Я думал, что меня сразу же направят в казармы, где я провел несколько часов на 
пути в Берлин. Шум толпы, скопившейся в военной жандармерии, не давал мне 
думать о Пауле. С формальностями было покончено гораздо быстрее, чем на пути в 
отпуск: было похоже, что в дьявольской машине непрерывно движется двойная 
очередь солдат. За десять минут мой истекший пропуск был подписан, 
проштемпелеван и зарегистрирован. Мне приказали идти в поезд номер 50, 
направляющийся в Коростень.
   – Правда? – удивился я. – Когда же он отходит?
   – Отправление через полтора часа. У вас еще есть время.
   Значит, ночь мы проведем в дороге. Вслед за солдатами по деревянной галерее 
я прошел к поезду, состоявшему как из пассажирских, так и из товарных вагонов.
   Я пробирался через шумную толпу, ища уголок, где можно присесть и все же 
написать письмо. По совету отца, который считал, что безопаснее всего ехать в 
задних вагонах, я прошел в один из них, пол которого покрывала солома, 
протиснувшись среди пяти пар ног, торчащих из открытой двери.
   – Добро пожаловать, парень, – приветствовал меня какой-то пехотинец. – 
Приготовься к райскому удовольствию.
   – Что, мальчик, ты с нами охотиться на русских? – добавил другой.
   – Охотиться, и не впервые.
   – Да что ты! В первый раз, верно, ехал в пеленке?
   Что бы ни случилось, мы не теряли чувства юмора. Неожиданно среди других 
зеленых шинелей я разглядел Ленсена.
   – Эй, Ленсен! Ленсен!
   – Будь я проклят, – проговорил Ленсен, пробираясь мимо солдат, столпившихся 
у выхода. – Так ты не дезертировал!
   – Ты, я смотрю, тоже!
   – Для меня все не так: я же пруссак. Разве я похож на темноволосых 
дезертиров, сбежавших в Берлин?
   – Хорошо сказано! – прокричал солдат, стоявший в проходе.
   Ленсен смеялся, но я знал, что он говорит серьезно.
   – Гляди-ка, – молвил он. – Вон и еще один из нашей банды.
   – Где?
   – Да же здесь на платформе: здоровяк, которому все нипочем.
   – Гальс!
   Я выпрыгнул из вагона.
   – Кто выпал из гнезда, тому в нем больше не бывать! – крикнули мне вслед.
   – Эй, Гальс!
   Он увидел меня, и его физиономия засветилась радостью.
   – Сайер! А я-то думал, как разыскать тебя в такой толпе.
   – Это Ленсен тебя заметил.
   – Он что, тоже здесь? Мы вернулись к поезду.
   – Вы опоздали, ребята. Свободных мест нет.
   – Это ты так думаешь! – рявкнул Гальс, схватил одного из солдат за ноги и 
вышвырнул его на перрон. Раздался всеобщий смех. Мы залезли в вагон.
   – Вот это здорово, – заметил парень, которого выставил Гальс. Он забрался 
вслед за нами и потирал спину. – Если так пойдет дальше, скоро нас набьется 
здесь как тараканов, даже поспать не удастся.
   – Значит, это ты, нахал, – произнес Гальс, пронзая меня взглядом. – Я ожидал 
от тебя вестей целых две недели.
   – Прости… но когда я расскажу тебе, что произошло…
   – Да уж, сочини что-нибудь поубедительнее. А то я и не знал, что говорить 
родителям.
   Я рассказал другу о своих приключениях.
   – Ничего себе. – Гальс сокрушенно покачал головой. – Здорово они тебя надули.
 А надо было меня слушать. Могли бы вместе поехать в Дортмунд. Там, конечно, 
тоже без конца объявляли тревогу, но самолеты только пролетали над нами. Тебе 
же пришлось несладко.
   – Что ж, такова жизнь, – ответил я вроде бы с сожалением.
   На самом деле я ни о чем не жалел. Если б я поехал с Гальсом, то никогда бы 
не встретил Паулу. А она сполна вознаградила меня за все, что я увидел при 
пожаре Темпельгофа.
   – Ну и морда же у тебя, – посочувствовал Гальс.
   Я был не расположен вести беседы. Гальс быстро понял мое настроение и 
оставил меня в покое. Мы растянулись на соломе и попытались заснуть. Каждый раз,
 когда поезд лязгал на стрелке, мне казалось, что Паула все дальше уходит от 
меня. Мы проезжали деревни, города, леса, такие же темные, как ночь, 
бесконечные пространства. Поезд не останавливался. Наступил рассвет, а мы 
по-прежнему были в пути. Через три часа прибыли в Польшу, проехали Пинские 
болота, идущие параллельно ухабистой дороге, искореженной войной, умытой кровью 
и потом солдат, которые по ней прошли. Небо казалось еще больше, чем обычно: в 
нем царило лето, которого была лишена земля. Несколько раз я погружался в дрему 
и просыпался, а колеса все выстукивали свою мелодию.
   Но вот наконец поезд замедлил ход и остановился. У хижины, выполнявшей роль 
станции, паровоз заправился углем и водой. Чтобы поразмяться, мы выпрыгнули на 
покрытую щебнем дорогу. О том, что нам дадут поесть, не могло быть и речи. 
Немецкие военные перевозки, как тогда считалось, не отличались подобными 
излишествами: до Коростеня еды не будет. К счастью, у всех были с собой 
домашние запасы – на это и рассчитывал генерал-квартирмейстер.
   Поезд подал сигнал, и мы отправились дальше на восток. Несколько раз Гальс 
пытался занять меня беседой, но безуспешно. Я бы рассказал ему о Пауле, но