– Эльзасец? – спросил кто-то по-французски.
   – Нет, француз, – пошутил Гальс.
   Все засмеялись. Гальса оттеснили на задний план.
   – Спасибо, – сказал тот, кто задал вопрос по-французски, протягивая мне руку.
 У него было хорошее произношение.
   – Моя мать немка, – ответил я.
   – Ах, вот как! Ваша мать немка? Прекрасно! Земля в очередной раз 
содрогнулась. С потолка на наши каски что-то посыпалось.
   – Тут у вас не больно здорово, – заявил сержант, который все еще не мог 
прийти в себя от страха. Ему плевать было, немка моя мать или китаянка.
   – А, это русские так развлекаются, – сказал другой. – Три дня назад мы им 
так задали, что они мигом успокоились.
   – Правда?
   – Конечно. Подонки, заставили нас вернуться за Дон, наверное, месяц назад. 
Мы отступили километров на тридцать, а то и больше. Теперь линия фронта на 
западном берегу. Они уже раза четыре пытались перейти реку по льду. Последний 
раз пять дней назад. Вот тогда действительно было несладко. Вели атаки два дня, 
особенно по ночам. Ну и досталось же нам! Видишь, я и сейчас не могу отоспаться.
 В последнее время не слишком много спали. Мы должны контратаковать, но пока 
еще не собрались с силами. Взгляни в бинокль. На льду по-прежнему русские. Эти 
свиньи даже не подбирают раненых. Некоторые небось еще стонут.
   – Но мы обязаны доставить груз энскому подразделению, – объяснил сержант.
   – Найдете их дальше, прямо на берегу реки. Им не позавидуешь. Наверное, они 
снова взяли остров. Оставили его, когда пришлось драться врукопашную, но утром 
снова взяли обратно. Там никому не поздоровится, это уж точно. Я лично 
предпочитаю оставаться здесь.
   Наша батарея молчала уже несколько минут, но гранаты русских, хоть и не так 
часто, летели постоянно. Сгорбившись, вошел солдат с биноклем; он дул на пальцы.

   – Твоя очередь, – сказал он напарнику, – я так дрожу, что боюсь, зубы 
выпадут.
   Тот, к кому он обращался, встал, что-то буркнув, и пробрался к выходу.
   – Наши пушки больше не стреляют. Их что, уничтожили? – спросил сержант вновь 
пришедшего.
   – Ну ты и скажешь, – ответил солдат. Он по-прежнему растирал пальцы. – Без 
них нам бы пришлось несладко. Несколько дней назад, когда их не было, пришлось 
отступать. Надеюсь, наши товарищи из 107-й роты живы.
   – Я тоже надеюсь, – согласился наш сержант, понимая, что сморозил глупость. 
– Но почему они не стреляют?
   – Боеприпасов и так не хватает. Приходится стрелять помаленьку, только когда 
мы знаем, что точно не промахнемся. Пехота и артиллерия вынуждены беречь 
патроны и снаряды. Но русские не должны об этом догадаться, так что время от 
времени мы показываем, на что способны… Слыхал?
   – Слыхал.
   – Они больше не стреляют, – произнес кто-то из нашего отряда.
   – Да. Все затихло. Не упустите момент, – сказал один батареец.
   – Ну, ребятишки, пошли, – сказал наш сержант, который слегка пришел в себя.
   Перед этими ветеранами боев на Доне мы действительно казались детьми. 
Несколько ударов крупнокалиберных пушек мы восприняли как конец света. Мы 
совсем не были похожи на гордых солдат, какими были в Польше, когда маршировали 
с высоко поднятой головой по деревням с ружьями наперевес. Сколько раз в 
прошлом я считал себя неуязвимым в наплечниках, касках, великолепной форме; как 
мне нравилсд звук строевого марша – и нравится до сих пор, несмотря ни на что. 
Но здесь, на берегах Днепра, мы напоминали жалких тварей, дрожащих под кучей 
лохмотьев. Мы отощали и покрылись грязью. Огромная Россия поглотила нас; 
передвигаясь по ней в грузовиках, мы были не благородными воинами, а какими-то 
прислужниками армии. Как и остальные, погибали от холода, но о нашей участи 
никто и не думал.
   Мы осторожно выбрались из укрытия, поглядывая на насыпь, которая 
отгораживала нас от войны, и взялись за свою опасную кладь. Все, казалось, 
успокоилось. Больше не слышно было шума, свет в небе померк. Мы пошли по 
траншеям, ставшими укрытиями для полузамерзших солдат, гревшихся у бензиновых 
обогревателей. Везде нас спрашивали: – Есть почта?
   Пролетели три «мессершмита». Воздух огласился нашими приветственными 
возгласами. Вера пехоты в люфтваффе была полной; силуэты самолетов с черными 
крестами не один раз возвращали утерянную было храбрость и помогали отразить 
атаку русских.
   Пока мы шли вперед, несколько раз приходилось прижиматься к стенам траншеи, 
чтобы могли пройти те, кто нес носилки с ранеными. Мы приближались к самому 
краю немецких позиций. Траншеи становились все ниже и уже, так что вскоре нам 
пришлось идти цепочкой, согнувшись в три погибели, чтобы нас не заметили. 
Несколько раз я выглядывал наверх. В шестидесяти метрах впереди виднелась 
высокая трава; это был берег реки, где находилось подразделение, которому мы 
везли провизию.
   Теперь траншея скрывала нас лишь наполовину; прыгая от одной воронки к 
другой, мы выбивали ногами землю и снег. В одной из воронок санитар в тяжелом 
зимнем обмундировании перевязывал двоих солдат, сжавших зубы, чтобы не 
закричать. Он сообщил, что мы прибыли на место назначения. Мы не стали тратить 
время на оценку положения, в которой оказалось это чертово подразделение: 
просто поставили ящики в указанную дыру и повернулись, чтобы начать обратный