Сжав зубы, мы отправляемся за нашим мучителем.
   Узкая тропинка бежит через лес. Тихо. Припекает солнце. Пахнет хвоей и 
смолой. Неподалеку стучит дятел.
   Наши ряды расстроились, и мы плетемся гуськом. Фельдфебель Лаус умчался. 
Вероятней всего, чтобы выяснить, все ли готово к стрельбам, которые для 
офицеров серьезное испытание, а для солдат любимое занятие. Стрельбы – 
настоящее дело, для которого требуется умение.
   А голод между тем давал о себе знать. Неужели после этих учебных стрельб 
состоится обсуждение результатов? Скорее всего… При поистине пчелином усердии 
Лауса не миновать нам разбора стрельбы по мишеням с бесконечными придирками. 
Похоже, сегодня мы окончательно убедимся в том, что голод и в самом деле не 
тетка.
   Тропинка вывела на опушку леса, где матерые ели стояли вперемежку с 
кряжистыми березами. Я поймал себя на том, что природа на голодный желудок не 
вызывает у меня прежнего радостного чувства.
   Неожиданно среди идущих впереди солдат возникло замешательство. Что такое? Я 
пускаюсь во всю прыть к развилке, где человек тридцать солдат сгрудились вокруг 
троих поляков в гражданском с корзинками с отборными куриными яйцами.
   Поляки что-то лопочут, но я по-польски ни бум-бум! Но и так ясно, что они 
продают яйца, а нам, к несчастью, до сих пор не выплатили жалованье.
   Короче говоря, довольно быстро выясняется, что в наших карманах пусто.
   Не в силах противостоять искушению, мы запускаем руки в корзины. 
Направо-налево сыплются удары, но все это происходит в полном молчании. У меня 
в пилотке оказалось восемь целехоньких яиц. Не так уж и плохо, если не обращать 
внимания на боль в ноге. Кто-то вмазал мне каблуком по щиколотке.
   На меня во все глаза таращится упитанный австрияк. Глядя на его румяное 
мальчишеское лицо, я и представить себе не мог, каким оно станет через месяц, 
когда утомительная беспощадная фронтовая жизнь всей тяжестью обрушится на нас.
   Я протягиваю ему пару яиц. Он от изумления и счастья теряет дар речи.
   Оставшиеся шесть яиц я проглатываю чуть ли не со скорлупой.
   Наконец-то мы на стрельбище. Здесь по меньшей мере тысяча солдат. Стрельба 
не прекращается. Издалека виднеются поднятые над бруствером темные и белые 
мишени. Те, что ближе, – для стрельбы из винтовок, а подальше – из пулеметов. Я 
прихватываю к винтовке дюжины две патронов, намереваясь расстрелять их, когда 
настанет моя очередь. Некоторые берут и больше, но и двадцати хватит.
   Яйца в желудке начинают вести себя кое-как. Что обо мне думает при этом мой 
организм, вряд ли можно описать цензурными словами.
   Время близится к вечеру. Мы голодны как волки. Наше отделение отстрелялось 
вполне прилично. Лаус получает благодарность. Вскинув винтовки на плечо, мы 
уходим со стрельбища. Шагаем по узкой гравиевой дорожке. Сюда, кажется, шли 
другим путем.
   Далеко ли до нашего замка? Оказывается, нам еще идти и идти. Километров 
десять точно. Мы шагаем и поем. Наверное, нет лучшей тренировки для легких, чем 
петь на марше. Поскольку я в добром здравии, думаю, тем вечером они 
превратились в кузнечные мехи.
   Время от времени успеваю бросить взгляд на товарищей, которые уже задыхаются.
 На лицах у многих из них отчаяние. Что, собственно, происходит? Петер Делейге 
– он шагает наискосок от меня – вытягивает руку. На запястье у него 
поблескивает циферблат часов.
   – Время! – произносит он вполголоса.
   Наконец-то до меня дошло! Уже стемнело. Сейчас наверняка около шести… 
Получается, мы не успеем и на ужин?
   Не мешает поднажать! Может, еще успеем и нам хоть что-нибудь перепадет.
   Пустившись чуть ли не галопом, обгоняем фельдфебеля Лауса.
   Тот в недоумении смотрит на нас, срывается было на крик, но спохватывается и 
на ходу бросает:
   – Решили меня обставить, да? Ну, это мы еще посмотрим!
   По его команде мы в седьмой раз затягиваем: «Эрика, мы тебя любим» – и, не 
замедляя шага, минуем массивный каменный мост, перекинутый через ров, 
вваливаемся на двор и видим колонну солдат, вооруженных котелками и кружками. 
Они выстроились в очередь у походной кухни с тремя огромными котлами.
   По команде Лауса мы останавливаемся. Сейчас он гаркнет: «Разойтись!» – и мы 
рванем за котелками. Но наш мучитель заставляет поставить винтовки в пирамиду. 
Еще десять минут коту под хвост!
   – Ладно, – наконец бросает он, – действуйте! Может, и вам чего достанется. И 
чтоб никакой свалки!
   Мы соблюдаем порядок до двери оружейного склада, но за его пределами уже 
ничто не сможет нас удержать. Со всех ног несемся в казарму. Перепрыгивая через 
ступени лестницы, сбиваем с ног спускающихся солдат. Однако на своем этаже 
останавливаемся в растерянности. Никто не помнит наверняка, где живет. Носимся 
из одной комнаты в другую, отпихиваем друг друга, чертыхаемся, обмениваемся 
тумаками.
   Счастливчики, сразу обнаружившие свои котелки, галопом пускаются вниз по 
лестнице. Какое свинство! Сметут ведь все, что осталось!
   Наконец я нахожу свой ранец, хватаю котелок и кружку, бегу во двор и, 
сопровождаемый дружелюбным взглядом фельдфебеля Лауса, занимаю место в очереди. 
Вижу, что в одном котле еще кое-что осталось, и с облегчением вздыхаю.
   Улучив момент, разглядываю товарищей. Вот Бруно Ленсен. Он уже получил свою 
порцию. Жует прямо на ходу. Фарштейн, Оленсгейм, Линдберг, Гальс следуют его 
примеру. Настает и моя очередь. Я протягиваю котелок. Повар опрокидывает в него