действительно, окидывая взглядом восточный берег, нельзя было сосредоточиться 
ни на чем: глаз все время останавливался на огнях. Все остальное пространство 
погрузилось в темноту. Противник мог спокойно поменять свои позиции, а мы бы 
этого и не заметили. Яркий свет вспышек не позволял хорошенько разглядеть 
происходящее: мешала тьма и умело расставленные противником огни.
   Я бы простоял так, вглядываясь в игру света и тени, гораздо дольше, если бы 
сержант не подал сигнал о возвращении в тыл. Мы вернулись без приключений. Ночь,
 в тиши которой не было слышно звуков войны, скрыла наше передвижение.
   Повсюду в окопах сидели солдаты. Те, кому удалось заснуть, укутались всем, 
что попало под руку, не оставив открытым ни одной части тела – даже нос, губы и 
уши были закрыты. Только тот, кто приспособился к такому странному способу 
выживания, понимал, что под этими лохмотьями продолжают жить и набираются сил 
живые люди.
   Кое-кто перебрасывался в карты или писал письма при мерцающем свете свечи. 
Многие сгрудились у ламповых обогревателей. Эти чудесные приспособления – я 
недаром называю их чудесными – работали как на бензине, так и на керосине: надо 
было просто отрегулировать вентиль и поступление воздуха. Расположенный за 
стеклянным абажуром рефлектор предохранял огонь от порывов ветра. Ходили слухи, 
что в армии разрабатывают улучшенную модель, которая будет работать на пиве.
   Те же, кто не спал, не караулил, не играл в карты, не писал писем родным, 
поглощали спиртное, распространявшееся здесь так же свободно, как и другие 
поставки. Как-то один раненый пехотинец, ожидавший поезда для эвакуации, сказал 
мне:
   – На фронте водки, шнапсу и ликера столько же, сколько пулеметов. Так легче 
всего сделать из любого героя. Водка притупляет мозги и добавляет сил. Два дня 
подряд я только и пью и забываю про осколки в кишках.
   К нашим саням мы вернулись без происшествий.
   – Я сплю, – сказал Гальс, – или действительно потеплело? В этой шинели я 
потею, будто в лисьей шубе. Может, у меня началась лихорадка, этого только не 
хватало.
   – Тогда у меня тоже лихорадка, – заявил я. – Я весь промок.
   – Это все от испуга, – сказал парень, который в свое время орал «Они меня 
убьют!».
   – Кто бы говорил, – усмехнулся Гальс. – Ты до того перепугался, что до сих 
пор зеленее своей шинели, а говоришь о нас.
   На санях теперь помимо нас лежало еще шестеро раненых. Хотя груз был легче, 
ехали салазки хуже. Низкорослым лошадям приходилось несладко: на наших глазах 
снег становился мягче. А вскоре он превратился в дождь. Потепление – и это 
после тех ужасных заморозков – мы воспринимали его так, будто попали на 
Лазурный Берег.
   Лишь через два часа мы добрались до наших частей. Но, несмотря на то что за 
день я ужасно устал физически и столько пережил, не смог сразу заснуть. Перед 
глазами вставали берега Дона, мне слышался свист снарядов и взрывы, мощь 
которых я и представить себе не мог. Мои уши болели от выстрелов маузеров. 
Теперь наши учения в Польше казались детской забавой.
   Расположенной на западном берегу реки пехоте приходилось бороться не только 
за выживание, но и с врагом – вот в чем была разница между нами и ими. Если мы 
отличимся на подвозе оружия и продовольствия, нас обещают перевести в пехоту, в 
наступающие войска. Ясное дело, такое обещание, данное командиром в лагере близ 
Минска, было рассчитано на новобранцев вроде Гальса, Ленсена, Оленсгейма и меня.
 Мы воспринимали это за честь и гордились, что нам доверяют.
   А фронтовики обвиняли именно нас за отступление с Кавказа за Ростов. Из-за 
нехватки ресурсов войскам пришлось оставить территории, занятые с огромными 
потерями, чтобы их не постигла та же участь, что и защитников Сталинграда. 
Офицеры требовали от нас добиться поставок любой ценой, предпринять 
сверхчеловеческие усилия пусть и под страхом смерти. Мы думали, что сделали 
даже больше, а на самом деле, несмотря на отчаянное напряжение, не выполнили и 
половины того, чего от нас ждали. Может, нам тоже лучше было бы умереть.
   «Полное самопожертвование» – так выражались командующие. Это словосочетание 
застряло в моей голове, пока я смотрел широко раскрытыми глазами в полную 
темноту, постепенно погружаясь в сон, будто падал в глубокую черную дыру.
Глава 3
Отходим в тыл
ОТ ДОНА НА ХАРЬКОВ. – ВПЕРВЫЕ В КОЛЬЦЕ. – ПЕРВОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. – СРАЖЕНИЕ НА 
ПОДСТУПАХ К СЕВЕРСКОМУ ДОНЦУ
 
   Дня три-четыре мы были заняты тем же самым. Снег повсюду таял, мороз спадал 
так же быстро, как в свое время усиливался, – так, видно, у русских меняются 
времена года. После суровой зимы мы оказались в разгаре жаркого лета: весны 
между ними не было. От таяния наше военное положение не только не улучшилось, 
но даже ухудшилось. Температура подскочила с пяти градусов ниже нуля до плюс 
сорока; растаявший снег превратился в настоящий океан. Повсюду образовывались 
огромные лужи. Однако для вермахта, сполна испытавшего на себе ужасы пяти 
зимних месяцев, снижение температуры стало благословением Господним. Все чаще 
проглядывало солнце. Следуя приказам и даже без них, мы сняли замусоленные 
шинели и начали чистку. Раздевались и окунались в ледяную воду образовавшихся 
прудов, чтобы помыться. Стрельбы не было слышно.
   Сама война, про которую мы все-таки не могли забыть, стала менее жестокой. Я 
познакомился с милым солдатом, фельдфебелем в инженерных частях, подразделение 
которого временно размещалось в избе, находившейся рядом с нашей. Он был