декорацию, на фоне которой обычно разыгрываются действия какой-либо оперы 
Рихарда Вагнера.
   Замок, издали казавшийся пустующим и необитаемым, оказался нашей казармой. В 
комнатах со стенами необычайной толщины, расположенных в крепостной стене, 
квартировали солдаты.
   – Запевай! – рявкает фельдфебель, когда мы подходим к мосту, перекинутому 
через крепостной ров.
   Запевала из второго взвода, на вид совсем замухрышка, худой и малорослый 
солдат, неожиданно высоким и сильным голосом выводит первую строфу: «Дойчланд, 
Дойчланд юбер аллее…»[4]
   Потом все мы вступаем в два голоса, и это двухголосие нежданно-негаданно 
придает песне торжественное звучание.
   У крепостных ворот стоит рослый часовой, держа у ноги самозарядную винтовку 
с примкнутым штыком. Он делает нам на караул.
   Мы входим во двор замка, чеканим шаг по неровным выщербленным плитам и 
застываем по команде «Смирно!». С речью обращается старший офицер в звании 
майора:
   – Солдаты, перед нами поставлена цель ликвидировать советских комиссаров, 
наделенных неограниченной властью над жизнью и смертью людей. Уничтожить их 
значит сберечь германскую кровь на поле брани и в тылу. Вопросы есть?
   – Как думаете, господин майор, а у нас все получится? – отважился кто-то 
задать вопрос.
   – Я не думаю и вам не советую. Приказ есть? Есть. А думать будем, когда его 
выполним. Зиг хайль![5]
   – Хайль Гитлер! – рявкнули мы во все горло.
   Раздалась команда «Вольно!» – и началась перекличка. Тем, чье имя и фамилию 
назвали, велят строиться в две шеренги. Я поглядываю по сторонам. Во дворе 
полно военных машин, возле которых переминаются с ноги на ногу сотни четыре 
солдат с полной боевой выкладкой.
   Наша проверка, проходящая четко и сноровисто, заканчивается. Звучит команда 
разбиться на группы по тридцать человек для размещения в казармах.
   Пожилой солдат лет пятидесяти, сопровождающий нас, кивает в сторону крытых 
грузовиков и вполголоса произносит:
   – Деблокирующие войска… Вот такие дела!
   Так вот в чем дело… Недаром у солдат такие хмурые лица!
   Вечером я узнаю, что все они отбыли куда-то в Россию, а Россия – это война, 
о которой мне пока не так-то много известно. Припомнилась глава из школьной 
хрестоматии, которая называется «Русский». В ней сказано: «Русский белокур, 
ленив, хитер, любит пить и петь». Вот и все!
   Не успел я положить свой ранец на приглянувшиеся мне деревянные нары, как 
раздалась команда на построение. Обедать, что ли? Давно пора… Последний раз нас 
кормили в Белостоке. Ржаной хлеб и творог с вареньем с удовольствием лопали все.
 Интересно, чем здесь собираются потчевать?
   Оказывается, я чересчур большой оптимист.
   Фельдфебель Лаус, успевший натянуть теплый свитер, улыбаясь предлагает нам 
пойти искупаться. Ничего себе! Сентябрь на дворе, как-никак!
   – Холодно, по-моему, – бросает сквозь зубы гигант эльзасец. Неробкого 
десятка солдат, осмелился возразить майору. – У любого здравомыслящего человека,
 на мой взгляд, есть право отказаться от принятия этой водной процедуры.
   Фельдфебель Лаус, продолжая улыбаться, произносит с расстановкой:
   – У любого человека есть лишь обязанности, а права только у Бога. Это раз. 
Если солдат сам не любит себя, он доставляет другим лишние заботы, а на войне 
не должно быть ничего лишнего. Это два. Русская зима нешуточное дело, поэтому 
будем закаляться. Это три. Не воевавши в госпиталь угодить – вроде дезертирства.
 Ясно?
   Пришлось нам сделать над собой усилие. Пружинистым шагом, как заправские 
спортсмены, преодолеваем километр или полтора и оказываемся на песчаном берегу 
озера, куда несет свои воды говорливый ледяной ручей.
   Фельдфебель Лаус перестает улыбаться, приказывает раздеться догола и обводит 
нас взглядом с хитроватым прищуром.
   Догола так догола! Мы уже научились преодолевать не только стыдливость, но и 
многое другое. Я помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами 
жили в казармах. Со временем привыкли еще и не к такому.
   Первым в воду, обдав нас брызгами, прыгает сам фельдфебель. Все смеются, но 
мне не смешно. Погода, конечно, замечательная… для прогулки, но не для купания. 
Я пробую ногой воду. Бр-р! И тут же получаю тычок в спину. Сопровождаемый 
взрывом хохота, лечу в воду. Когда выбираюсь на берег, меня бьет колотун. 
Воспаление легких, вне всякого сомнения, к вечеру обеспечено! Так, а где 
полотенце? Полотенца нет ни у кого! Зато у меня есть пуловер. Его я и натягиваю 
на мокрое тело.
   Мы едва поспеваем за нашим фельдфебелем. Он несется во весь опор и проделал 
уже половину пути до нашего замка. Мы страшно проголодались и, влетев во двор, 
ищем взглядом вход в столовую. Но не тут-то было! Никакого намека на то, что 
нас собираются кормить.
   – Дадут нам пожрать или нет? – спрашивает гигант эльзасец у стоящего поодаль 
унтер-офицера.
   – Смирно! – рявкает фельдфебель.
   Мы застываем. Даже наш храбрый эльзасец.
   – Обед здесь в одиннадцать, – гаркает Лаус. – А мы прибыли с опозданием на 
три часа. Тройками, справа от меня, становись! Сейчас у нас стрельбы.