путь.
   К наступлению темноты мы завершили то, что, как оказалось, называется 
«приоритетными поставками для подразделения, находящегося на линии фронта». 
После бомбардировки, происшедшей днем, больше ничего не случилось; несчастные 
солдаты, угодившие на Дон, готовились к новой ледяной ночи. Хотя температура 
немного поднялась, по-прежнему оставалось очень холодно.
   Мы ожидали двоих из нашего отряда, собиравших письма, которые удалось 
накорябать солдатам. Гальс, еще один солдат и я сидели на валу из застывшей от 
холода земли, скрытые от противника.
   – Интересно, где мы проведем ночь, – сказал Гальс, разглядывая сапоги.
   – Вероятно, под открытым небом, – ответил наш попутчик. – Гостиниц что-то 
поблизости не видать.
   – Идите сюда, – позвал нас кто-то. – Отсюда прекрасный вид на реку.
   Мы поднялись с земли и взглянули через обледеневшие ветви, под которыми 
скрывался крупнокалиберный пулемет, уже готовый стрелять.
   – Смотрите-ка, – сказал Гальс. – На льду трупы.
   Да, там лежали неподвижные тела – жертвы происшедших за несколько дней до 
этого боев. Солдаты на батарее не преувеличивали: русские не хоронили своих 
мертвецов.
   Я вглядывался в даль, ища остров, о котором мы столько раз слышали; но 
увидеть его было непросто: сгустилась темнота. Я смог разглядеть лишь покрытые 
снегом деревья. Наверное, среди них наши солдаты. А позади, в густом тумане, 
спустившемся на мрачные окрестности, почти не было видно противоположного 
берега реки. Там русским удалось остановить наступление наших войск, и оттуда 
они наблюдали за нами.
   Я оказался на линии фронта, о которой думал с содроганием и которую так 
хотел увидеть. Некоторое время ничего не происходило. Стояла почти полная 
тишина, которую лишь изредка нарушали голоса Мне показалось, что на том берегу, 
где находились русские, из тумана поднимаются тонкие струи дыма. Затем меня 
оттеснили другие солдаты.
   – Если тебе так интересно, – сказал один гренадер, стоявший у пулемета, – я 
с радостью уступлю тебе свое место. Я уже достаточно натерпелся этого мороза.
   Мы не знали, что сказать. Его место вряд ли было завидным.
   В воронку забрался лейтенант в тяжелой шинели. Прежде чем мы успели отдать 
честь, он поднял полевой бинокль и уставился в даль. Несколькими секундами 
позже мы услыхали мощные взрывы, доносившиеся сзади.
   Почти сразу же на льду раздались разрывы, затем неоднократное эхо, а потом 
пронзительный свистящий звук, пронзивший воздух почти рядом с нами. Немедленно 
раздался ответ со стороны всего немецкого фронта. Звук орудийных выстрелов 
сливался с разрывами снарядов. Мы засели в воронке, у самой земли.
   – Они атакуют, – произнес кто-то.
   Двое пулеметчиков не стали стрелять сразу же и тоже смотрели на Дон. От 
некоторых разрывов возникал резкий сильный звук; другие доносились глухо, как 
будто шли из-под земли Наконец, гренадер, столь любезно предложивший нам свое 
место, заговорил.
   – Сегодня лед стал уже тоньше, не так холодно. Скоро придется им добираться 
вплавь.
   Мы прислушались к его словам.
   – Пошлем туда самого легкого, – сказал гренадер. – Если лед его выдержит, 
придется взрывать.
   – Вот он самый легкий, – произнес с вымученной усмешкой Гальс, указывая на 
совсем юного солдата.
   – Что мне нужно будет делать? – спросил мальчишка, побелев от страха.
   – Пока что ничего. Да не трясись ты. Я пошутил, – сказал артиллерист.
   Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Лейтенант еще немного 
посмотрел на окрестности через бинокль, затем вскарабкался вверх и исчез. Мы 
остались на месте, не шевелясь и не говоря ни слова. Чтобы нарушить молчание, 
от которого становилось не по себе, сержант приказал нам открыть котелки и 
подзаправиться.
   Мы проглотили безвкусные замерзшие порции без особого аппетита. Жуя, я 
подошел к пулеметной позиции, чтобы еще раз взглянуть на реку.
   Теперь я понял, почему наши орудия обстреливали реку. Огромные льдины, 
некоторые футов до двух толщиной, торчали перпендикулярно поверхности. От 
расколовшихся льдин образовались ледяные торосы, движущиеся по течению. Немцы 
палили по льду каждую ночь, чтобы не пустить русских разведчиков, которые, 
однако, все равно, не боясь опасности, пробирались на льдины. А они 
сталкивались друг с другом и разлетались на куски со страшным скрежетом. 
Появлялись новые трещины. В темноте непрерывно раздавался звук разлетающегося 
на куски льда.
   Я так долго стоял, завороженный нереальностью происходящего: на восточном 
берегу реки зажигались сотни огней.
   – Эй, – позвал я здешних солдат, – творится что-то неладное!
   Они бросились ко мне и оттолкнули, чтобы посмотреть самим. Я просунул голову 
между их головами.
   – Черт, а мы уж испугались, – сказал один. – Это ерунда: они так каждую ночь 
светят. Дают понять, что греются. Не такая уж плохая мысль. От этого света одни 
неприятности: реку теперь не разглядеть, даже осветительные ракеты не помогают.
   А я не мог оторваться от этого зрелища. Повсюду, по всему горизонту, русские 
зажгли сотни огней, не для того, чтобы согреться самим, поскольку им 
приходилось держаться от огня подальше, а чтобы отвлечь наших наблюдателей. И