отвожу его в сторону от всех и кратко, но со всей  возможной  в  данных
обстоятельствах убедительностью излагаю причины, по которым  мне  приходится
так настаивать на своем плане. Я сам довольно долго  взвешивал  все  "за"  и
"против"  такой  попытки,  вполне  отдавая  себе   отчет   в   той   тяжелой
ответственности, которую я беру на себя, прибавляя свой  собственный  вес  к
грузу маленького самолета  (и  вес  значительный,  так  как  ростом  я  метр
девяносто пять и соответствующего телосложения). Но разве мог я  принять  на
себя ответственность гораздо более  серьезную  -  позволить  Герлаху  одному
лететь с  дуче?  Ведь  если  полет  окончится  катастрофой,  мне  ничего  не
останется, не ожидая решения сверху, как пустить себе пулю в лоб. Смогу ли я
предстать перед Гитлером, для того чтобы объявить ему, что операция удалась,
но Муссолини встретил смерть сразу же по  своем  освобождении?  И  поскольку
никакого другого средства перевезти дуче в Рим у меня тоже  не  было,  то  я
предпочел  принять  на  себя  всю  опасность  этого  полета,   которую   мое
присутствие на борту только увеличит. Итак, мы  все  трое  препоручаем  себя
судьбе - пусть  мне  повезет  или  же  я  погибну  вместе  со  своими  двумя
попутчиками...
   Наконец после некоторых колебаний Герлах соглашается с моими доводами.  С
большим облегчением я отдаю Радлю  соответствующие  приказания.  В  качестве
пленника им предстоит везти лишь захваченного генерала и того,  который  нас
сопровождал; что касается остальных офицеров и  солдат,  то  мы  оставим  их
безоружных в гостинице. Поскольку дуче сообщил мне, что все  время  плена  с
ним обращались вполне сносно, то никаких оснований для отказа  от  подобного
добродушия я не вижу. Чтобы  предотвратить  возможный  саботаж  на  канатной
дороге, я приказываю каждой партии, отправляющейся вниз,  брать  с  собой  в
корзину по двое итальянских офицеров. Когда же все люди окажутся на равнине,
надлежит разрушить двигатель и все машины дороги  таким  образом,  чтобы  их
немедленная починка стала невозможной.
   Затем, пока под руководством капитана  Герлаха  наши  солдаты  устраивают
взлетную полосу, я наконец могу посвятить себя дуче.
   По правде сказать, человек, который сидел передо мной, одетый  в  слишком
просторный гражданский костюм, едва напоминал  того  красавца,  который  был
изображен на нескольких фотографиях, виденных мною ранее, - на всех  он  был
облачен в форму. Только черты лица не изменились, хотя возраст проявился  на
нем еще отчетливее. На первый взгляд он казался истощенным  какой-то  тяжкой
болезнью, и это впечатление только усиливалось бородкой, выросшей за  многие
дни заточения, и даже короткой щетиной, покрывшей его голову, всегда  прежде
чисто выбритую. Однако черные и яростные глаза все еще принадлежали великому
диктатору. Мне казалось, что их взгляд буквально буравил меня все то  время,
что он скороговоркой пересказывал мне детали своего заточения.
   Я весьма рад был сообщить ему приятную новость:
   - Мы ни на минуту не забывали о вашей  семье,  дуче.  Губернатор  Бадольо
поместил вашу супругу и обоих детей в ваше имение Рокка-делла-Крамината. Вот
уже несколько недель, как мы поддерживаем связь  с  донной  Ракеле.  И  мало
того, в тот самый момент, когда мы высадились здесь, другой отряд  из  людей
моего подразделения начал операцию по освобождению вашей  семьи.  Я  уверен,
что к этому часу она уже завершена.
   Расчувствовавшись, дуче сжимает мою руку.
   - Что ж, все идет прекрасно. Я благодарю вас от всего сердца.
   Мы выходим из отеля. "Аист" уже  готов  к  отлету.  Я  с  большим  трудом
пролезаю в узкую щель за вторым сиденьем, которое занял дуче. Перед тем  как
забраться в самолет, он выказал  некоторые  колебания:  будучи  сам  опытным
летчиком, он, безусловно, отдавал себе отчет, какой  опасности  мы  намерены
себя подвергнуть. Несколько смущенный, я пробормотал что-то вроде:
   "Фюрер приказал, он был категоричен..." Затем гул мотора избавил меня  от
поиска  других  извинений.  Вцепившись  в  две   стальные   трубы,   которые
образовывали каркас самолета, я пытаюсь привести нашу "птичку"  в  некоторое
равновесие, чтобы хоть  немного  ее  облегчить.  По  знаку  пилота  солдаты,
которые держали самолет за крылья и хвост, разом отпускают руки - и  тут  же
нас бросает вперед. Мы мчимся  все  быстрее  и  быстрее  к  концу  "взлетной
полосы", но все еще остаемся притянутыми, будто магнитом,  к  земле.  Я  изо
всех сил стараюсь сохранить равновесие. Машину трясет на камнях, которые  мы
не отбросили. Затем я вижу через переднее стекло глубокую  рытвину,  которая
раздвигается прямо перед нами. У меня еще остается время подумать:
   "Господи! Если мы рухнем туда..." - и тут  "аист"  отрывается  от  земли,
всего на несколько сантиметров,  но  и  этого,  кажется,  достаточно.  Левое
колесо шасси еще раз резко напарывается на что-то, самолет  легонько  ныряет
носом, и вот мы уже у самого края  плато.  Самолет  заносит  влево  -  и  он
проваливается в пустоту. Я закрываю глаза - у меня уже нет сил даже  бояться
- и, сдерживая дыхание, ожидаю страшного грохота и неминуемого удара...
   Свист воздуха вокруг крыльев становится резче и превращается в  настоящий
рев. К тому моменту, когда я вновь открываю глаза, -  а  все  это  не  могло
длиться больше нескольких  секунд,  -  Герлах  выводит  самолет  и  медленно
уравнивает его в горизонтальном положении. Теперь мы двигаемся с достаточной